Чечулин, в свою очередь, продиктовал сталинскую записку в Москву по телефону. Вечером глава сталинской охраны майор госбезопасности Николай Сидорович Власик прочитал ее по аппарату правительственной связи Ягоде, только что переставшему быть его начальником.
И каким бы опытным не был Генрих Григорьевич, он не мог не ухватиться за сталинскую записку как за спасательный круг: получалось, что вождь не окончательно списал его со счетов. Напротив, просит (!) взяться за другое, тоже важное, дело и даже возлагает на него большие надежды…
А ведь Ягода как никто другой должен был понимать, что его ждет. Он лучше кого бы то ни было знал излюбленный метод вождя. Сначала чиновника вырывали из привычной среды, переводили на другую, менее заметную должность. Потом его имя возникало в делах госбезопасности, чекисты отправляли собранные материалы Сталину, и политбюро принимало решение снять обвиняемого с должности, исключить из партии и передать дело в прокуратуру. Генрих Григорьевич много раз участвовал в этих играх. Теперь настала его очередь оказаться фишкой в руках других.
Почему Сталин приказал убрать Ягоду? По той же причине, по которой он постоянно менял все руководство: он нанимал людей для выполнения определенной задачи, потом ставил новую задачу и подбирал новых людей. Фавориты, в том числе на Лубянке, у него менялись быстро. В тот момент ему очень нравился на диво исполнительный и работящий Николай Иванович Ежов.
Ягода слишком долго сидел в органах госбезопасности, потерял хватку, успокоился… Новый человек на этом посту сделает больше. Так и получилось. Ежов развернулся… В 1934–1935 годах, при Ягоде, арестовали 260 тысяч человек. В 1936–1937 годах, при Ежове, – уже полтора миллиона человек и половину из них расстреляли.
Генрих Григорьевич Ягода был последним человеком на этой должности, с кем еще можно было договориться, что-то объяснить и спасти невинного человека.
«Горький, – вспоминал академик Владимир Иванович Вернадский, – дружил – официально по крайней мере – с Ягодой, снимался с ним и можно было через Горького облегчать участь людей: так Толстой выцарапал Игоря Ильинского (будущего народного артиста СССР. – Л. М.), а Станиславский – Серг. Митр. Зарудного (известный правовед. – Л. М.). Очевидно, это практиковалось – ведь я встретился случайно с двумя случаями. Когда-нибудь Менжинский, Ягода и К заинтересуют психолога и моралиста».
Выдающийся режиссер Константин Сергеевич Станиславский не раз почтительно просил Ягоду о помощи. И письма его рисуют отчаянное положение, в котором люди оказывались без всякой вины:
«Москва. 26 января 1931 года
Глубокоуважаемый Генрих Григорьевич!
Простите, что я беспокою Вас личной просьбой, но дело, о котором я Вам пишу, не дает мне, больному, покоя.
Мой племянник Михаил Владимирович Алексеев, жена его Александра Павловна Алексеева (урожденная Рябушинская) и ее сестра Надежда Павловна Рябушинская арестованы в июне прошлого года и до сих пор находятся в заключении в Бутырской тюрьме. На днях на квартиру, где живут дети арестованных, по ордеру МОУНИ (Управление недвижимым имуществом от 28/ХН 30 г. за № 1021/8 на занятие комнат административно высланных) в две комнаты вселили жильцов.
Это обстоятельство дает мне повод думать, что по отношению к Алексеевым и Рябушинской в ОГПУ принято какое-то решение и, очевидно, они будут высланы. Я не знаю, за что они арестованы, как велика их вина и представляется ли возможность оставить их в Москве.
Если же последнего ни в коем случае сделать нельзя, то прошу Вас, глубокоуважаемый Генрих Григорьевич, – смягчить их участь сколько возможно и не разлучать мужа с женой. И если все же они будут высланы, то позволить им ехать за мой счет до места назначения.
Кроме того, прошу Вас разрешить выдать их детям опечатанное имущество и предоставить им право занять опечатанную комнату, тем более что сейчас они живут в одной комнате площадью 56 кв. аршин – вчетвером: две престарелые женщины, дочь моего племянника – Татьяна Алексеева – 18 лет и ее брат – Сергей – юноша 15 лет. Я не нахожу себе покоя при мысли о них, особенно о племяннике, страдающем грудной жабой.
Зная Ваше ко мне доброе отношение, я глубоко уверен, что Вы сделаете все зависящее от Вас, и очень, очень прошу вас помочь в этом деле. Поверьте, что этой помощью Вы облегчите и мои мучения за близких мне людей.
Еще раз прошу Вас простить меня за беспокойство и позволить мне надеяться, что Вы не оставите без последствий мою просьбу».
Поначалу новая власть привечала только художников-революционеров. Константина Сергеевича громили за безыдейность: субъективный идеалист Станиславский не обладал передовым мировоззрением!
В 1927 году собрание работников Художественного театра постановило лишить основателя МХАТ Станиславского-Алексеева права голосовать на выборах – как бывшего капиталиста. Заодно был лишен права голоса лирический тенор Леонид Витальевич Собинов – он в юности хотел стать офицером и учился в Московском пехотном училище.
