нижаются от Забайкальского плоскогорья к северо-восточному мысу Азии, в сторону Берингова пролива. Луговая (степная) зона тоже уходит южнее и тянется на восток по нижнему краю Монгольской возвышенности. Переходом от Великой низменности к Монголии служит «Сухой пролив» Джунгарии[149], между горами Тянь-Шань на юге и Алтаем на севере. За Джунгарией степи, уже взобравшиеся на возвышенность, огибают южное подножие лесистых гор Алтая и Забайкалья, вдоль пустыни Гоби к югу от них, и достигают верхних притоков реки Амур. По восточной, внешней стороне хребта Хинган расположен лесной пояс, сквозь который Монгольская возвышенность спускается к низменностям Маньчжурии, но в самой Маньчжурии все-таки имеется своя степь, вполне сопоставимая с аналогично обособленной венгерской степью в пяти тысячах километрах западнее. Впрочем, маньчжурская степь не дотягивает до побережья Тихого океана, ей преграждает путь прибрежная горная гряда, густо поросшая лесом и направляющая Амур, что течет на восток, к устью на севере.
Давайте избавим эту длинную полосу степей от современных железных дорог и кукурузных полей и мысленно населим ее снова скачущими на лошадях татарами[150], которые по своему происхождению не кто иные, как тюрки; считается, что турецкий язык, на котором говорят в нынешнем Константинополе, вполне понятен арктическим племенам из устья реки Лена. По какой-то неведомой причине – возможно, вследствие регулярных засух – эти кочевые татарские орды время от времени на протяжении всей истории собирались в единое целое и обрушивались неудержимой лавиной на оседлые сельскохозяйственные народы Китая и Европы. На Западе мы впервые столкнулись с ними под именем гуннов, которые в середине пятого столетия от Рождества Христова ворвались в Венгрию; ими повелевал жестокий военачальник Аттила. Из Венгрии они совершали набеги в трех направлениях – на северо-запад, запад и юго-запад. На северо-западе они учинили такой переполох среди германцев, что ближайшие к морю племена, англы и саксы, частично предпочли перебраться в новый дом, на остров Британия. На западе гунны углубились в Галлию, но потерпели поражение в великой битве при Шалоне, где франки, готы и римляне стояли плечом к плечу против общего врага с востока (из этого союза позднее возник современный французский народ). На юго-западе Аттила дошел до Милана, уничтожив на пути важные римские города Аквилея и Падуя, жители которых бежали на побережье и основали Венецию. В Милане Аттилу встретил епископ Римский Лев; почему-то гунны остановились, и римский престол, конечно, приписал это достижение себе. Вряд ли будет преувеличением сказать, что последствиями этого сокрушительного удара Хартленда по побережью оказались появление английского и французского народов, рождение морского могущества Венеции и возникновение средневекового института папства. Кто в состоянии предугадать, какие великие и, будем надеяться, благие перемены принесет новый подобный удар, если он случится в наши дни?
Гуннские набеги прекратились через несколько лет, вероятно, потому, что за ними не скрывалась значительная живая сила; не исключено, что европейцев тогда потрясла скорость удара. Однако отдельные гунны, по всей видимости, задержались на лугах опустевшей Венгерской равнины – и были вынуждены подчиниться новой конной орде, наступавшей на запад, а именно аварам, с которыми бился Карл Великий, и явившимися позже мадьярами. В 1000 году этих тюрков, которые усиленно разоряли Германию в предыдущем столетии, удалось обратить в христианство, после чего мадьярские земли сделались надежным оплотом латинского христианского мира: татары больше в Венгрию не проникали. Но свою экономику они поддерживали в основном за счет тех же способов, какие были приняты в степи.
Когда мы примем во внимание, что на протяжении темных веков скандинавские язычники пиратствовали на своих кораблях в северных морях, а сарацинские и мавританские разбойники бесчинствовали в Средиземном море, тогда как конные тюрки из Азии вторгались в самое сердце христианского полуострова, вынужденного противостоять враждебной морской силе, у нас появится хотя бы смутное представление о положении Европы – между молотом, если угодно, и наковальней. Причем молотом выступала сухопутная сила из Хартленда.
Если прослеживать эти исторические события на карте, то становится очевидным определяющий стратегический факт: Великая низменность в протяженности своих равнин накладывается на континентальный и арктический пояса Хартленда на востоке Европейского полуострова. Ничто не мешало конным кочевникам стремиться на запад, в области, питаемые такими сугубо европейскими реками, как Днепр и Дунай. Разительный контраст этому свободному проходу из Хартленда в Европу являет собой цепь могучих преград, которые отделяют Хартленд по восточной и юго-восточной границе от Индии. Густонаселенные земли Китая и Индии лежат за восточными и южными склонами высочайших горных цепей земного шара; на юге Гималайский хребет, изгибаясь на 1500 миль вдоль севера Индии, вздымается со всего 1000 футов до 28 000—29 000 футов над уровнем моря. При этом Гималаи – лишь край Тибетского нагорья, площадь которого равна общей площади Франции, Германии и Австро-Венгрии, со средней высотой гор 15 000 футов (это высота альпийского пика Монблан). По сравнению с такими фактами различия между низовьями и низменностями, скажем, между Иранской возвышенностью и Великой низменностью, выглядит совершенно ничтожным. Тибет с прилегающими хребтами (Гималаи, Памир, Каракорум, Гиндукуш и Тянь-Шань; назовем их вместе Тибетским кряжем) не имеет себе подобных на земном шаре по совокупной высоте и площади, то есть по размерам. Даже когда Сахару начнут ежедневно пересекать транспортные средства современной цивилизации, Тибет, эту «крышу мира», будут, вполне вероятно, по-прежнему огибать, и он продолжит преграждать сухопутные маршруты в Китай и Индию, тем самым подчеркивая особую значимость северо-западных рубежей этих двух стран.
