– Не восемь, а семь…
– Тем более! Ты и сам, Будкин, мухлевал дай боже как! Когда мы пластилиновыми крепостями воевали, я солдатиков нормальных слепил, а ты – каких-то дистрофиков, в которых и попасть-то иголкой невозможно было, потому что они сами тоньше иголки!
– Никаких не дистрофиков я налепил, а нормальных! Воин должен быть худощавым! Я тебе не этот, не Фидий, Аполлонов лепить! А ты меня наколол, когда мы батискафы запускали, – ты ведь ночью из него моего таракана выпустил, кому ещё-то? И когда макулатуру лямзили фантастику драть, ты себе «Технику – молодёжи» и «Вокруг света» забирал, а мне какие-то задрищанские «Юные техники» подсовывал! И книжку «Фарсаны», где роботы друг друга в пустыне колбасят, ты у меня захамил, хотя это кровно моя книжка была, я её лично зажуливал у двоюродной сеструхи! Не накалывал я тебя, а ты меня всегда!
Надя хохотала, слушая этот спор, и Тата тоже смеялась. Ей было радостно, что мама так довольна, что папа с Будкиным так смешно ругаются.
Вечером, когда Будкин ушёл домой, Надя стала мыть посуду, а Служкин уложил Тату в постель и достал книжку Пушкина, чтобы почитать ей сказку. Он выбрал «Сказку о мёртвой царевне». Надя управилась с посудой, а Служкин всё ещё читал.
– Закругляйтесь, – велела Надя. – Я спать хочу. Мне свет мешает.
– А ты гаси его, – предложил Служкин. – Я дальше наизусть помню.
– Глупости какие… – пробурчала Надя и погасила свет.
Она легла, а Служкин, сидя на полу возле кроватки, читал дальше.
Королевич Елисей искал свою царевну. Он расспрашивал о ней солнце – солнце не знало. Он расспрашивал месяц – и месяц тоже не знал. Он спросил у ветра.
«…Я жених её». – Постой, —
читал в темноте Служкин, —
Отвечает ветер буйный:
Там за речкой тихоструйной
Есть высокая гора,
В ней глубокая нора;
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места,
В том гробу твоя невеста».
Служкин остановился. Тата спала и дышала ровно. Надя закуталась в одеяло, отвернулась к стенке и плакала.
Служкин сел к Наде на кровать и погладил Надю по плечу.
– Ну, Наденька, не плачь, – попросил он. – Ну перетерпи… Я ведь тоже разрываюсь от любви…
– К кому? – глухо и гнусаво спросила Надя. – К себе?
– Почему же к себе?.. К тебе… К Таточке… К Будкину… К Пушкину…
Глава 33Бетономешалка
В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмпункт. Он пожелтел от выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с рентгена, околачиваясь по коридорам больницы в толпе перепуганных детей, побитых старух и похмельных мужиков. Наконец он дождался, ругаясь, погрузил Служкина в машину и повёз домой.
Погода стояла снежная, студёная и пасмурная. Дорога по ступицу колёс была завалена серо-бурой массой снега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая автомобилями, эта каша ездила туда-сюда по чёрному обледенелому асфальту. На автобусных остановках мёрзли толпы, и за сотню метров до них вдоль обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.
Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб с прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.
– Привет, – сказала она. – До города или домой?
– А куда хочешь, – ответил Будкин. – С коллегой поздоровайся.
Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.
– А, это ты… – небрежно сказала она, увидев Служкина.
– Только сначала мы его домой забросим, – предупредил Будкин.
У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попёр вверх по лестнице. Кира сзади несла будкинскую папку.
– Я позвоню, а вы пока кофе попейте, – предложил Будкин, сбрасывая Служкина в прихожей, и прошёл в комнату к телефону.
– Проходи на кухню, – печально сказал Служкин Кире. – Кофе там. Можешь не разуваться. У меня никто не разувается…
– Алё, Дашенька? – раздался голос Будкина. – Босса позови.
– Что-то ты сегодня квёлый, – расстёгивая парку и усаживаясь в кухне на табуретку, заметила Кира. – Без обычных своих подначек…
– Подначки в заначке, – вяло отшутился Служкин, включая чайник.
– Ничего у тебя дома, уютно.
– А чего ты хотела? Чтобы у меня на окне решётка была и на мокрых бетонных стенах гвоздём было выцарапано «Долой самодержавие!»?
– Разогреваешься, – хмыкнула Кира. – Как нога?
– В больнице сказали, что скоро на передовую.
– Как хоть ты её сломал-то? – Кира глянула на гипс.
– Пьяный катался с горки на санках и врезался в берёзу.
Кира презрительно сморщилась.
– В общем, мне нравится, – подумав, сказала она, – что ты не строишь из себя супермена. Однако ёрничество твоё унизительно.
– Я не ёрничаю. Спроси у Будкина: так и было.
– Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком выглядишь.
Служкин закурил и придвинул спички Кире.
– Любой анекдот – это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная мужественным человеком.
– Ну-у, ты себя высоко ценишь!.. – сказала Кира. – А впрочем, чему тут удивляться? Твоё ёрничество и идёт от твоей гордыни.
