в командном составе Кремлевского гарнизона. Енукидзе сообщил мне, что Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами.
– Кого еще из участников группы военных вы знаете?
– Внутри Советского Союза был организован единый контрреволюционный заговор против коммунистической партии и против советской власти по общей программе борьбы за свержение советской власти и реставрации капитализма на территории СССР. Заговор этот объединил все антисоветские партии и группы, как внутри Союза, так и вне его.
– Что вам говорил Енукидзе о плане ареста XVII съезда партии? Как конкретно это предполагалось осуществить?
– Об этом говорил Рыков, когда вносил свое предложение. Он говорил, что центр правых может осуществить арест всего съезда силами гарнизона Кремля, окружив Кремль военными частями Московского гарнизона.
Первые маршалы Советского Союза: М.Н. Тухачевский (расстрелян в 1937 г.), С.М. Буденный, К.Е. Ворошилов, В.К. Блюхер (умер в заключении в 1938 г.), А.И. Егоров (расстрелян в 1939 г.). Январь 1936. [РГАСПИ]
Уже полным ходом шла подготовка процесса над первым заместителем наркома обороны маршалом Михаилом Тухачевским и другими военачальниками, поэтому от Ягоды требовали показания на военных
Второе совещание центра заговора состоялось летом 1934 года. Незадолго до этого совещания я был у Енукидзе. Он говорил, что в ближайшие дни предстоит совещание центра заговора, на котором троцкисты и зиновьевцы потребуют утвердить их план террористических актов против членов политбюро ЦК ВКП(б).
Через несколько дней я по звонку Енукидзе опять заехал к нему, и он сообщил мне, что Каменев и Пятаков внесли большой план совершения террористических актов, в первую очередь над Сталиным и Ворошиловым и затем над Кировым в Ленинграде.
– Вы все время твердите на допросах, что вы, как отвечающий за охрану членов правительства, были против террористических актов над членами ЦК. Как же Вы пошли на то, что допустили террористический акт над товарищем Кировым?
– Киров был в Ленинграде, и теракт над ним должен был быть совершен там же. Я предполагал, что если им даже и удастся убить Кирова, отвечать будет Медведь. А от Медведя я не прочь был избавиться. Он враждовал со мной. Всем известны были мои плохие взаимоотношения с Медведем, известно было также, что я собираюсь его снять, и это, как я думал, будет служить лишним аргументом в пользу моей невиновности и вины Медведя в плохой постановке охраны Кирова.
– Поэтому, значит, вы приняли предложение центра заговора, которое передал вам Енукидзе: «Не чинить препятствия теракту над Кировым в Ленинграде»? И обещали это сделать?
– Да. Я вынужден был это сделать.
– Что вы конкретно сделали?
– Я вызвал из Ленинграда Запорожца, сообщил ему о возможности покушения на Кирова и предложил ему не препятствовать этому. Мне было известно, что Запорожец, будучи за границей, был завербован немецкой разведкой. Об этом он сам мне сказал перед своим назначением в Ленинград в 1931 году…
Через месяц, 14 июня, еще недавно выбивавший из Ягоды показания замнаркома внутренних дел Владимир Курский внезапно был снят с должности, спустя три недели, 8 июля, покончил жизнь самоубийством. Не захотел оказаться в положении людей, которых только что допрашивал. Газеты сообщили, что он умер «после непродолжительной болезни от разрыва сердца».
26 мая 1937 года допрос Ягоды продолжился:
– Вы показали, что после убийства товарища Кирова у вас были намерения следствие по этому делу «потушить». Этому помешали обстоятельства, от вас не зависящие. Но нас интересует, как вы намерены были это свернуть или, как вы говорите, «потушить»?
– Во-первых, к ответственности мною вначале не был привлечен участник заговора Запорожец. В списке отстраненных от работы в НКВД и отданных под суд ленинградских чекистов (список был опубликован в газете) фамилии Запорожца не было. Он был привлечен значительно позже по распоряжению из ЦК. Во-вторых, до начала следствия по делу я вызвал к себе Прокофьева и Молчанова и предложил им лично руководить следствием. Я поставил перед ними две задачи:
1. чтобы в материалах не было ничего компрометирующего центральный аппарат НКВД и его работников (в первую очередь меня самого);
2. свести дело к простой халатности и выгородить тем самым Запорожца и Губина, знавших о готовящемся убийстве Кирова.
– О чем вы беседовали с Петерсоном?
– С Петерсоном я до этого несколько раз встречался у Енукидзе. Он знал о том, что моя связь с Енукидзе носит заговорщический характер. Но мне надо было его скомпрометировать, чтобы снять его с работы коменданта Кремля. Я же все время стремился захватить охрану Кремля в свои руки, а это был удобный предлог. И мне это полностью удалось. Кроме того, я сообщил тогда же в ЦК, что Петерсон подслушивает правительственные разговоры по кремлевским телефонам. Кабинет Петерсона находился рядом с телефонной станцией Кремля. Узнал я об этом из агентурных материалов и мне вовсе не хотелось, чтобы и мои разговоры по телефонам контролировались Петерсоном. Петерсон был после этого снят, вместе с ним из Кремля была выведена школа ЦИК. В Кремль были введены войска НКВД.
– В качестве обвиняемых были привлечены Каменев и Зиновьев. Что Вы сделали для того, чтобы скрыть их участие в заговоре?
– По отношению к Зиновьеву и Каменеву у меня была двойственная политика. Я не мог допустить, чтобы следствие по их делу далеко зашло. Я боялся их откровенных показаний. Они могли бы выдать весь заговор. Наряду с этим положение Зиновьева и Каменева, осужденных и находящихся в изоляторе, все время меня беспокоило. А вдруг они там что-либо надумают, надоест им сидеть, и они разразятся полными и откровенными показаниями о заговоре, о центре, о моей роли. Каменев, как участник общего центра заговора, несомненно знал обо мне и о том, что я являюсь участником заговора. Я говорю, что это обстоятельство все время меня тревожило. Правда, я принял все меры к тому, чтобы создать Зиновьеву и Каменеву наиболее благоприятные условия в тюрьме: книги, бумагу, питание, прогулки – все это они получали без ограничения. Но чем черт не шутит? Они были опасными свидетелями.
Енукидзе сообщил мне, что вместо арестованного Каменева троцкистско-зиновьевский блок выдвинул в общий центр заговора Сокольникова.
– Что это за новая ориентация и почему именно роль Сокольникова связана с этой ориентацией?
– К планам нашего заговора на государственный переворот только внутренними силами прибавилась ориентировка на немцев, вернее, на фашистскую Германию, как на союзника в деле свержения советской власти. Перспектива войны со стороны окрепшей Германии против Советского Союза нарастала с каждым днем. Надо было забежать вперед и договориться с ними. Енукидзе мне говорил, что Троцкий за границей установил полный контакт с германскими правительственными кругами, что сам Енукидзе тоже имеет линию связи с немцами. Роль Сокольникова, являющегося одновременно заместителем наркома иностранных дел, имела особое значение потому, что через него могла быть налажена связь с официальными кругами Германии.
– А как мыслился приход к власти на случай войны?
– Речь шла о восстании наших партий в тылу, аресте членов правительства при одновременном открытии фронта неприятелю заговорщиками из военного блока. Летом 1936 года из политизоляторов в Москву для привлечения к следствию по делу центра троцкистско-зиновьевского блока были доставлены Зиновьев и Каменев. Мне нужно было с ними покончить: я очень беспокоился, чтобы они где-нибудь на следствии не болтнули лишнего. Ясно, что вызывать их в кабинет для разговора я не мог. Поэтому я стал практиковать обход некоторых камер арестованных во внутренней тюрьме. Почти во все камеры я заходил вместе с начальником тюрьмы Поповым. К Зиновьеву и Каменеву (в отдельности к каждому) я тоже зашел, предупредив Попова, чтобы он остался за дверью. Я успел предупредить Зиновьева и Каменева о том, кто арестован, какие имеются показания. Заявил им, что никаких данных о других центрах, принимавших участие в заговоре, тем более об общем центре, следствие не знает. «Не все еще потеряно, ничего не выдавайте сами. Центр заговора действует. Вне зависимости от приговора суда вы вернетесь ко мне», – говорил я им. И Зиновьев и Каменев на следствии и на суде, как вы знаете, выполнили мои указания. А после приговора они были расстреляны…
Тюремную камеру – по распоряжению оперативных работников – Ягода делил с драматургом Владимиром Михайловичем Киршоном. Он, между прочим, автор слов популярной песни «Я спросил у ясеня», которая звучит в чудесном фильме Эльдара Александровича Рязанова «Ирония судьбы».
В 1930-е годы Киршон – видная фигура в литературном и театральном мире. Он запросто мог обратиться к вождю:
«Дорогой товарищ Сталин,
Я очень прошу Вас принять меня. Из-за болезни я не смог быть на совещании в ЦК, однако я считаю себя обязанным сообщить Вам ряд положений, характеризующих обстановку внутри РАПП. Мне необходимо также получить Ваши указания по поводу новой вещи, над которой я работаю.
С ком. приветом.
В. Киршон
18.5.31».
Он написал несколько успешных пьес. Они ставились театрами по всей стране. Самая известная из них – комедия «Чудесный сплав». Владимир Киршон предварительно послал ее Сталину. 3 декабря 1933 года, прочитав, вождь одобрительно ответил: «Хорошая вещица. Пустите ее в ход».
Киршон дружил с Ягодой. Теперь это ему дорого обошлось. Весной 1937 года Киршона исключили из партии и руководства Союза советских писателей за «связь с Ягодой и связь с Авербахом».
Он по привычке в растерянности написал Сталину:
«До последнего времени думал, что Авербах – честный партиец, и поддерживал связь с Ягодой, но предполагал в нем преданного члена ЦК, руководителя органа по борьбе с контрреволюцией».
Он рассчитывал, что вождь, прежде ему благоволивший, вступится за него. Но Сталин не ответил. Судьба драматурга, который еще совсем недавно пользовался покровительством высшей власти, была решена. В августе 1937 года Киршона арестовали.