– Я и не знала, что вы и серьёзные стихи пишете.
– Я не пишу, Машенька. Я сочиняю. Изредка.
– Почему же не пишете? – удивилась Маша.
– Ну-у… – Служкин замялся. – Мне кажется, писать – это грех. Писательство – греховное занятие. Доверишь листу – не донесёшь Христу. Поэтому, какой бы великой ни была литература, она всегда только учила, но никогда не воспитывала. В отличие от жизни. Можешь преподнести эту мысль Розе Борисовне.
– А при чём тут она? – словно бы даже обиделась Маша.
– Как при чём? Она же у вас литературу ведёт.
– А-а…
Служкин и Маша подошли к старой сосне у самого обрыва.
– А вот теперь посмотри, – велел Служкин, указывая пальцем.
Вешние воды, дожди и ветер вынесли почву из-под сосны, и она стояла, приподнявшись на мощных узловатых корнях. Одни корни вертикально ввинчивались в землю, а другие, извиваясь, как змеиные волосы Горгоны, веером торчали в пустоту.
– Ух ты! – ахнула Маша, присаживаясь на корточки, чтобы разглядеть получше. – Это и есть ваша сосна на цыпочках? А я столько раз была там, внизу, на пляже, и никогда не замечала!..
Служкин подошёл к сосне и похлопал её по стволу.
– Давай обойдём её с той стороны? – предложил он.
Маша поднялась, подошла к нему и заглянула вниз.
– А не опасно? – наивно спросила она.
– Смертельно опасно, – ответил Служкин. – Но ты делай, как я.
Он обнял сосну, прижался к ней грудью и животом и по корням засеменил вокруг ствола. Маша засмеялась, тоже обняла ствол и смело стала переступать по корням вслед за Служкиным, глядя в обрыв через плечо.
Служкин остановился на полпути, и Маша, дойдя до него, тоже замерла. Они стояли над пропастью, Служкин обнимал сосновый ствол, и Маша обнимала сосновый ствол. В тишине было слышно, как сосна чуть поскрипывает, и высоко над головами плавно покачивались тёмно-зелёные, ветхие лапы кроны.
Маша упрямо смотрела куда-то вниз, куда-то вдаль по ледяной Каме. На висках её и на розовых от мороза скулах проступили яблочно-бледные, нервные пятна.
– Виктор Сергеевич, – негромко сказала Маша, – мы с вами упадём…
Глава 37Последние холода
Седьмого марта в детском садике устраивали утренник в честь Восьмого марта. Служкин пришёл один – Надя не смогла.
Небольшой зал на втором этаже садика был уже заполнен бабками и мамами в шубах. Поскольку мест не хватало, воспитательница отправила Служкина, как единственного пришедшего на утренник папу, за скамейкой. Служкин приволок скамейку – длинную, как пожарная лестница, – и поставил её так, чтобы отсечь зрительскую часть зала. Он первым уселся на эту скамейку и оглянулся, разыскивая взглядом Лену Анфимову. Лена стояла у стенки среди тех, кому не досталось места. Служкин махнул ей рукой. Здороваясь со знакомыми, Лена пробралась через плотно заставленные ряды и села рядом со Служкиным.
– Привет, – сказал Служкин. – С праздником тебя. И, кстати, с прошедшим днём рождения.
– Ты даже помнишь? – улыбнулась польщённая Лена.
– Конечно, у меня отличная память, – похвастался Служкин. – К тому же всё записано.
– Как у тебя дела? – спросила Лена, спуская на плечи шаль.
– Да так себе. Как обычно. Горе со щами, счастье с прыщами.
– Ты уж расскажи, – засмеялась Лена.
– Рассказывать долго, особенно если учесть, что нечего. Вроде ерунда одна, а вроде и лопатой не перекидаешь. Ногу вот сломал.
– Поэтому тебя долго не было видно, да? Я хотела у Нади спросить, да постеснялась, больно она у тебя строгая… Как нога, хорошо срослась?
– Какое там!.. – Служкин безнадёжно махнул рукой. – Отрезали к чёртовой матери нафиг, как Мересьеву… Кстати, угадай загадку про него: кто такой – ползёт, ползёт, шишку съест, опять ползёт?..
– Дорогие наши мамы! – прервала Служкина воспитательница, выгоняя в зал табунок детишек и выстраивая их. – И дорогой папа, – добавила она, посмотрев на Служкина.
Женщины в зале дружно засмеялись.
– Это мой папа, Витя! – крикнула Тата.
– Сегодня ваши дети приготовили вам выступление и подарки!
– Й-и!.. – за пианино взвизгнула, как лошадь, музруководительница так, что Служкин вздрогнул, и ударила по клавишам.
Детишки и воспитательница нестройно запели. Точнее, сперва запела воспитательница, потом начали неуверенно подключаться дети. Мамы, растрогавшись, притихли, только в углу какая-то бабка бубнила: «Раньше молоко было двадцать семь копеек, булка белая – восемнадцать, булка чёрная – четырнадцать…»
Утренник начался. Дети хором старательно читали стихи, громче всех с выражением орала воспитательница. Потом стихи стали читать поодиночке: кто звонко тараторил, кто невразумительно мычал. Воспитательница шепотом на весь зал подсказывала слова забывчивым. Андрюша рассказал свое четверостишие глядя в пол, почти беззвучно. Лена виновато пожаловалась Служкину:
– Он дома хорошо читал, а на людях стесняется…
Тата тоже едва слышно тоненько прочла:
– Весенний праздник радостный пришел сегодня к нам,
И ярко светит солнышко для наших добрых мам.
