доков кушаками струй. Я вижу, как судно ударяется боком о камень так, что все дружно качаются в одну сторону. Вижу, как поток тащит катамаран через обливной валун и сзади вырастает султан бурлящей воды, которая наткнулась на новое препятствие. Я вижу, как отцы падают в «бочку», бьются в ней, выкарабкиваясь наружу из водоворота, точно вёслами выкапывают себя из-под снежной лавины.
Мы с Машей неподвижно стоим на вершине Хромого камня и молча смотрим. Душа моя ледяная. А отцы в это время берут порог.
Они прорываются через второй каскад. Они идут совершенно неправильно, не так, как я пояснял. Может, это Градусов решил изменить тактику. Может, он просто следует моему внушению: иди так, как получается, только не подставляй под удар борта. Может, Градусов ошибается в командах, запутавшись в кошмаре Долгана. А может, экипажу не хватает сил, чтобы верно выполнить приказ. Но сейчас это уже не важно. Важно, что отцы штурмуют порог сами.
Хоть это и невозможно, но я слышу, как Градусов орёт и матерится, обзывая всех «бивнями» и обещая «вышибить пилораму». Я слышу, как страшно молчит Люська, всё быстрее работая насосом. Слышу, как натужно, надрывно кряхтит Чебыкин, тоненько взвизгивает и поскуливает Тютин, изумлённо присвистывает Демон. Я слышу, как хрипит Овечкин и загнанно дышит Борман. Отцы все насквозь мокрые. Взблёскивают на солнце вёсла. Клубится пена. Как ножи, сверкают струи. Долган растревоженно ворочается с бока на бок, словно медведь, хлопает себя лапами по спине, дёргает шкурой, дрожит, трясётся, подпрыгивает и рычит, грохочет, храпит.
Ледяная тоска сосёт моё сердце, когда я вижу, как отцы ныряют в «бочку», которую надо было обойти слева, подрезают косые валы вместо того, чтобы пройти по струе, лезут напролом, хотя проще пропустить булыжник между гондол, очертя голову прут в самое пекло, в мясорубку, и таранят лбы валунов, где надо было бы вальсировать телемарком. А сверху всё это – муравьиная конвульсия спичечного коробка среди мыльных разводьев.
– Третий каскад, – тихо говорит Маша и через некоторое время добавляет: – Прошли…
Я вижу, как мокрый блестящий катамаранчик боком плывёт по ещё пенному, но уже усмирившемуся быстротоку. Вёсла больше не летают молниями, а тихо топорщатся над водой. Семь человечков в красных спасжилетах смотрят назад, на грозные ступени Долгана, через которые они только что кубарем перекатились.
Отцы всё сделали не так, как я учил. Всё сделали неправильно. Но главное – они прошли.
И лёд в моей душе тает. И мне становится больно от того, что там, в Долгане, меня вместе с отцами не было. Так болят руки, которые ты на стуже отморозил, а потом отогрел, оживил в тепле. Мне больно. Но я обречённо рад этой боли. Это – боль жизни.
Глава 47Заполнение пустоты ничем
Открыв на звонок дверь, Служкин увидел Градусова.
– Вот так хрен! – удивился он. – Чем обязан?
– Беда, Географ… – вздохнул Градусов. – Поговорить надо.
– Ну заходи. – Служкин посторонился.
– А твоя жена меня не прирежет?
– Была бы дома – конечно прирезала бы.
На кухне, усевшись на табуретку, Градусов долго чесался и кряхтел, пока Служкин не угостил его сигаретой.
– Короче, – сказал он, – Роза записала нас к тебе на экзамен.
– Кого это – нас? – насторожился Служкин.
– Ну, меня… Ергина там, Банникова, Безденежных…
– Что, всех, что ли, двоечников из девятых классов?.. – яростно изумился Служкин.
– Ну… восемь человек.
– Угроза офонарела! – Служкин злобно сшиб пепел с сигареты. – Она не имеет права насильно записывать на экзамен!
– Да она не насильно… Сперва я один записался, а потом за мной и эти бивни… Наслушались после похода от наших: «Географ! Географ!..» Ну и решили, что Географ не утопит.
– Молодцы-ы!.. – возмутился Служкин. – Подвели меня под монастырь, гады… Что мне из-за вас, снова ногу ломать?
– Ногу-то не надо… – помиловал Градусов. – Придумай чёнь-то…
– А чего тут придумывать? Учите билеты. Я всё диктовал.
– Так неделя остаётся… – скис Градусов. – И не записывали мы ничего, сам знаешь… И не выучим нифига – мы же тупые.
– А я что поделаю? – развёл руками Служкин.
– Так придумай! – заорал Градусов. – Я ведь по-хорошему пришёл! Это ведь не наша, а твоя заморочка! Если нам пары влепят – так фиг ли нам-то? Ну, дадут справки, что отсидели в школе, и плевать на это! А тебя с работы попрут, потому что ни один ученик экзамен даже на тройку сдать не смог! Значит, учил ты хреново!
– Ладно, не ори, не в бане… – поморщился Служкин.
– Тебе Роза подляну кидает, а ты ещё чего-то честного из себя корчишь, – тоном ниже добавил Градусов. – Мы-то что? Мы и по всем другим предметам знаем не больше, чем по географии… Нас и так в ПТУ возьмут… А тебе из-за нас неприятности.
– Может, мне ещё по флакону вам каждому выкатить, за заботу? – спросил Служкин.
– Не надо, – великодушно разрешил Градусов. – Лучше придумай чего.
