– У нас эта… таможня! – хохочет второй. – Кто мимо плывёт – пол-литра. Вы, туристы, тут костры жжёте на покосах – мы ж ничего!..
Борман и Чебыкин подавленно молчат.
– Кончай, дядя! – снова кричу я. – Бросай верёвку, отплываем!
– Вот вы, блин, какие! – свирепеет первый. – Мы с ними, Санёк, по-хорошему, а они вот как!.. Ну, сопляки, щас все мешки ваши перерою и всё заберу, да ещё в рыло дам, чтоб знали!..
Мужик изо всех сил тянет катамаран на берег.
– Да плюнь ты, Толян, на этих козлов, – машет рукой Санёк.
– Не могу я, Санёк, когда такие молодые – и уже такие гадёныши!
Я смотрю на Градусова. Градусов, сузив глаза, кивает. Я беру топор и лезу по катамарану вперёд. За мной с веслом ползёт Градусов.
– На меня?! С топором?! – звереет Толян. – Да я щас всех урою!..
Санёк быстро хватает Толяна сзади и отнимает у него веревку.
– Хрен с ними, – увещевает он. – Видишь – пацаны, как твой Димка…
– Да мне хоть кто!.. – орёт, вырываясь, Толян.
Я бросаю верёвку Градусову, слезаю и спихиваю катамаран на воду.
– Гребите живо! – командую я, падая животом на каркас.
Отцы мощным толчком уводят катамаран на реку и дружно гребут. Мы уплываем. Все молчат. На душе мерзко.
Но едва мы заплываем за поворот, сзади нарастает надсадный треск моторки. На воде общение с этими гранитными ублюдками может кончиться для нас утопленниками. Здесь они нас сильнее.
– Всем надеть спасжилеты! – командую я. – Маша, быстро вылезай из спальника! Всем провериться, чтобы, если что, ничем ни за что не зацепиться и сразу всплыть! Гребём к берегу изо всех сил!
– Вы что, Виктор Сергеевич?.. – плачуще говорит побелевшая Люська.
– Географ, мы с тобой, – добавляет Овечкин.
Моторка догоняет нас и глушит двигатель. На моторе сидит Толян. Он издалека кричит:
– Пацаны, не тронем!.. Разговор есть!..
Моторка мягко утыкается носом в гондолу моего борта. Санёк, перегнувшись, хватается за наш каркас.
– Пацаны, ну давайте как мужики разберёмся! – убедительно говорит Толян. – Вон у вас девки какие красивые, чего вы струсили-то? Ну давайте я куплю у вас водку! Не жалко денег! Сколько просите?
– Да забей ты болт на них, – уговаривает Санёк. – Поплыли дальше! Есть у меня на Долгом Лугу заначка! Что, час не дотерпишь?
– Отвали, дядя, – говорю я Толяну. – Ничего не дадим.
– Ты вообще заглохни, к-козёл!.. – орёт Толян.
Наклонившись, он зачёрпывает ладонью воды и плещет мне в лицо.
Вода обжигает меня, как расплавленный металл. Это при всех. Это при Маше. Бешенство тупо бьёт меня в виски. Но я чувствую, как Градусов хватает меня за штормовку на локте. Ладно. Я поднимаю руку и молча утираюсь. Стерпеть такое – это как… Но я терплю.
– Ну продайте, п-падлы!..
Отцы молчат. Толян матерится и дёргает за шнур мотора. Мотор взрёвывает. Из пенного буруна подо мною летят обрывки капрона и резины. С пушечным выстрелом гондола лопается. Каркас моим углом рушится в воду. Люська визжит. Маша и Тютин, как кузнечики, перескакивают на другую гондолу. Я уже из воды перепрыгиваю через Градусова и падаю на Люську.
Отлетев, моторка ложится на скулу и по дуге разворачивается к нам обратно. Толян правит на вторую гондолу. Расчёт прост – пропороть её винтом и утопить нас окончательно.
– Вёсла выставляйте!.. – ору я, цепляясь за Люськины плечи.
Наш катамаран со всех сторон ощетинивается вёслами, как фаланга – копьями. Удар лопастью по рылу – это серьёзно. Моторка отворачивает и проносится мимо. Вёсла опускаются. Однако сзади моторка снова делает разворот и опять мчится на нас. Вёсла снова дружно поднимаются. Моторка облетает нас стороной. Толян что-то беззвучно кричит. Моторка уносится дальше и исчезает за поворотом.
Катамаран раскачивается на волнах, едва держась на плаву. Счастье, что у нас четыре гондолы, а не две. Иначе бы мы все давно уже барахтались в воде. Пустая гондола тряпкой полощется под каркасом, который моим углом погрузился чуть ли не на полметра.
– Гребём к берегу! – вставая, командую я. – К левому!..
– Айда к правому! – хрипит Градусов. – Вернёмся к их вагончику и разнесём там всё вдребезги!..
– К левому! – повторяю я. – Вон к той поляне!
…Стоя по пояс в воде, я отвязываю от катамарана наши вещи.
– Борман, чего не командуешь, бивень? – орёт Градусов. – Схватились все за своё барахло!.. А лагерь кто ставить будет?
Солнце висит уже над ёлками. Борман бросает свой рюкзак.
– Девчонки, разбирайте продукты! Мокрые надо высушить, – распоряжается он. – Деменев, Тютин – за дровами! Остальные…
– Куда их за дровами? – разоряется Градусов. – Они тебе к утру вичку принесут! На чём сушиться будем? На свечке? Дрова рвать я сам пойду! Чеба, Овчин, по-пырому за мной!..
Выбивая фонтаны из раструбов своих мушкетёрских сапог, Градусов, махая топором, топает в лес. Овечкин и Чебыкин бегут за ним.