– Вот даже как? – делано изумился Служкин.
– Ну да, – спокойно подтвердила Кира, стряхивая пепел. – С одной стороны, ты этим самоуничижением маскируешь гордыню, как миллионер маскируется дырявыми башмаками. А с другой стороны, тем самым ты и выдаёшь себя с головой.
– Каким это образом?
– Своей уверенностью в том, что тебя по-настоящему никто не воспримет за балбеса, каким ты себя выставляешь.
– Я не выставляю, – возразил Служкин. – Я рассказываю правду. Только занимательно рассказываю.
– Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои маски так срослись с тобой, что уже составляют единое целое. Даже слово-то это – «маски» – не подходит. Тут уже не маска, а какая-то пластическая операция на душе. Одно непонятно: для чего тебе это нужно? Не вижу цели, которой можно добиться, производя дурацкое впечатление.
– Могу тебе назвать миллион таких целей. Начиная с того, что хочу выделиться из массы, кончая тем, что со мной таким легче жить. Впрочем, если ты помнишь классиков, «всякое искусство лишено цели». Так что возможен вариант «в белый свет как в копеечку».
– Не знаю насчёт искусства и не помню классиков, но своим выпендриванием тебе ничего не добиться. Сколько ни прикидывайся дураком, всегда найдётся кто-нибудь дурее тебя, так что этим не выделишься. И с другим тобой жить легко не будет, потому что ты жутко тяжёлый человек. Не обольщайся на этот счёт.
– Отцы думают иначе.
– Отцы – это твои школьники из девятого «бэ», да? Глупо считать решающим мнение четырнадцатилетних сопляков, которые ничего в жизни не видели, не понимают и вряд ли поймут. Конечно, на первый взгляд ты податливый: мягкий, необидчивый, лёгкий на подъём, коммуникабельный… Но ты похож на бетономешалку: крутить её легко, а с места не сдвинешь и внутри – бетон.
– Ты из меня прямо-таки какую-то демоническую личность сделала, – усмехнулся Служкин. – Страшнее беса посреди леса. А какое, в общем-то, тебе дело до меня? Я тебе не мешаю. Чего ты заявляешься сюда и начинаешь меня на свои параграфы разлагать?
Кира легко засмеялась.
– Не знаю, – честно призналась она. – Такое вот ты у меня желание вызываешь – порыться в твоем грязном белье. Чужая уязвимость, а значит, чужие тайны у меня вызывают циничное желание вывесить их на заборе. Только редко находятся люди, имеющие тайну по-настоящему. Гордись: ты, к примеру, чудесный зверь для моей охоты.
– Может, ты в меня влюбилась, а? – предположил Служкин.
– Ну нет! – открестилась Кира. – Твоя самоуверенность меня изумляет! Ты мне, конечно, интересен. Если бы я о тебе слышала от кого-то другого, то ты был бы притягателен. Может, тогда бы я и влюбилась в тебя – заочно. Но когда собственными глазами видишь всё это, – она презрительно обвела Служкина сигаретой, – то просто отторжение какое-то.
Из комнаты, хехекая, вышел Будкин.
– От него и так уже летят клочки по закоулочкам, – сказал он. – Хватит, Кира. Ехать пора.
– Ты подслушивал! – сокрушённо воскликнул Служкин. – Ах ты, Будкин, вульгарная ты саблезубая каналья! – Он поднял костыль, приладил его к плечу, прицелился в Будкина и выстрелил: – Бах!
– Мимо, – хехекнув, ответил Будкин.
Глава 34Ищу человека
Будкин открыл Служкину дверь, завёрнутый, как в тогу, в ватное одеяло, словно римский патриций в далёкой северной провинции.
– Ты чего в такую рань? – удивился он.
– Хороша рань, я уже три урока отдубасил…
В ванной у Будкина шумела вода, кто-то плескался.
– Ты, что ли, там моешься? – разуваясь, спросил Служкин.
– Я, – хехекнул Будкин, возвращаясь на разложенный диван.
– Вечно у тебя квартира всякими шлюхами вокзальными набита… – проворчал Служкин, проходя в комнату и плюхаясь в кресло.
– Ты чего такой свирепый? – благодушно спросил Будкин, закуривая.
– Объелся репой, вот и свирепый…
Тут в ванной замолкла вода, лязгнул шпингалет, и в комнату как-то внезапно вошла грудастая девица в одних трусиках. Увидев обомлевшего Служкина, она покраснела от злости и прошипела:
– Предупреждать надо, молодые люди!..
Она яростно сгребла со стула груду своих тряпок, выбежала из комнаты и снова заперлась в ванной.
– Это что за видение из публичного заведения?..
– А-а… – Будкин слабо махнул рукой. – Вчера скучно стало, я решил покататься. Она попросила подвезти… Вот до утра и возил.
Служкин молча покачал головой. Они курили и ждали девицу, но девица, выйдя из ванной, не заглянула в комнату, быстро оделась в прихожей и вылетела в подъезд, бахнув дверью.
– Может, она твоё фамильное серебро унесла? – задумчиво предположил Служкин. – Или годовой запас хозяйственного мыла?.. А ты всё лежишь, как окурок в писсуаре.