Служкин мрачно задумался. Градусов угодливо помалкивал.
– Ладно, есть одна мыслишка, – наконец сказал Служкин. – Сейчас иди к Люське и попроси у неё конспекты по географии. Я видел: она их хорошо написала. А к пяти часам собирай свою камарилью и приходи в мой кабинет. Пусть все несут вёдра, тряпки, мыло, порошок. Будем парты мыть. Без чистых парт ничего не выгорит. Усвоил?
Допив чай, Градусов распрощался. На лестнице, оказывается, его терпеливо дожидались «бивни». В окно Служкин видел, как Градусов вышел из подъезда, а за ним потянулись присные, и в заключение – наиболее выдающиеся двоечники «а» и «бэ» классов с сиамскими близнецами Безматерных и Безденежных. Градусов что-то объявил двоечникам, внушительно поднёс кулак к носу Ергина и уверенно взял курс на девятиэтажку, где жила Люська Митрофанова.
В пять вечера Служкин подошёл к своему кабинету. Двоечники уже толпились у дверей. Служкин запустил их, открыл в кабинете окно, сел на подоконник и закурил.
– Ну что, – сказал он. – Можете приступать к уборке. Мойте пол, драйте парты. Столешницы должны быть оттёрты дочиста, иначе ничего у нас не выйдет.
Угрюмые двоечники пошли за водой и начали уныло чистить столы. Под тряпками и мыльной пеной неохотно таяли многочисленные изображения Географа. Служкин сидел на подоконнике и объяснял свой план.
– Старые способы смухлевать для ваших деревянных мозгов не годятся, – говорил он, – шпоры там, «флаги», помеченные билеты… Розу Борисовну на мякине не проведёшь. Поэтому мы сделаем так. На каждой парте мы напишем по одному билету. Вы берёте билет, смотрите номер и садитесь за ту парту, на которой этот билет и написан. Парт в кабинете двадцать, а билетов двадцать четыре. Можете четыре недостающих парты… э-э, то есть четыре последних билета для подстраховки выучить. Хотя можете понадеяться на авось. А переписывать билеты на парты вам тоже надо особым образом. Текст располагайте по всей площади столешницы. Строчки пишите сверху вниз – так читать незаметнее. Буковки рисуйте очень мелкие, а расстояние между ними делайте большое: при таком раскладе даже с дистанции в метр будет казаться, что парта совершенно чистая. А когда на экзамене пойдёте отвечать, не читайте с листка, а говорите своими словами. Не умничайте, не забывайте, что вы кретины.
Служкин провозился с двоечниками чуть ли не до темноты. Двоечники, похоже, и сами покаялись, что решили сдавать географию. Служкин был неумолим. Раздёргав на листочки Люськин конспект, двоечники расписали все двадцать парт, и только после этого Служкин их распустил. Они разошлись измождённые, молчаливые, понурые.
За день до экзамена Роза Борисовна явилась инспектировать кабинет географии. К тому времени Служкин успел вылизать его окончательно. Он вымыл окна, починил расшатанные стулья, приволок из кабинета пения два новых стола, чтобы экзаменационная комиссия не уселась за парты с секретом. Для придания окончательного блеска Служкин также извлёк свои немногочисленные наглядные пособия. Карту Мадагаскара он скромно повесил на дальнюю стену, портрет Лаперуза водрузил над доской, а кусок полевого шпата долго примерял то на один край стола, то на другой, а потом сунул в мусорное ведро.
Угроза, брезгливо оглядываясь, прошлась по кабинету.
– Вы сами парты мыли, Виктор Сергеевич? – спросила она.
– Нет. Заставил наиболее плодовитых живописцев.
– А почему у вас так мало карт?
– Столько было, когда я пришёл сюда.
– А где же остальные?
– А разве они есть? – удивился Служкин.
– Конечно есть, – с достоинством заявила Роза Борисовна. – В прошлом году этот кабинет был кабинетом НВП, а географию вели в нынешнем кабинете химии. Я уверена, что до сих пор карты и лежат там в шкафу в препараторской. Неужели весь год вы вели уроки так?
– Вёл, – согласился Служкин. – Я ещё в сентябре говорил вам, что мне нужны карты, но вы мне ничего не ответили.
– Не могу же я заниматься каждой мелочью! – разозлилась Угроза. – Я просто изумляюсь вашей беспомощности, Виктор Сергеевич!
Служкин не стал ничего отвечать.
– Немедленно принесите карты и повесьте на стены, – приказала Угроза. – И завтра, пожалуйста, приходите на экзамен без опоздания. Посмотрим, чему вы научили своих учеников.
Глава 48Тупик
В день экзамена Служкин, сам не зная зачем, пришёл даже на час раньше необходимого. Бесцельно побродив по кабинету, он уселся за стол. Рука привычно потянулась за сигаретами, но курить сейчас – даже в окно – было чрезвычайно рискованно.
Дверь кабинета неожиданно открыли, и сквозняк встрепал волосы Служкина. На пороге кабинета стояла Маша.
На Маше было строгое белое платье и строгий чёрный пиджачок, в волосах – огромный белый бант. Этот костюм, колечко и серёжки, тонкая цепочка на шее, подкрашенные губы и подведённые глаза делали Машу совсем взрослой.
– Маша!.. – растерянно ахнул Служкин. – Ну ты и красавица сегодня!..
– А я вот шла на экзамен по физике и решила к вам заглянуть… – виновато сказала Маша, прикрывая дверь.