Итак, Восточная Европа, в отличие от Западной, не состояла из группы народов, независимых друг от друга и не имевших (пока Пруссия не захватила Эльзас) сколько-нибудь серьезных территориальных претензий друг к другу; в Восточной Европе существовало тройственное господство Германии над преимущественно славянским населением, хотя степень влияния Германии, без сомнения, различалась в разных районах. Именно здесь кроется значение крутого политического разворота, этого кунштюка 1895 года, когда был заключен нелепый франко-русский союз между демократией и деспотизмом. Когда Россия вступила в союз с Францией против немцев, на кону стояло гораздо больше, чем просто перетасовка карт на игровом столе Европы. С точки зрения Берлина, в Восточной Европе случился фундаментальный сдвиг. До этого знаменательного события между российским и австрийским правительствами регулярно возникали конфликты из-за соперничества на Балканах, но указанные конфликты больше напоминали семейные ссоры, как и короткая война между Пруссией и Австрией в 1866 году. Когда Россия в 1853 году вышла к Дунаю, угрожая Турции, а Австрия собрала в ответ войска у Карпат, Священный союз, действовавший с 1815 года, фактически распался – и объединился вновь, лишь когда Бисмарк сумел организовать союз трех императоров в 1872 году. Но вышло так, что за этот промежуток времени Россия не смогла снова обрушиться на турок вследствие потерь, понесенных в Крымской войне, и потому между нею и Австрией не встало непримиримых разногласий. Впрочем, союз трех императоров просуществовал недолго, поскольку Австрия обозначила свои балканские амбиции, оккупировав в 1873 году славянские провинции Босния и Герцеговина. После нескольких малоприятных лет, на протяжении которых Германия уверенно укреплялась, Россия осознала, что выбор перед нею невелик – либо союз с французскими республиканцами, либо подчинение Германии, аналогично положению Австрии.
Пожалуй, об истории Западной и Восточной Европы в викторианскую эпоху сказано достаточно. Однако имеется современная история мира за пределами Европы, и нам необходимо принимать ее в расчет. Морская война, кульминацией которой стала битва при Трафальгаре, обернулась тем, что поток мировой истории разделился на два отдельных течения почти на целое столетие. Великобритания охватила Европу своим морским могуществом, но, за исключением тех случаев, когда ей приходилось вмешиваться в ситуацию в Восточном Средиземноморье из-за контактов с «Индиями», почти не принимала участия в текущей политике Европейского полуострова. При этом британское морское могущество также распространялось на великий Мировой мыс, оконечностью которого является мыс Доброй Надежды; действуя с побережья Индии, Великобритания вступила в соперничество с русско-казацкой силой, а затем постепенно начала оспаривать власть над Хартлендом. На крайнем Севере[174] русские до Крымской войны спустились по великой реке Амур к побережью Тихого океана. Обычно открытие Японии приписывают американскому флотоводцу, коммодору Перри (1853), но присутствие русских на острове Сахалин и даже на юге, в Хакодате, подготовило, несомненно, почву для этого события. Что касается Великобритании, непосредственная угроза со стороны России ощущалась, конечно, за северо-западной границей Индии.
В девятнадцатом столетии Великобритания была полновластной хозяйкой океана, поскольку Соединенные Штаты Америки еще не обрели силу, а Европа полностью погрузилась во внутренние войны. Судоходство и рынки сделались целями «нации лавочников» в рамках политики, которую пропагандировала манчестерская школа политической мысли[175]. Основные новые рынки обнаруживались среди многочисленного населения «Индий», поскольку Африка только ждала своих исследователей и по большей части пребывала в варварстве, а Америку пока толком не заселили. Поэтому, имея возможность аннексировать едва ли не все побережье за пределами Европы, не считая атлантического побережья Соединенных Штатов Америки, англичане ограничились портами захода для грузоперевозок по океану и теми колониальными усилиями в свободных от чужого присутствия районах, которые ей навязывала собственная первооткрывательская активность (правительство тщетно пыталось последнюю обуздать). Впрочем, в Индии требовалось решительно наступать – как вел себя когда-то Древний Рим, присоединяя провинцию за провинцией, чтобы отогнать возможных захватчиков и лишить их баз.
