Географическая ось истории — страница 17 из 44

Берлин – Багдад, Берлин – Герат, Берлин – Пекин – не просто слова, а маршруты на мысленных картах – эти названия означают для большинства англосаксов новый способ мышления, лишь недавно и в довольно несовершенной форме представленный нам грубыми газетными картами. Но нынешние пруссаки, их отцы и деды обсуждали эти маршруты всю свою жизнь с карандашом в руке. Составляя подробные условия мирного соглашения, наши государственные деятели наверняка воспользуются советами превосходных специалистов-географов, но за спинами членов немецкой делегации будет стоять не просто кучка специалистов, а вся многочисленная географически образованная общественность, давно знакомая со всеми важными вопросами, которые могут быть подняты в ходе переговоров, и готовая оказать осознанную поддержку своим лидерам. Данное обстоятельство может стать решающим преимуществом, особенно если наши политики впадут в великодушное настроение. Будет любопытно, если успехи Талейрана и Меттерниха в тайной дипломатии 1814 года сумеют повторить дипломаты из побежденных государств нашего времени, да еще в условиях, навязанных дипломатам народовластием![97]

Привычка мыслить картографически для экономики полезна ничуть не меньше, чем для стратегии. Правда, принцип laissez-faire[98] тут не годится, но оговорка относительно «режима наибольшего благоприятствования относительно друг друга», которую Германия навязала побежденной Франции по Франкфуртскому миру[99], имела совершенно иное значение для стратегического немецкого разума и для ума честного кобденита[100]. Немецкий бюрократ выстроил на ней целую гору преференций для немецкой торговли. А какое значение для Великобритании в ее северном углу имела эта оговорка, когда Германия выдала Италии концессию в отношении ввозных пошлин на оливковое масло? Разве железнодорожные вагоны, идущие обратно в Италию, не станут грузить «заодно» немецким экспортом? Вся система масштабных и хитроумных коммерческих договоров между Германией и ее соседями опирается на тщательное изучение торговых маршрутов и промышленных районов. Немецкий чиновник мыслит практическими категориями «проживания», тогда как его британский коллега одержим негативным стремлением «позволить жить».

* * *

Кайзер Вильгельм заявил, что недавняя война была схваткой двух взглядов на мир. Слово «взгляд» выдает организатора, тот ведь смотрит на мир сверху. Киплинг соглашался с кайзером, но на языке простых людей, когда писал, что есть человеческое чувство, а есть чувство немецкое[101]. Организатор, будучи организатором, неизбежно бесчеловечен – или, скорее, мыслит нечеловечески. Без сомнения, кайзер и поэт преувеличивали, желая подчеркнуть противоположные устремления; даже демократии необходимы организаторы, и даже среди верных последователей Kultur найдется толика добросердечия. На самом деле вопрос в том, кто возьмет верх в государстве – идеалисты или организаторы? Интернационалисты тщетно восстают против всякой организации, когда рассуждают о войне пролетариата с буржуазией.

Демократия отказывается мыслить стратегически до тех пор, пока ее не принудят к этому ради собственного спасения. Это, конечно, не мешает демократии объявлять войну за идеалы, как случалось после французской революции. Одна из бед наших современных пацифистов в том, что они слишком часто призывают к вмешательству в дела других народов. В Средние века огромные неорганизованные толпы шли воевать с неверными и по дороге гибли. Вовсе не из-за внезапности нападения западные демократии оказались не готовыми к последней войне. При этом, еще в начале столетия, если рассматривать лишь Великобританию, к нашему суверенному народу обращались сразу три уважаемых политика – и не были услышаны (лорд Роузбери ратовал за дееспособность, мистер Чемберлен призывал к экономической обороне, а лорд Робертс настаивал на военной подготовке)[102]. При демократии правление осуществляется по согласию рядового гражданина, который не озирает мир с вершины холма, ибо ему надо трудиться на плодородных равнинах. Нет смысла бранить народовластие, уж таковы его признаки, что они одновременно являются недостатками. Президент Вильсон это признает: недаром он сказал, что отныне мы должны сделать мир безопасным местом для демократий. Ему вторит британская палата общин, перед которой ответственные министры посмели заявить, что мы, за исключением призванного обороняться флота, не были готовы к войне.