К сумеркам наш лагерь готов. Стоит палатка, горит огромный костёр, варятся в котле рожки. Отцы сушат продукты и шмотки. Я в стороне в одиночку чиню разорванную гондолу. Я отказался от всякой помощи, заявив, что помощники только напортачат.
Я по-прежнему мокрый. Я на четвереньках ползаю по снегу то за резиной, то за клеем, то за ножницами. Губы мои в ожогах от прилипших сигарет. Я курю так, словно хочу выдымить из себя душу, чтобы не было стыдно. Моё лицо всё ещё пылает от брошенной в него воды. От костра ко мне идёт Маша, тихо присаживается рядом на корточки и смотрит на мои трясущиеся пальцы в оранжевой слизи клея.
– Может быть, вам всё-таки нужна помощь, Виктор Сергеевич?
Я смотрю на Машу сквозь дым сигареты. Маша смотрит на мои пальцы и не поднимает глаз. Я чувствую, что она поняла, как мне сейчас хреново. Как мне холодно, тоскливо и унизительно от бессилья. Я чувствую, что Маша хочет снять с меня хотя бы ту боль, которая кривым гвоздём засела во мне после нашей вчерашней встречи в затопленном лесу. Но сейчас я так испсиховался и устал, что мне безразличны все благие побуждения Маши.
– Я же сказал, мне помощь не нужна, – отвечаю я. – Не мешай. Уйди.
Маша встаёт и уходит. Я доклеиваю заплату и протекторы один. Потом я тоже встаю, иду к костру, молча сдвигаю с бревна Чебыкина, сажусь и протягиваю к огню замёрзшие руки со склеенными пальцами. Воцаряется тяжёлая виноватая тишина. И тут в неё всверливается басовитое жужжание лодочного мотора.
– А может, это не те?.. – умоляюще предполагает Люська.
– Кому же ещё быть, кроме них? – угрюмо говорит Борман.
– Спирт выпили и возвращаются, – убито добавляет Овечкин.
– А если спрятаться, костёр затушить?.. – паникует Тютин.
– Сиди, не дёргайся! – рычит Градусов.
Моторка выползает из-за кустов. На середине реки она выглядит маленькой, как перочинный ножик. Поравнявшись с нами, Санёк, который по-прежнему лежит на носу, машет Толяну рукой на берег.
– Заметили!.. – охает Люська, растопырив глаза.
Толян резко перекладывает руль.
«На этот раз я его убью», – тяжело думаю я.
И вдруг происходит чудо. От резкого поворота, от удара течения в борт моторка круто, в секунду, переворачивается. На миг в воротнике пены мелькает её просмолённое днище. И всё – река пуста, словно кто-то смахнул с неё лодку невидимой рукой.
– Уто… – потрясённо шепчет Люська.
Но тут из воды, как чёрные мячики, выныривают две головы. Бешеными саженками Толян и Санёк гребут к нашему берегу.
– Надо помочь!.. Ведь утонут же!.. Катамаран спустить!.. – не отрывая глаз от плывущих, хватает меня за рукав Маша.
– Спущен уже наш катамаран, – отвечаю я.
Мужики добираются до мелководья и, кашляя, отплёвываясь, руками отбрасывая воду, рвутся к берегу. Дрожащие, синие, мокрые, они появляются на поляне и кидаются к костру. Отцы молча расступаются, давая им место. Я сижу там, где сидел. Мужики хрипят, с них льёт.
– Согреться… – выдавливает из себя Санёк.
Отцы молча наблюдают, как мужики тянут к огню руки, а потом по одному начинают уходить, словно от колодца, в который плюнули. Остаются только Градусов и любопытный Тютин, который, вытягивая шею, прячется за моей спиной. Санёк поднимает голову и обводит поляну взглядом. С бровей его свисают сосульки волос. Я сижу.
– Земляки… Вы это… Простите нас… Ну, пьяные были…
В ответ ему – всё то же молчание.
– Дайте водки… – вдруг просит Санёк. – Загнёмся же с холода…
Бутылки у всех на виду лежат в распотрошённом продуктовом мешке.
– Нету водки, – в тишине отвечаю я.
– Начальник, будь человеком…
– Нету водки, – повторяю я. – И вас чтобы через пять минут здесь не было.
Санёк смотрит на меня побелевшими глазами. С такими глазами вцепляются в горло. Но мне не страшно. Я хочу драки.
Однако Санёк ломает себя.
– Дай хоть у костра посидеть до рассвета, – просит он.
– Четыре минуты.
– Ну дай хоть спичек сухих… – придушенно говорит Санёк.
Я молчу, глядя на часы. Я не хочу мстить этим мужикам. Я не хочу причинять им зло. Но я не хочу делать для них ни капли добра.
– Три минуты.
Толян, обхватив голову руками, начинает тихо и тонко материться, доводя себя до отчаянья, чтобы набраться сил. Я жду. Толян замолкает.
– Время, – говорю я.
Санёк ещё немного сидит, потом медленно поднимается и за плечо поднимает Толяна. Оба они, сгорбившись, уходят через снег, чавкая сапогами. Уже на опушке Толян оборачивается.
– Ну, щенки, ждите гостей!.. – орёт он. – Не жить вам, падлы!..
Ему никто не отвечает. Мужики скрываются в лесу.
Отцы к костру не подходят.
– Рожки уже в кашу раскисли, – говорю я.
Ужинаем без разговоров, быстро. Я так и не встаю с бревна, будто приколочен к нему. Меня избегают. Только кто-то – я не заметил, кто – ставит передо мной, как перед собакой, мою миску.
– Надо караулить ночью, – глухо говорит Борман. – Вдруг вернутся…
– Не майтесь дурью! – зло отвечаю я. – Идите спать!