– Не твоё дело! – бешено отвечает Маша.
– Ваще жара!.. – хихикая, удивляется Чебыкин.
– Убьёт кого-нибудь рыжий, точно, – покорно вздыхает Тютин.
– Заткнись, Градусов, не лезь, куда не просят, – угрюмо говорит Овечкин.
– А-а, как же! – вопит Градусов. – Машеньку евонную бриллиантовую задели! Трондец всему! Весь поход, Овчин, ей в пуп дышишь!
– Дак чо ты взъелся-то на всех? – урезонивает Градусова Люська. – Ну хочешь, выберем тебя капитаном?
– Идите, блин, вы все на хрен, бивни!..
– Ну вот, и это не угодили…
– Чего орать-то? – хмыкает Демон. – Плывём же, всё нормально.
– А ты молчи в тряпочку! – набрасывается на Демона неугомонный Градусов. – Всё нормально ему!.. За весь поход кола не отесал!.. Ты, Демон, балласт голимый! Знали бы заранее, так не брали бы тебя!
– Поздняк метаться, – говорит Чебыкин.
Демон только кряхтит, посмеиваясь. Он, как и я, тоже лежит.
– Главное, Градусов, не суетись, – поучает он.
– Я не подсуетюсь, так никто не подсуетится! Митрофанова сдохнет, Тютина медведь какой-нибудь задерёт, Борман на дерево полезет сапоги свои спасать, а ты всё лежать будешь, как дерьмо на лопате! Жертва и то больше вкалывает, чем ты!
– Вообще как зверь работаю, – охотно соглашается Тютин.
– Ну так и шёл бы в поход вдвоём с Тютиным, – предлагает Маша.
– В следующий раз так и сделаю! – грозится Градусов. – Как Географ соберётся снова, так и позову только Жертву да Чебу, а вы, блин, сидите дома, спускайте воду в унитазах и орите на весь подъезд: «Шум порогов! Шум порогов!»
– А что, Географ уже снова собирается? – оживляется Чебыкин.
– Соберётся, куда денется! – уверенно заявляет Градусов.
– Градусов, я тоже хочу в поход! – ноет Люська.
– Ты сперва из этого вернись, – останавливает её Маша.
– Дак чо, вернусь как-нибудь… Борман, а ты ещё пойдёшь?
– Если с Градусовым, с Демоном, с Тютиным, да ещё начальником Географ – не-ет!.. – отрекается Борман.
– Я-то всё равно больше не пойду, – говорит Демон. – Никакого покоя. Я думал, отдохну в походе, а тут как в шахте.
– Чего вы, как дураки, спорите? – удивляется Овечкин. – Неужели ещё не хватило приключений? Так вы разбудите Географа, дайте ему флакон, и дело сделано. Только успевай пригибаться.
– После экзаменов можно снова пойти… – мечтает Люська.
– До лета ещё как до Пекина раком, – вздыхает Чебыкин.
Я лежу и слушаю. Конечно, обалдели все и от меня, и от такого похода. Всем домой хочется. Половина клянётся, что больше ни в жисть из города не вылезет. Но всё это – пустые обещания. Все они, и даже Демон, через месяц снова придут ко мне и начнут канючить: давайте схо-одим, Виктор Сергеич… Сейчас все хотят одного: тепла, уюта, покоя. Но отрава бродяжничества уже в крови. И никакого покоя дома они не обретут. Снова начнёт тревожить вечное влечение дорог – едва просохнет одежда и отмоется грязь из-под ногтей. Я это знаю точно. Я и сам сто раз зарекался – больше ни ногой. И где я сейчас?
– Домой приеду, расскажу про всё, так меня мама за порог не выпустит, – говорит Тютин. – У нас в деревне тоже один мальчик отпросился за грибами, вернулся – и месяц в больнице пролежал.
– Ты доберись до дому-то, а то и рассказывать некому будет, – хмуро говорит Овечкин. – Трупы не разговаривают.
– А чо не выпустят-то? – удивляется Люська. – Меня дак выпустят, и мамка, и папка. Чего в походе такого?
– Чего такого?! – охает Борман. – Да вы сами вспомните! Не на ту речку приехали, да целый день не жрали, да катамаран в пороге разломило, да наводнение, да палатку залило, да «расчёски», да эти мужики местные, да вообще – всё!
– И Географ каждый день пьяный, – добавляет Маша.
Гм. Маша впервые назвала меня Географом, а не Виктор-Сергеевичем. Что бы это значило?
– Классно, – почесав затылок, подводит итог Чебыкин. – Куча всего! Будет что вспомнить на пенсии. Я бы ещё чего-нибудь хотел. А то скучно. Землетрясение бы какое-нибудь или лавину…
– Вон лавина спит, – мрачно указывает Овечкин.
– Чего ты на него наезжаешь? – вскидывается Градусов.
– А ты чего его защищаешь? – парирует Овечкин. – Ты же его в школе ненавидел! Обещал ему дверь поджечь, кота его повесить!..
– Ну, это я шутил, – спотыкается Градусов. – Баловался… А Географ всё правильно делает, хоть и нажрался! Подумаешь, нажрался!..
– Нажрался – и правильно, – соглашается Маша.
– Ну и пусть неправильно! Была бы ты, вся такая правильная, моим начальником, так я бы удавился! А с Географом, каким есть, я куда хочешь ещё пойду!
– Да иди на здоровье, скатертью дорожка. Кто тебя держит? Кому ты нужен?
– Дак чо ты, Маш… – виновато встревает Люська. – Он же тоже человек… Может, он не пьяный заснул, а просто ночью устал…
– Так устал, аж перегар за три километра против ветра, – говорит Овечкин.
