Мышление организатора преимущественно стратегическое, тогда как мышление истинного демократа – этическое. Организатор думает, как использовать людей, а демократ думает о правах людей, причем эти права нередко становятся препятствиями для организатора. Несомненно, организатор должен быть повелителем, ведь, учитывая своенравную людскую природу и укорененность привычек, в противном случае он не добьется существенных успехов. Но вследствие практической направленности ума верховный повелитель из него никудышный.
Немезида демократического идеализма, разорвавшего оковы реальности, служит высшим идеалом организатора и является залогом механической эффективности. Организатор начинает достаточно невинно; его исполнительный ум восстает против беспорядка, прежде всего, против недисциплинированности вокруг. Нет сомнений, что именно военная сила спасла революционную Францию. Но такова движущая сила непрерывного развития, что она сметает даже собственных творцов. Чтобы повысить качество живой силы, такой творец вынужден в конце концов стремиться к тому, чтобы контролировать всю деятельность – работать, думать и сражаться. При этом он взял на себя верховное командование, и неэффективность для него мучительна. Потому-то Наполеон дополнил Великую армию и гражданский кодекс конкордатом с папой римским, благодаря чему первосвященник становился слугой светской власти. Он мог бы наслаждаться прочным миром после Амьенского договора[88], но ему требовалось продолжать подготовку к войне. В итоге он двинулся на Москву, а всякий великий коммерсант на его месте, переоценив себя, закончил бы банкротством.
Бисмарк – это Наполеон пруссаков, их железный канцлер; кое в чем он отличался от своего французского образца, и на этих отличиях для нашего изложения следует остановиться подробнее. Финал его жизни был иным, нежели у Наполеона. Не было ни изгнания на Эльбу после Москвы, ни ссылки на остров Святой Елены после Ватерлоо. Да, после тридцати лет у руля старого кормчего в 1890 году сверг новый капитан[89], склонный к пиратству, но это объяснялось предосторожностью, а не чрезмерными амбициями. Оба, Наполеон и Бисмарк, обладали сугубо практическим умом, но в Бисмарке все же имелось нечто большее. Это не просто великий деловой человек, каким предстает Наполеон в описании Эмерсона[90]. Ни один государственный деятель, желавший приспособить войну к политике, не судил более здраво, чем Бисмарк. Он провел три коротких победоносных кампании и заключил три мирных договора, каждый из которых принес Пруссии полезные преимущества. Но насколько различались между собой эти договоры! После войны 1864 года против Дании Бисмарк присоединил Шлезвиг-Гольштейн, нацелившись, без сомнения, на Кильский канал. После войны 1866 года против Австрии он отказался забрать Богемию и тем самым настолько оскорбил своего короля, что полное примирение между ними состоялось лишь после победы 1870 года. Не приходится сомневаться в том, что за этим отказом Бисмарка скрывалось прозорливое желание увидеть Австрию союзницей Пруссии. В 1871 году, после Седана и осады Парижа, Бисмарк уступил давлению военной партии и захватил Лотарингию и Эльзас.
Великий канцлер обладал качеством, которого обычно лишены пруссаки: он умел понимать образ мышления других народов. Он предпочитал действовать психологическими методами. Объединив Германию под главенством Пруссии, он больше не развязывал войн. Но он свершил великие дела – на время сделался даже правителем Европы – и пришел к этому не просто на волне военных успехов. На Берлинском конгрессе 1878 года он добился передачи Австрии Боснии и Герцеговины и тем самым усугубил соперничество Австрии и России на Балканском полуострове. На том же Берлинском конгрессе он в частном порядке подстрекал Францию к оккупации Туниса, а когда Франция в конце концов так и поступила, Италия, как и предвидел Бисмарк, немедленно возмутилась. Союз с Австрией заключили в 1879 году, а Тройственный союз Германии, Австрии и Италии сформировался в 1881 году. Со стороны казалось, что его овчарки носятся вокруг стада, сгоняя упрямых овец. Теми же хитроумными, неочевидными способами он рассорил Францию и Великобританию, а также Великобританию и Россию. Аналогично он действовал и во внутренней политике. В 1886 году он прекратил борьбу с Ватиканом и заручился поддержкой католической партии, благодаря чему сумел нейтрализовать социалистическую угрозу в промышленной и католической Рейнской области, заодно усмирив сторонников независимости из католической Баварии на юге.