К северу от Тибета, значительная часть которого относится к континентальной зоне и, следовательно, входит в состав Хартленда, раскинулась Монгольская возвышенность, тоже преимущественно относящаяся к Хартленду. Эта Монгольская возвышенность гораздо ниже Тибета, она фактически сопоставима по высоте над уровнем моря с Иранской возвышенностью. Два естественных пути по засушливой территории Монголии ведут на плодородную низменность Китая: один через провинцию Ганьсу, за северо-восточным «углом» Тибета, в крупный город Сиань с миллионным населением; второй прямиком на юго-восток от озера Байкал до Пекина, где также проживает около миллиона человек. Сиань и Пекин, оба в пределах Китайской низменности, являются городами, основанными завоевателями из Хартленда[151].
Через Иранское нагорье в Индию тоже пролегают два естественных пути: один – высокогорная узкая тропа по склонам Гиндукуша, вниз по долине Кабула и через Хайберский перевал до переправы через Инд в Аттоке; второй – через Герат и Кандагар, мимо подножия афганских хребтов и через Боланское ущелье до Инда. Сразу к востоку от реки Инд начинается Индийская пустыня, которая занимает пространство от океана почти до Гималаев, а потому оба пути постепенно сходятся у Пенджаба, этих внутренних «ворот» в Индию, между пустыней и горами. Здесь расположен Дели, откуда ведется навигация по Джамне и Гангу, причем город, подобно Сианю и Пекину в Китае, основан завоевателями из Хартленда[152]. По этим узким и труднопроходимым маршрутам в Индию и Китай неоднократно вторгались захватчики из Хартленда, но империи, которые они создавали, вскоре, как правило, обособлялись от степняков. Так было, к примеру, с Моголами в Индии – династией, которую учредили монголы из внутренних областей Азии.
Вывод, к которому подводит нас текущее обсуждение, заключается в том, что связь между Хартлендом (в особенности это касается более открытых западных областей Ирана, Туркестана и Сибири) с Европой и Аравией куда прочнее, нежели с Китаем и Индией или же с Южным Хартлендом в Африке. Четко очерченные природные границы пустыни Сахара и Тибетского кряжа не имеют аналогов на юге и востоке, там, где Хартленд примыкает к Аравии и Европе. Тесная взаимосвязь этих трех регионов хорошо иллюстрирует та географическая формула, в которую мы выше попытались уложить некоторые существенные события месопотамской и сирийской истории; пахари Месопотамии и Сирии всегда подвергались набегам конных кочевников из Хартленда, всадников на верблюдах из Аравии и морских народов из Европы. Тем не менее, границу между Хартлендом, с одной стороны, и Аравией и Европой, с другой стороны – именно из-за ее такого вот неочевидного характера – стоит проводить достаточно осторожно.
Длинный хребет Персидских гор огибает на западе верхнюю оконечность Месопотамии и перетекает в горы Тавра, которые служат высотным южным рубежом полуостровной малоазиатской возвышенности. С точки зрения ландшафта Малая Азия представляет собой степи, охватывающие пустыню посредине, куда, в соленые озера, впадают отдельные реки Тавра; впрочем, крупные реки текут на север, к Черному морю. За промежутком, который сотворен Эгейским морем, мы находим обширный бассейн Дуная, также впадающего в Черное море; верховья дунайских притоков достигают высот, с которых почти видна Адриатика, на Иллирийской возвышенности, чей крутой внешний обрыв образует каменную стену над прекрасным далматинским побережьем. Эту стену мы будем называть Динарскими Альпами.
Получается, что Тавр и Динарские Альпы выступают обрывистыми границами Средиземноморья и Адриатики, одновременно направляя длинные реки к Черному морю. Если бы не Эгейское море, так и норовящее прорваться через скалы в сторону Черного моря, и не пролив Дарданеллы, течение в котором ориентировано на юг, как и течение всех местных приморских рек, эти высокие внешние стены Тавра и Динарских Альп слились бы в единый искривленный хребет, в своего рода бастион той естественной преграды, что отделяет внутреннее Черное море от внешних Средиземного и Адриатического морей. Без Дарданелл этот бастион служил бы границей Хартленда, а Черное море и все его реки пополнили бы «континентальную» систему водотока. Когда сухопутная сила закрывает Дарданеллы для морской силы Средиземноморья, как случилось в ходе Великой войны, складывается именно такое положение дел, если мы говорим о человеческих перемещениях.