юбое событие где-либо в мире сказывается на международных отношениях как таковых. Прискорбно, но это обстоятельство, по-моему, игнорируется как в самой британской политике, так и в большинстве общественных дискуссий о ней. Я чрезвычайно признателен господину Маккиндеру за то, что в своем докладе он не преминул это подчеркнуть. Теперь о другом – о том, полагаю, что составляет главный посыл доклада. Речь идет о важнейшем для мира событии, о текущем расширении границ России. Не могу сказать, что меня полностью убедили отдельные исторические аналогии и прецеденты, приведенные господином Маккиндером, если только, конечно, не предположить, что его доклад обращен в отдаленное будущее. Господин Маккиндер рассуждает о периоде в четыреста лет и говорит о Колумбовой эпохе. Что ж, не стану притворяться, что способен заглянуть на четыреста лет вперед; пожалуй, лучшее, на что мы можем рассчитывать, – это сделать прогноз для следующего поколения. Итак, думаю, что в некоторой степени налицо стремление чрезмерно высоко оценивать эти великие перемещения центральноазиатских племен в Европу и в различные окраинные земли. Кочевники принесли с собой ряд случайных пережитков прошлого, но не обогатили мир новыми идеями, а какие-либо постоянные изменения в тех условиях проживания были редкостью; вторжения оказались возможными потому, что расширявшаяся Центральная Азия достигла преимущественно раздробленных окраин. Например, турки-османы, а ранее тюрки, вторгавшиеся в пределы Византии и той области, которая относилась к Византийской империи, неизменно наносили удары по регионам, где управление пребывало в упадке или морально ослабело; большинство переселений в Центральную Европу, большинство миграций к северу от Черного моря, пришлось на то время, когда управление практически отсутствовало, когда государства не придерживались принципов солидарности. Поэтому, как мне кажется, здесь мало оснований для далеко идущих выводов; и я хотел бы отдельно остановиться на феномене противовеса, который заключается в том, что на западе Европы имеется небольшой остров, достигший политического единения, вступавший в конфликты ради собственной независимости, сумевший добиться морского могущества, утвердившийся в окраинных землях и приобретший огромное влияние, как следует – быть может, я немного преувеличиваю – из карты, предъявленной нам господином Маккиндером. Я говорю, конечно, о Британской империи, а моя оговорка по поводу преувеличения объясняется тем, что мы видим карту в проекции Меркатора[68], которая значительно расширяет границы Британской империи, за исключением Индии. Я убежден в том, что островное государство наподобие нашего, может, сохраняя свою морскую мощь, поддерживать баланс между разобщенными силами на континентальной территории, и считаю, что такова историческая функция Великобритании с тех самых пор, как мы стали Соединенным Королевством[69]. На наших глазах новое, меньшее по размеру островное государство возвышается на противоположной стороне евроазиатского континента[70], и я не нахожу никаких оснований думать, что это государство не сможет добиться на восточной окраине Азиатского континента такого же могущества и влияния, как Британские острова – при меньшем населении – добились в Европе.
Сэр Томас Холдич[71]:
Когда слушаешь такую лекцию, как та, которую только что прочитал нам господин Маккиндер, настолько полную и продуманную до мелочей, с таким количеством пищи для размышлений, требуются значительные интеллектуальные усилия, чтобы усвоить услышанное, и необходима изрядная самоуверенность, чтобы осмелиться критиковать докладчика или просто высказать свое мнение. Но есть один вопрос, который я хотел бы задать господину Маккиндеру, и в сопоставлении географических условий с историей человечества этот вопрос кажется мне немаловажным. Господин Маккиндер заявил, что в начале времен монголоидные народы выступали из некоего центра в глубинах Азии и двигались от него на запад, юг и восток, однако Тибет явился для них непреодолимым барьером, поэтому они никогда не покоряли Индию. Позвольте напомнить, что до монголов другие центральноазиатские племена в равной степени уверенно вырывались наружу из областей, не слишком удаленных от исходного местоположения монголов; речь о скифах и ариях, которые вообще-то сумели по-настоящему утвердиться в Индии. Впрочем, это лишь небольшое уточнение. А господина Маккиндера я хотел бы спросить, какова, по его мнению, первопричина этого необычайного переселения народов из страны, которую мы склонны считать колыбелью человечества, в разные части света. Быть может, кочевников вел некий инстинкт, своего рода наследственное принуждение, звавшее их во внешний мир? Или причина заключается в реальном изменении физических условий местности, в которой они проживали? Мы знаем, что физические условия на планете время от времени очень сильно меняются, и лично мне кажется невозможным примириться с представлением о великой «внутренней» стране, которая когда-то изобиловала населением и поддерживала это население, как мне могут указать, благодаря значительному сельскохозяйственному богатству; в таких условиях, по-моему, у человека не возникает желания покидать дом и отправляться в неизведанное на поиски не пойми чего. Мне представляется, что одной из действительно веских причин, одной из побудительных причин, по которой случались все эти миграции, было очевидное изменение физических условий. Это соображение кажется мне довольно важным, раз мы обсуждаем такую тему, сопоставляя географические условия с историческими фактами. Имеется некий фактик, который мистер Маккиндер упомянул, уж простите, мимоходом, но на который я мог бы сослаться. Он назвал Южную Америку как возможную новую силу внешнего пояса, которая должна принудить внутренние государства к забвению оси, ныне расположенной на юге России. Отталкиваясь от собственных наблюдений недавнего времени, я уверен, что именно так все и будет. Потенциал Южной Америки как морской силы я расцениваю крайне высоко. Полагаю, в следующие, скажем, пятьдесят лет, несмотря на то, что Аргентина буквально на днях продала два военных корабля Японии, а Чили продала пару кораблей нам, – так вот, несмотря на это, стоит ожидать укрепления морского могущества Южной Америки вследствие сугубо естественных причин: корабли нужны для защиты собственного побережья и собственной торговли. Это укрепление могущества будет сравнимо разве что с необычайным возвышением Японии за минувшие полвека. Безусловно, это, на мой взгляд, один из определяющих факторов будущего, и нам придется с ним считаться в новой морской политике.
Мистер Эмери:
Скажу так, всегда чрезвычайно интересно отрешаться порой от суеты повседневной политики и пытаться воспринять мир как целое; именно этому посвящена любопытнейшая лекция господина Маккиндера, которую мы прослушали сегодня. Он сумел вместить всю человеческую историю и всю привычную политику в рамки одной всеобъемлющей идеи. Помню из университетских лет, что Геродот опирался в своем знаменитом сочинении на великое противостояние востока и запада. Господин Маккиндер утверждает, что история и политика опираются на грандиозную экономическую конкуренцию между обширным внутренним ядром Евроазиатского континента и малыми окраинными районами и островами. Лично я не испытываю уверенности в том, что это разные конфликты, ведь нам теперь известно, что мир представляет собой шар, следовательно, «восток» и «запад» сделались относительными понятиями.
Позволю себе покритиковать одно утверждение господина Маккиндера, его слова, будто Россия является наследницей Греции. Она наследовала не Древней Греции, не эллинам, а Византии, последняя же наследовала древневосточным монархиям, переняв при этом греческий язык и отдельные признаки римской цивилизации. Я также хотел бы вернуться, если не возражаете, к тому географическому и экономическому фундаменту, на котором господин Маккиндер построил свою лекцию. Думаю, я бы излагал эту идею несколько иначе. На мой взгляд, имеются не две, а три военно-экономических силы. Если взять древний мир, налицо широкое географическое деление на «степи» внутренних районов, богатые окраинные земли, пригодные для сельского хозяйства, и побережье; соответственно, у нас сразу три экономических и военных системы – во-первых, экономическая и военная система аграрной страны, во-вторых, система прибрежного мореходства, и система степей, причем каждая со своими слабостями и своими преимуществами. Наиболее крепким во многих отношениях являлось окраинное сельскохозяйственное государство. В прошлом мы находим множество великих военных империй – египетскую, вавилонскую, Римскую; у них многочисленные войска, граждане в ополчении и немалые богатства. Но в этих империях обнаруживаются определенные слабости. Собственное процветание или ущербное правление в конечном счете оборачивалось леностью и крахом.
Что касается двух других систем, то применительно к степи военная сила заключалась, в первую очередь, в свободе перемещений, а также в труднодоступности степи для медленных сельскохозяйственных держав. Если вспомнить пресловутые «орды» степняков-захватчиков, лично я не верю в их исключительную многочисленность и в обильное население внутренних районов. Дело в том, что в ту пору, как и сейчас, население степей было малочисленным, но тяжеловесные и медленные воинства попросту не успевали нападать на кочевников, которые находились в постоянном движении. Обычно, пока аграрные государства были сильны, степняки просто-напросто убегали от них, а соперники считали, что победа обойдется слишком дорого. Вспомните, как намучались римские легионы с парфянами[72]; или вот намного более свежий пример затруднений, которые испытывает цивилизованное государство, пытаясь покорить степь: совсем недавно вся британская армия занималась тем, что пыталась усмирить около 40 000 или 50 000 фермеров, проживающих на сухой степной земле