Карта мгновенно раскрывает основные стратегические черты соперничества между Россией и Великобританией в девятнадцатом столетии. Россия, подчинившая себе почти весь Хартленд, стучалась в сухопутные ворота «Индий». Великобритания, с другой стороны, рвалась в морские ворота Китая и продвигалась в глубь материка от морских ворот Индии, чтобы отразить угрозу с северо-запада. Русское владычество в Хартленде основывалось на живой силе в Восточной Европе, а к воротам Индии его приблизила подвижность казачьей конницы. Британское могущество на морском побережье «Индий» опиралось на живую силу далеких островов Западной Европы, которую перебрасывали на Восток мобильные британские корабли. Очевидно, что в маршрутах с запада на восток имелось две уязвимых позиции – это точки, которые мы сегодня называем «Мысом» и «Каналом». Мыс Доброй Надежды на протяжении всего столетия избегал любых сухопутных угроз, поскольку Южная Африка была практически островом. Канал открыли в 1869 году, но его строительство было в некоторой степени предрешено. Француз Наполеон придал Египту и, следовательно, Палестине их современное значение, а француз Дюплекс[176] в восемнадцатом веке доказал, что в Индии возможно создать империю, двигаясь от побережья, на руинах империи Великих Моголов, которую создавали и утверждали из Дели. Обе идеи, наполеоновская и идея Дюплекса, выражали, по сути, стремление к морскому могуществу и возникли, что отчасти естественно, во Франции, на Европейском полуострове. Экспедицией в Египет Наполеон привел британский флот к битве на Ниле (в Средиземноморье), а также впервые заставил британскую армию покинуть Индию и высадиться в Египте. Поэтому, с нарастанием русского могущества в Хартленде, взоры англичан и французов по необходимости устремились к Суэцу; Великобритания руководствовалась очевидными практическими соображениями, тогда как Франция частично тосковала по великим наполеоновским победам, а частично исходила из того, что свобода Средиземноморья принципиально важна для ее положения на Западном полуострове.
Впрочем, русская сухопутная власть не достигала в глазах людей того времени той степени, чтобы говорить всерьез об угрозе Аравии. Естественным европейским выходом из Хартленда был морской путь через константинопольские проливы. Мы уже видели, как Рим отодвигал свою границу через Черное море и превращал Константинополь в локальную базу своего средиземноморского морского могущества, воюя со степняками-скифами. Россия при царе Николае стремилась использовать эту тактику «от обратного»: владея Черным морем с выходом на юг, она желала распространить свою сухопутную силу на Дарданеллы. В результате, чего следовало ожидать, Западная Европа объединилась против России. Когда русские интриги вовлекли Великобританию в первую афганскую войну (1839), англичане осознали, что нельзя допустить появления русского лагеря на Босфоре, даже ради спасения султана от нападения со стороны Сирии Мехмета Али, мятежного хедива Египта[177]. Поэтому Великобритания и Франция сами разобрались с Мехметом, напав на него в Сирии в 1840 году.
В 1854 году Великобритания и Франция вновь совместно выступили против России. Франция взяла на себя покровительство христианам на Ближнем Востоке, но ее местный авторитет подрывали русские притязания на святые места Иерусалима[178]. Как следствие, Франции и Великобритании пришлось поддержать турок, когда русская армия напала на тех на Дунае. Лорд Солсбери[179] незадолго до своей смерти заявил, что, поддерживая Турцию, мы поставили не на ту лошадь. Насколько он прав применительно к середине прошлого столетия? Время – суть международной политики, но имеется оппортунизм, который проявляется в политическом такте. Что касается не столь фундаментальных явлений, разве не признано повсеместно, что в обычном социальном взаимодействии нередко произносят правильные слова в неправильное время? В 1854 году именно русская, а не германская сила была центром организации в Восточной Европе, и Россия двигалась через Хартленд в сторону «Индий», норовя при этом через константинопольские проливы выйти на запад – а Пруссия поддерживала Россию.
В 1876 году Турция снова попала в беду, и снова ее поддержала Великобритания, на сей раз без Франции. В результате удалось предотвратить усиление России и падение Константинополя, но ценой того, что немцам позволили сделать первый шаг к балканскому коридору – Австрия получила в управление славянские, принадлежавшие ранее османам провинции Босния и Герцеговина. В этом случае британский флот, с согласия турок, прошел через Дарданеллы в пределах видимости минаретов Константинополя. Значительный сдвиг в направленности российской политики еще не случился; ни Россия, ни Великобритания не предвидели экономических методов наращивания живой силы, к которым собирался прибегнуть Берлин.
Когда мы оглядываемся на ход событий на протяжении ста лет после французской революции и трактуем Восточную Европу как основу того, что стало позднее важным фактором мировой политики, разве нам не кажется, пусть викторианской эпохе было привычно считать европейскую политику обособленной от неевропейской, что на самом деле никакого разделения не было и в помине? Восточная Европа повелевала Хартлендом, ей противостояло морское могущество Великобритании, на расстоянии более чем в три четверти границы Хартленда, на территории от Китая и Индии до Константинополя. Франция