Пожалуй, параллель следует проводить не между Наполеоном и Бисмарком, а между Наполеоном и всей прусской правящей кастой. Гибель этой касты, свидетелями которой мы сейчас являемся, подобна последним годам Наполеона; слепой организатор рвался к Москве, а слепое государство-организатор стремится к своему Армагеддону. Kultur[91] – вот определение той философии и того образования, которые приучили целый народ мыслить исключительно практично. Французы – народ артистический, следовательно, склонный к идеализму; Наполеон воспользовался их идеализмом и в итоге его опорочил в блеске своего гения. Бисмарк, с другой стороны, был отпрыском материалистической Kultur, но, как человек выдающийся, не забывал о духовности.
Kultur как явление возникла не после побед Фридриха Великого, но после поражения при Йене[92]. Правление Фридриха в восемнадцатом столетии было единоличным правлением, как и у Наполеона, а в Пруссии девятнадцатого века, что бы ни утверждалось публично, правила олигархия интеллектуалов-«специалистов» – военных, чиновников, профессоров. Фридрих, организатор-одиночка, возвышал администраторов, а когда умер, оставил на месте Пруссии механизм, который уничтожили под Йеной.
В зиму битвы при Йене философ Фихте приехал читать лекции в Берлин, еще оккупированный французами. В те дни в прусской столице не было университетов, лекции читались не для юных студентов, а для зрелых граждан страны, охваченной кризисом. Фихте преподавал философию патриотизма в период, когда немецкие университеты увлекались абстрактным поклонением знаниям и искусству. В следующие несколько лет, с 1806-го по 1813 год, установилась прочная связь между армией, бюрократией и школами, иными словами, между потребностями правительства и целями образования; эта связь составляла сущность прусской системы и наделяла его извращенной силой. Всеобщая воинская повинность вполне согласовывалась с обязательным всеобщим образованием, которое в Пруссии ввели за два поколения до принятия закона об образовании в Англии (1870); Берлинский университет с его блестящей профессурой создавался как своеобразный аналог генерального штаба. Словом, знаний как таковых в Пруссии больше не искали, в них стали видеть средство для достижения цели, а целью было возрождение государства, пережившего страшную катастрофу. Более того, страна превратилась в военный лагерь посреди равнины, лишенной естественных преград, которые благоволили Испании, Франции и Великобритании. Цель, как известно, оправдывает средства, а раз целью Пруссии было обретение военной силы через насаждение строгой дисциплины, средства в этом случае оказались по необходимости материалистическими[93]. С точки зрения Берлина наличие великолепной Kultur, или стратегического мышления, у образованной части общества было преимуществом, однако для мировой цивилизации это было роковое обстоятельство – роковое в конечном счете либо для цивилизации в целом, либо для конкретного государства.
В ходе боевых действий в наше распоряжение попала немецкая военная карта. Тут, кстати, возникает любопытный вопрос: осознает ли большинство жителей Великобритании и Америки ту роль, которую сыграла картография в немецком образовании для последних трех поколений? Карты относятся к основным инструментам Kultur, и каждый образованный немец является до некоторой степени географом, чего не скажешь о подавляющем большинстве англичан или американцев. Немца учат видеть на картах не только условные границы, проведенные по клочку бумаги, но и отличительные физические особенности, те самые практические характеристики местности. Real-Politik обретает истинный смысл на мысленной карте в голове. Серьезное преподавание географии в немецких школах и университетах ведется с самой зари Kultur. Все началось после поражения при Йене, радениями главным образом четырех человек – Александра фон Гумбольдта, Бергхауза, Карла Риттера и Штилера[94], они получили назначения в новый Берлинский университет и тем самым очутились в ныне знаменитой картографической мастерской Пертеса Готского[95]. До сегодняшнего дня, несмотря на достижения двух или трех других замечательных мастерских этой страны, вам, если нужна действительно хорошая карта, точно и красиво отображающая главные особенности ландшафта, следует обращаться к картографу немецкого происхождения. Причина элементарна: многие немецкие картографы являются географами по образованию, а не просто землемерами или рисовальщиками. Они живут за счет спроса на их услуги со стороны образованной публики, которая умеет ценить мастерски отрисованные карты[96].
В нашей стране ценится моральная сторона образования, и не исключено, что мы интуитивно пренебрегаем материальной географией. До войны немало учителей, насколько мне известно, возражали против географии как школьной дисциплины на том основании, что она способствует распространению империализма (а в физкультуре эти учителя усматривали проявление милитаризма). Можно сколько угодно смеяться над подобными измышлениями – в старину, позвольте напомнить, было принято потешаться над отшельниками, отрекавшимися от мирской суеты, – но за ними скрывались опасения по поводу того, что такое развитие ситуации вполне возможно.