Но очень быстро Станиславский становится признанным мэтром советского искусства, звездой первой величины, классиком. Станиславский был высоко ценим властью, его превратили к культовую фигуру, поэтому Ягода мог сделать приятное Константину Сергеевичу, который не раз адресовался к «милому Генриху Григорьевичу».
Но послабления такого рода могли быть редчайшим исключением, поскольку противоречили логике самой системы, руководимой Ягодой. И Генрих Григорьевич должен был обязательно убедиться, что Сталин одобрит эту особую, папскую, милость.
А Станиславский пытался спасти тех, кого знал и в ком нуждался:
«Москва. 8 января 1933 года
Глубокоуважаемый Генрих Григорьевич!
Я решаюсь беспокоить Вас этим письмом только потому, что моя просьба касается одного очень старого и преданного театру работника.
9 декабря прошлого года был арестован Алексей Александрович Прокофьев, работавший в Московском Художественном театре со дня его основания, то есть около 35 лет, – сначала в должности заведующего буфетом, а последние годы – и столовой театра.
Исключительная любовь и преданность А.А. Прокофьева делу театра в связи с безусловной честностью в исполнении своих обязанностей заставляют меня убедительнейше просить Вас лично ознакомиться с его делом и отнестись к нему снисходительно, так как мне не хочется верить, что А.А. Прокофьев мог допустить ошибку в работе из побуждений личного интереса.
60-летний возраст А.А. Прокофьева и его тяжелая сердечная болезнь дают мне надежду, что Вы, глубокоуважаемый Генрих Григорьевич, не откажете мне в моей просьбе о возможном смягчении его участи».
Ягода иногда признавал ошибки своего ведомства. При Ежове подобное станет просто невозможным.
Ежов приказал закрыть Политический Красный Крест (он именовался в разное время по-разному: Комитет помощи политическим ссыльным и заключенным, сокращенно Помполит, Ассоциация помощи политическим заключенным), который существовал с 1918 года. При Ягоде Политический Красный Крест еще существовал. Руководила комитетом Екатерина Павловна Пешкова, жена Алексея Максимовича Горького, бывшая до революции членом партии эсеров.
Ее приемная на Кузнецком, дом 24, всегда была переполнена. Родственники арестованных бежали к ней за помощью, потому что больше обращаться было не к кому. Поговорив с Дзержинским, ей удавалось кого-то спасти.
Пешкова вспоминала, как однажды Дзержинский при ней вызвал своих заместителей Менжинского и Ягоду и сказал им:
– Если Екатерина Павловна вами будет недовольна, значит, вы совершили что-нибудь нехорошее.
Управляющий делами ВЧК Ягода 5 января 1921 года выдал ей удостоверение:
«Настоящим ВЧК удостоверяет, что уполномоченному общества Красного Креста Екатерине Павловне Пешковой разрешается беспрепятственно посещать места, в коих находятся заключенные поляки, с возможностью внеочередного получения билетов в международных и делегатских вагонах, пользоваться по служебным делам городским и междугородним телефоном и правом подачи телеграмм. Переговоры с заключенными производятся в присутствии тюремной ад министр ации».
12 марта 1921 года председатель ВЧК Дзержинский и управделами Ягода подписали удостоверение Михаилу Львовичу Винаверу (правозащитник, говоря современным языком) «в том, что ему разрешается посещать Бутырскую, Таганскую, Лефортовскую, Сокольническую тюрьмы и московские концентрационные лагеря и вести беседы с заключенными в присутствии тюремной администрации».
Но бывало, конечно, и иначе. Управляющий делами ВЧК Ягода отправил телефонограмму всем комендантам тюрем Москвы (Бутырская, Лефортовская, Таганская, Сокольническая и Новинская женская) и комендантам ВЧК и МЧК:
«С получением сего, впредь до особого распоряжения, приказываю представителей Политического Красного Креста к политическим заключенным, числящимся за ВЧК и МЧК не допускать, посылки же направлять через комендатуру МЧК».
После смерти Дзержинского возможности Политического Красного Креста сократились: люди боялись жертвовать деньги на заключенных. Пешкова и ее помощники могли только узнать, где находится арестованный, и посоветовать, что делать родным.
Но Ягода все-таки дружил с Горьким, был влюблен в его невестку, ему трудно было отказать Екатерине Павловне Пешковой во встрече. А встретившись с Ягодой, Пешкова иногда могла смягчить приговор.
Ягода в каких-то случаях даже признавал ее правоту:
– Пожалуй, мы перехватили.
Какие-то человеческие чувства, видимо, в нем сохранились…
При Ежове это станет невозможным. Михаила Винавера арестовали в 1937 году и дали десять лет за «шпионаж в пользу Польши».
По мнению профессора Олега Хлевнюка, судьба Ягоды решилась, когда 22 августа 1936 года покончил с собой бывший член политбюро и глава профсоюзов Михаил Павлович Томский.
На XI съезде партии избранный членом политбюро председатель профсоюзов Михаил Павлович Томский ернически рассуждал: