– Чо надо? – злобно спросил Витька шепотом.
– Скажи Чекушке, что её директриса зовёт, дурак, – ответила Ветка.
Едва Чекушка вышла из кабинета, девчонки за партами развернулись друг к другу и затрещали. Двоечники кинулись к учительскому столу, расхватали свои дневники и принялись листать. «Не поставила пару!..» – радостно загалдели они. Клюкин выбежал из-за парты и искал себя в раскрытом классном журнале. «А мне поставила, сука», – мрачно сообщил он. «Тухлый, на шубу встань!» – крикнул кто-то. Тухметдинов ловко вскарабкался к окошку над дверью кабинета, упершись кедом в дверную ручку. Двоечники полезли в нижний ящик стола, где лежали конфискованные Чекушкой «фантики» – туго свёрнутые бумажки от конфет. Игра ими на подоконниках строго воспрещалась. «Оранжевый – мой!» – завопил сверху Тухметдинов. Витька оглянулся на Леночку Анфимову. Она уже читала записку. Прочитав, она изумлённо посмотрела на Сметанина. «Шуба!» – заорал Тухлый, сваливаясь сверху. Все кинулись по своим местам, как мыши по норам.
Дверь открылась, и разговоры оборвались, точно выключили магнитофон. Вошла Чекушка. Лицо у неё было в красных пятнах. Ничего не говоря, она села за стол. Класс замер, ожидая худшего.
– Садитесь, ребята, – словно вспомнив, вдруг сказала Чекушка двоечникам. Те испугались, но она махнула рукой: – Садитесь, садитесь…
Класс зашептался, пока двоечники возвращались.
– Ребята, – сказала Чекушка, обводя парты блестящими глазами. – Вчера умер Леонид Ильич Брежнев.
В груди у Витьки словно что-то бахнуло. Скамейка поплыла из-под зада. И сразу зашумела кровь, заколотилось сердце. Целую минуту, не поддерживаемая ничем, в классе стояла тишина.
Чекушка достала платок и кончиком прикоснулась к уголку глаза. Вздох прошёл по рядам.
– Уроков не будет, – тихо сказала Чекушка. – В стране объявлен трёхдневный траур. Тихонечко собирайте портфели и идите домой. В одиннадцать будет митинг. Приходите в парадной форме.
Никто не пошевелился. Только ещё через минуту глуховатый Сметанин шёпотом спросил у своей соседки Ларисы Самойловой, что стряслось, и напряжение разрядилось. Класс защёлкал замками портфелей, забренчал пеналами, захлопал учебниками.
– Мальчики, кто сознательный, – попросила Чекушка. – Останьтесь помочь убрать актовый зал. А Лену Анфимову ждут в Совете дружины.
С болтающимся портфелем в руке Витька в числе последних вышел в коридор. Из всех классов к раздевалкам валили школьники. Витька встал к окну и молча глядел, как старшеклассники и младшеклассники хмуро и одинаково смущённо проходят вдоль портретов правительства на стене. К самому первому, пододвинув стремянку, с молотком и чёрной ленточкой влез физрук Дроздов. В губах он держал обойные гвоздики. Около учительской тесной группой стояли учителя с журналами и сумками.
И тут Витьке стало страшно. Тут он нутром почувствовал, как чёрная пустота, разъедая, растекается над страной, и всё зло, что раньше было крепко сковано и связано, освободилось и теперь только выжидает.
– Служкин, – подошёл к неподвижно стоящему Витьке военрук Остапенко. – У меня к тебе дело, только не болтай по сторонам…
– Ну, – сказал Витька очень серьёзно. Он любил Остапенко. У того было чувство юмора. Когда на уроке на вопрос «Что такое короткая очередь?» Витька ответил: «Это когда водка кончается», – он не разорался, не выгнал из класса и не поставил двойку.
Витька подумал, что Остапенко понял его тяжёлые чувства, и ему показалось, что военрук скажет сейчас что-то важное, разгоняющее сумрак великой смерти, надвигающийся на Витьку.
– Найди, Служкин, Светлану Сергеевну, – сказал Остапенко, имея в виду директрису Тамбову, – и передай ей, что в тире снова прорвало канализацию. Я оставлю двери открытыми для сантехников, и пусть она поставит уборщицу, чтобы в тир никто не совался.
Никакую Тамбову Светлану Сергеевну Витька искать, конечно, не стал, а отошёл подальше по коридору, чтобы Остапенко его не заметил, и сел на подоконник. Отправляться домой ему не хотелось. Неуютно было дома одному с такой тревогой в душе. Сусекина Витька где-то проворонил, и приходилось ждать митинга в скуке и одиночестве.
Минут десять он сидел, болтая ногами и размышляя о жизни. Потом он увидел, что по пустому коридору идёт Чекушка, и спрыгнул, так как сидеть на подоконниках не разрешалось.
Чекушка отперла дверь кабинета, увидела Витьку и позвала:
– Витя, подойди сюда.
Витька взял портфель и поплёлся к ней.
– Зайди, – попросила она.
Витька вошёл в кабинет. Чекушка закрыла дверь, поставила свою сумку на стол, поправила шаль и присела на краешек парты. При неофициальных разговорах она всегда садилась на парту.
– Почему домой не идёшь? – поинтересовалась она. – Родители опять в командировке?
– Ну, – нехотя подтвердил Витька.
– Да-а… – вздохнула Чекушка. – Самые трудные дни, когда все люди должны быть вместе, ты остался без самых близких людей… Ну, ничего, ведь друзья, наверное, помогают?
– Ну, – неопределённо согласился Витька.
Чекушка отвернулась к окну.
– Смотри, даже погода какая… Всё-таки не простой человек умер. А на седьмое ноября, помнишь, какое солнце было? Он тогда уже смертельно больной на трибуне стоял… – Она снова вздохнула. – Не хочется, Витя, чтобы и ваша юность начиналась с тяжёлых времен…
Витька молчал.
– Мы с ребятами из «творческой группы» решили провести вечер памяти о Леониде Ильиче, – поделилась Чекушка, и Витьку кольнула ревность, что его из «творческой группы» выперли. – И знаешь, Витя… Мы подумали и решили, что нечего тебе без дела сидеть. – Чекушка улыбнулась, и Витька тоже покорно скривился. – Возвращайся-ка ты к нам. Сейчас не время для мелких ссор.
– Ну, – кивнул Витька.
Ему стало приятно, что его отсутствие ощущается так остро.
– У тебя ведь есть магнитофон? – спросила Чекушка.
– Есть.
– На вечере памяти должна звучать траурная музыка. Вот я взяла несколько пластинок у Павла Ивановича, а ты дома посмотри, послушай, что лучше, и перепиши на плёнку какой-нибудь марш. Он и будет звучать на нашем вечере памяти, хорошо?
– Хорошо, – сказал Витька.
Разобравшись с Чекушкой, Витька пошёл в спортзал. На время разнообразных митингов и линеек спортивный зал превращался в актовый. Сейчас он был ещё пуст. Витька завернул в раздевалку. Там сидели, дожидаясь собрания, Клюкин, Тухметдинов, Стариков из «бэ»-класса, Забуга, отличник Сметанин, ещё кто-то, кого Витька не разглядел. Но самое главное, тут был и лучший Витькин друг – Будкин: мелкий, кудрявый, глазастый, по-девчоночьи красивый и потому очень застенчивый. Тухлый и Забуга играли в фантики, а остальные лениво перебрасывались чьей-то шапкой – «чуханкой». Витька сел на скамейку рядом с Будкиным.
– Витус, ты сегодня дома будешь? – спросил тот.
– Буду, а что?
– Хочешь переписать «АББУ»? Мне папа привёз. И «Чингисхан» тоже.
– Тащи, – обрадованно согласился Витька.
Дверь в раздевалку открылась, и заглянул физрук Дроздов.
– Уже сидите, голуби? – сказал он и увидел Витьку. – А тебе, Служкин, кто разрешил заходить сюда?
Витька сразу заулыбался, словно услышал что-то приятное. Он недавно поссорился с Дроздовым. Во-первых, как-то раз он придумал достать все волейбольные мячи и швырять их по залу во все стороны. Мячи летали, как молекулы в броуновском движении, били по башке, по спине, по животу, сшибали с ног. Пацанам эта игра очень понравилась. Витька назвал её «Бородино». А во-вторых, на перекличке Витька начал шептать на весь класс разные гадости. Дроздов выкрикивает: «Дергаченко!» Витька шепчет: «Лысый пень, отзовись!» Дергаченко обречённо отзывается: «Я!» Дроздов выкрикивает: «Забуга!» Витька шепчет: «Чёткий парень, отзовись!» Забуга радостно кричит: «Я!» И так далее. За всё за это Дроздов влепил Витьке пару и запретил являться в зал без родителей.
– Чего улыбаешься? – спросил Дроздов. – Давай вымётывайся отсюда, – и он закрыл дверь.
– У нас, когда сказали, что Брежнев умер, бабы так выли на уроке, – рассказал Стариков из «бэ» класса.
– У нас тоже Чекушка ревела, – сказал Клюкин.
– Брежнев бы всё равно скоро умер, – произнёс Забуга. – Он уже говорил-то фигово, как унитаз.
– За него всё специальный артист говорил. Когда Брежнев умер, его расстреляли.
– Ага, он умер-то вчера…
– Всем только сказали, что вчера, а на самом деле пять дней уже прошло.
– Ага, пять дней, он бы уже сгнил.
– Чего гнить-то, холодно…
– Он как умер, из него сразу мумию сделали, как из Ленина, чтобы в Мавзолей положить. А потом передумали. Я «Голос Америки» слушал.
– А где его похоронят?
– Их всех хоронят около Кремлёвской стены. Только Сталина сначала в Мавзолей положили.
– Ну конечно…
– Честное пионерское.
– Интересно, куда все медали у Брежнева денут?
– Жене оставят. Или в могилу бросят.
– Выкопать бы…
– Там как похоронят, через несколько дней всё тайно достают и на секретном правительственном кладбище закапывают. Ночью там танки дежурят, чтобы никто не увидел. У меня брат рассказывал, он там служил.
– А у меня брата из колонии выпустят, если будет помилование, – сообщил Тухлый.
– Только при Брежневе порядок навели, всё и развалится.
– Да какой порядок… У меня батя говорит, что все пьют.
– Брежнев-то сам ничего и не делал.
– Коммунисты делали.
– Много они тебе сделали?
– Да уж побольше твоего. Посмотрел бы я, как ты сейчас бы в Америке на заводе работал. Да ты бы там вообще негром родился.
– Сам ты негр, козёл!..
– К Брежневу на похороны американский президент приезжает. К Ленину и то не приезжал.
– Подумаешь.
– Вот и подумаешь. К тебе-то на могилу никто не придёт, только я приду – знаешь зачем?
Витька поднял шапку и кинул в спорщиков, чтобы не подрались.
– Чуханка! – крикнул он. – Если за пять секунд не передашь, вечная чухня будешь!