Демократ мыслит в принципах, будь они – согласно его увлечениям – идеалами, предрассудками или экономическими законами. Организатор, с другой стороны, планирует строительство, и, подобно архитектору, должен учитывать все, от котлована и фундамента до материалов, из которых будет строить. Его картина мира должна быть предельно конкретной и подробной, поскольку кирпичи лучше подходят для стен, камень – для перемычек, а древесина и шифер – для крыши. Если организатор создает государство – а не развивающуюся нацию, отмечу особо, – ему надлежит внимательно изучить территорию, которую предполагается занять, и социальные структуры (а не экономические законы), которые для него доступны на данный момент. Потому-то он противопоставляет свою стратегию этике демократов.

Суровые моралисты не допускают греха, сколь бы велико ни было искушение, и достойная награда на небесах, несомненно, ждет обитателей трущоб, сумевших «не склониться». Но реформаторы-практики по-настоящему озабочены проблемой жилья! В последнее время наши политические моралисты превзошли сами себя. Они принялись проповедовать жесткий принцип – «никаких аннексий, никаких контрибуций». Иными словами, они отказались считаться с реалиями географии и экономики. Верь мы, как в силу горчичного зернышка[103], в обычную человеческую природу, что нам стоило бы свернуть горы!

Но здравый смысл подсказывает, что будет разумно воспользоваться предоставившейся возможностью, раз уж демократические государства всерьез вознамерились сделать мир безопасным для демократий, а не предаются обычной болтовне. Иными словами, мы должны решать политические задачи в грядущей Лиге Наций. Нужно заранее учесть реалии пространства и времени, не довольствоваться простым изложением на бумаге принципов правильного поведения. Добро далеко не всегда выглядит одинаково даже для тех, кто является союзниками, и уж точно покажется злом, хотя бы временным, нашим нынешним врагам.

Принцип «без аннексий, без контрибуций», вне сомнения, представлял собой отличный объединяющий лозунг, и его авторы ничуть не стремились поддерживать существующие тирании. Но не будет преувеличением отметить, что налицо принципиальное различие между мнением адвоката, который считает вот так, пока не появилось доказательств обратного, и мнением делового человека, нисколько не связанного формулами. Один совершает поступки, а другой в лучшем случае позволяет поступкам совершаться.

В прошлом демократия с подозрением воспринимала любые проявления народовластия, но постепенно приобщилась к мудрости самопознания. Ранее полагали (рано или поздно так будут думать снова), что основная функция государства в свободных странах состоит в том, чтобы предотвращать тиранические действия, будь то со стороны граждан или иноземных захватчиков. Обычный гражданин никак не может считаться образцом дерзких нововведений. Поэтому искатели приключений, равно частные лица или компании, вынуждены самостоятельно торить путь прогрессу. В военных и бюрократических государствах все иначе; Наполеон мог вести за собой, как и Иосиф II[104], если бы консервативные подданные последнего не восстали. В Пруссии весь прогресс тщательно обеспечивало государство, а потому прогресс там оказался всего-навсего повышением эффективности[105].

Но недавно мы, ради спасения демократии, приостановили действие наиболее строгих правил и позволили нашим правительствам организовать нас – не только для обороны, но и для нападения. Окажись война короткой, она удостоилась бы разве что примечания в учебнике истории. Но она длилась долго, социальные структуры частично разрушились, а частично изменились, подстраиваясь под новые цели, так что привычки и корыстные интересы рассеялись, и общество сделалось сырой глиной в наших руках, ожидающей, пока ей придадут форму. Но ремесло гончара, как и мастерство сталевара, подразумевает следующее: человек должен знать, что он хочет сделать, и держать в уме свойства материала, с которым он работает. Он должен ставить художественные цели и обладать техническими познаниями; человеческая инициатива должна соотноситься с реальностью; необходимо развивать практическое мировоззрение и одновременно пытаться сохранить верность идеалам.

Художник даже на склоне лет стремится узнать нечто новое о материале, с которым он работает; узнать не просто для того, чтобы знать, а чтобы обрести практическое, «тактильное» знание; чтобы овладеть, как принято говорить, материалом. То же самое происходит с человеческим знанием о реалиях земного шара, на котором нам развивать великое искусство совместного проживания. Дело не сводится к составлению обширных энциклопедий со множеством фактов. В каждую новую эпоху мы смотрим на прошлое и настоящее по-новому, с новой точки зрения. Очевидно, что четыре года последней войны привели к такому изменению мировоззрения, подобного которому не случалось ни с кем из нынешних людей, успевших поседеть. Тем не менее, когда мы, обладая нынешним знанием, оглядываемся, разве нам не становится ясно, что бурные потоки, выплеснувшиеся из берегов, начинали набирать силу около двадцати лет назад? В заключительные годы прошлого столетия и в первые годы столетия нового организаторы в Берлине и меньшинства в Лондоне и Париже уже приступали к игре, вытягивая соломинки