В стихах также упоминались «весенние деньки», «звонкая капель» и прочее, что выдавало детсадовскую самопальность этих опусов.
– Значит, Витя, ты не знаешь про двенадцатое число? – тихо спросила Лена.
– А что было двенадцатого? Драка или революция?
– Ирида Антоновна умерла.
– Чекушка?..
Служкин долго молчал, глядя, как смешно танцуют дети под барабанные аккорды изношенного пианино – парами, с приседаниями, уперев руки в бока.
– Нет, я не знал, – сказал Служкин. – Я вообще её после школы не видел… Чем она занималась на пенсии?..
– Летом на даче копалась, зимой на рынке рассаду продавала.
– Ну и ну… – Служкин покачал головой. – А я к ней даже в гости не ходил… Слышал, что наши собирались, а не пошёл… Виноват я перед ней…
– Да все мы виноваты, – заметила Лена. – Чего уж там…
Утренник заканчивался. Воспитательница снова построила детишек.
– А сейчас, дорогие мамы, – объявила она, – ребята подарят вам подарки, которые они сами смастерили!
Другая воспитательница быстро раздала детям аппликации, читая фамилии авторов на обратной стороне картонок.
– Ну, чего же вы стоите? – подзадорила детишек воспитательница. – Бегите, дарите мамам…
Дети сорвались с места и кинулись через зал. Мамы на задних рядах привстали, протягивая руки над плечами сидевших. Тата тоже помчалась к папе, но в толпе её толкнули, и она шлёпнулась на пол. Чья-то нога наступила на её аппликацию. Тата торопливо подняла разорванную картонку и заревела.
Служкин подбежал к ней, обнял и унёс на скамейку.
– По… порвали!.. – плакала Тата, утыкаясь носом ему в грудь.
– Ну что ты, что ты… – бормотал Служкин, поглаживая её по спинке и расправляя смятый картон. – Ничего страшного… Мама и такому подарку очень обрадуется, честное слово!.. Ну хочешь, мы с тобой сегодня новую аппликацию склеим?..
Банты щекотали напряжённые скулы Служкина.
– Товарищи мамы! – крикнула воспитательница в гомонящий зал. – Ведите детей в группу, сейчас у них будет обед и тихий час!
В раздевалке своей группы Тата – с опухшими глазами и красным носом – стащила праздничное платьишко и сказала:
– Папа, пусть за мной сегодня Надя придёт…
– Мы вместе придём, – пообещал Служкин. – И на санках домой поедем.
Отправив Тату обедать, Служкин вышел на крылечко и закурил, поджидая Лену. Лена появилась нескоро. Она вела Андрюшу.
– Проводить вас? – спросил Служкин.
Втроём они медленно пошли к воротам садика.
– А у Чекасиной на похоронах наши были? – спросил Служкин.
– Были, почти все. Поживают нормально… Девчонки наши почти все замужем, кроме Наташи и Алки, у всех дети, у кого даже двое. Про мальчишек не знаю: в перчатках были, не видно, с кольцами или без, а спрашивать я постеснялась. Знаю, Васильев и Соколов женились, а Петров даже развестись успел. Дергаченко в аспирантуре, Васька военный, Серёжка в милиции. Галимуллин – коммерсант, свои киоски имеет, огромный венок привёз, машины достал…
– А Фундамент правда на Лебедевой женился?
– Правда. А Лисовский – на Коньковой из «бэ» класса.
– А Ветка была?
– Нет, её тоже не было.
– То-то она мне ничего не говорила, – заметил Служкин.
В конце февраля прошла оттепель, но сейчас вновь навалились морозы и непогода. На улице мела метель. В небе в белом дыму шевелилось бледно-жёлтое солнце. Было слышно, как крупка хлещет по стёклам окон. Вдали, изгибаясь, вдоль витрин магазина скользили снежные столбы.
– А ты сама как? – наконец поинтересовался Служкин.
– Трудно, Витя, – просто ответила Лена. – Оля у меня заболела. Свекор что-то с Нового года остановиться не может, всё поддатый через день… Мужу третий месяц зарплату не платят, обещают вообще отправить в бессрочный отпуск без содержания. Он даже на день рождения мне ничего не подарил – денег нет. Только на зарплату свекрови и живём… Андрюшу вот забрала, потому что сегодня в садике детям подарки выдавать будут, а я за него не заплатила. Вот и увожу, чтобы не видел, не ревел…
Служкин глубоко затягивался сигаретой, молчал.
– А я, Витя, опять беременная, – вдруг с весёлостью отчаяния добавила Лена. – Мы с мужем всё равно решили рожать третьего. Мне ещё мальчика хочется…
Служкин всё равно молчал, медленно и широко шагая рядом с Леной. Лена, видно, смутилась своей откровенности и неумело перевела разговор на другую тему:
– Весны очень хочется, надоели эти морозы… В оттепель как-то сразу расслабились, а тут опять стужа… Ладно уж, немного до весны остаётся, это, наверное, последние холода, и зима пройдет…
– Воистину пройдёт, – сказал Служкин.
Глава 38Хочешь мира – не готовься к войне
У Служкина был пустой урок, и он проверял листочки с самостоятельной зондеркоманды. Служкину срочно требовались оценки, чтобы выставить четвертные, поэтому он не углублялся в сущность предмета, а действовал более