– Зато он не орёт и не учит, как жить, – выдал сокровенное Тютин. – И относится по-человечески…
– Фиг ли спорить? – пожимает плечами Чебыкин. – Лучше него все равно не с кем в поход идти. Если бы физрук пошёл, что бы мы делали? Отжимались бы весь поход… Или Сушка – ваще жара! А с Географом приключения эротичные…
– На свою задницу, – добавляет Борман.
– Какая разница: Географ – не Географ, – подаёт голос Демон. – Какой он есть, такой и есть. Дело-то не в нём, а в том, что вообще это такое – поход…
Я дивлюсь внезапной мудрости Демона.
– Да Географ командовать совершенно не умеет, – заявляет Борман. – Не умеет, а берётся в поход вести.
– А ты умеешь, бивень, да? – наскакивает Градусов.
– Так что – я… Я ведь командовать-то не собирался…
– Дак чо – командовать, – пожимает плечами Люська. – Его бы всё равно никто не слушал. И никого бы не слушали, не только его.
– Я бы первый и бузил, – соглашается Градусов.
– По тебе и видно, – бормочет Борман.
– Тут не командование главное, – говорит Маша. – Может, он и прав, что не стал командовать, я не знаю…
– Тут главное – какой он человек, – заканчивает за Машу Овечкин.
– Под Машкину дудку поёшь? – фыркает Градусов.
– Да завали, – отмахивается Овечкин. – Ладно, с командованием мы бы и сами разобрались… Или бы вообще без него обошлись… Но ведь Географу на всё наплевать – как Демону. Хочет – напивается, хочет – спит, хочет – в драку лезет. Он… как это… бросил нас в воду, и выплывайте сами, как сумеете… Он же опытнее, старше… В конце концов, он за нас отвечает.
– А ты сам за себя отвечай.
– Ну, он хоть какой-то пример нам должен подавать, что ли… – говорит Маша. – Он же учитель, а не так, не пришей кобыле хвост…
– А ты бы брала с него пример, если бы он подавал?
– Брала бы, – подтверждает Маша.
– Вот и бери, – советует Градусов. – С таким, какой он есть, мне баще.
Я лежу, делаю вид, что сплю, и слушаю, как шлифуют мои кости. Конечно, никакой я для отцов не пример. Не педагог, тем более – не учитель. Но ведь я и не монстр, чтобы мною пугать. Я им не друг, не приятель, не старший товарищ и не клёвый чувак. Я не начальник, я и не подчинённый. Я им не свой, но и не чужой. Я не затычка в каждой бочке, но и не посторонний. Я не собутыльник, но и не полицейский. Я им не опора, но и не ловушка, и не камень на обочине. Я им не нужен позарез, но и обойтись без меня они не смогут. Я не проводник, но и не клоун. Я – вопрос, на который каждый из них должен ответить.
– А что это за шняга впереди? – спрашивает Чебыкин.
– Да скала это, – говорит Овечкин. – Только растрескалась по слоям, вот и похожа на что-то…
– Сам ты растрескался по слоям! – шумит Градусов. – Убери черепок, нормальным людям ни хрена не видно!
Я приподнимаюсь и смотрю вперёд.
– Это пристань, – говорю я. – Старая строгановская пристань.
В молчании мы медленно подплываем ближе. Берег разворачивается. Виден большой холмистый грязный луг, на котором догнивают беспорядочно разбросанные чёрные брёвна. Луг кончается еловым косогором, за которым лежит глухое, дикое, непролазное урочище. В нём плавает сизая дымка. На камнях и упавших деревьях гулко рокочет маленькая речка. Дальше поднимается горбатая гора, лысая поверху. Между горой и речкой на берегу Ледяной стоит пристань. Тёмное, угрюмое небо низко навалилось над урочищем. Кажется, что урочище вдали, сворачивая, уходит не за гору, а за облако.
– Это речка Урём, урочище Урём и развалины деревни Урёмной, – говорю я отцам. – Гребите к пристани, пора на обед.
– Страшно-то как!.. – шепчет Люська.
– Даже причаливать неохота, – признается Чебыкин.
– Чо, я один воду лохматить буду?.. – орёт Градусов.
Мы причаливаем за пристанью. Её борта, обращённые к Ледяной и к Урёмке, сложены из огромных, грубо обтёсанных валунов. Валунные стены поднимаются из воды на высоту моего роста. Два других борта пристани, видимо, были скроены из брёвен. Но земля, плотно затрамбованная в этот короб, со временем распёрла брёвна и расплылась, а сами брёвна истлели.
Мы поднимаемся на верхнюю площадку пристани, где рыжеют космы прошлогодней травы. У моих ног – валунный обрыв, под которым кружится тёмная вода. Слева, за Урёмкой, нестираной скатертью лежит долина вымершей деревни. Левую скулу обносит зябкостью из елового ущелья урочища – холодного шумящего каньона, заштопанного вдали косыми стежками рухнувших стволов. Налево и направо широко распахивается Ледяная – мощный свинцовый поток, под тяжестью которого точно прогибается земля, и по уклону к реке бегут мелкие притоки, сползают скалы и сходит тайга. И над всем миром – взрытая облачная пашня, готовая вот-вот просеяться дождём.
– Мощная постройка, – шаркая сапогом по валуну, говорит Борман.
– Как египетская пирамида, – соглашается Овечкин.
– Пирамиды были бесполезные, – возражаю я. – А пристань строили для дела.
Чебыкин, присев на корточки, проводит пальцем по чуть заржавленной железной скобе, какими скреплены гигантские камни.
– Это, наверное, демидовское железо, – с уважением говорит он. – Я по телеку кино смотрел про Демидовых. «Демидовы» называется…