Быстрое развитие Германии стало триумфом стратегического мышления, триумфом организованности, или, иными словами, торжеством практического подхода. Основные научные идеи в большинстве своем импортировались, а хваленое немецкое техническое образование представляло собой всего-навсего форму организации. Система в целом опиралась на четкое осознание реалий текущей политики, направленной на увеличение организованной живой силы.
Следует помнить, правда, что текущая политика не ведает жалости, ибо первый политический интерес человека как животного – это утоление голода. За десять лет до войны население Германии росло со скоростью миллион душ в год (учитывая естественную убыль населения по старости и болезням). Отсюда вытекало, что продуктивную текущую политику надлежит не просто поддерживать, но упорно ускорять. За сорок лет алчность Германии в отношении рынков сделалась одной из очевиднейших и пугающих мировых реалий. Тот факт, что торговый договор с Россией предполагалось возобновить в 1916 году, имеет, вероятно, некоторое отношение к развязыванию войны; Германии во что бы то ни стало требовались подданные-славяне, чтобы выращивать для немцев еду и покупать их товары.
Люди в Берлине, потянувшие за рычаг в 1914 году и обрушившие на земной шар поистине трагическое наводнение – германская живая сила сметала, казалось, любые препятствия, – несут ответственность, что было всесторонне проанализировано и доказано, насколько нам известно, благодаря представителям того поколения, которому выпало справляться с этой бедой. Но на суде истории эти люди должны разделить вину с теми, кто ранее продумывал текущие задачи. Увы, британские государственные деятели и британский народ вряд ли можно признать безупречными и невиновными.
Согласно теории свободной торговли, различные уголки земного шара должны развиваться на основе естественных возможностей, а разные сообщества должны специализироваться в производстве и оказывать услуги друг другу, обмениваясь продукцией. Никто не сомневался в том, что свободная торговля будет тем самым способствовать укреплению мира и братства. Быть может, эта вера была справедлива во времена Адама Смита и одно или два последующих поколения. Но в современных условиях текущая политика, то есть накопление финансового и промышленного могущества, способна пренебрегать естественными возможностями. Пример ткацкой промышленности Ланкашира тут вполне показателен. Малейшее колебание цен на дешевых экспортных линиях обрушит или поднимет рынок, а сегодня текущая политика диктует снижение цен. На протяжении столетия Ланкашир опережал в производстве всех конкурентов, хотя источники сырья и основные рынки сбыта готовой продукции находились в отдаленных частях света. Уголь и влажный климат – вот его единственные естественные преимущества, которые обнаруживаются и в других местах. А ныне промышленность Ланкашира существует по инерции.
Итог всякой специализации, как ни посмотри, заключается в замедлении развития. Когда после 1878 года начался кризис, британское сельское хозяйство ослабело, но британская промышленность продолжала развиваться. Однако в настоящее время кризис затронул даже британскую промышленность; ткацкая и судостроительная отрасли все еще демонстрируют рост, а химическая и электрическая отрасли, увы, сильно отстают. Дело не только в том, что немецкая торговая политика лишила нас ключевых отраслей промышленности; в конце концов, в мире, где правит специализация, за пределами Великобритании подобные контрасты должны были проявиться. Мы активно развивали отрасли производства и постепенно сосредотачивали свои усилия. Поэтому мы, как и Германия, сделались «голодными до рынков», и только весь белый свет в качестве рынка был достаточно велик для сбыта специализированных товаров.
У Великобритании не было пошлин, с которыми можно выходить на переговоры, и в этом отношении она очутилась, образно выражаясь, голой перед всем миром. Поэтому, ощутив угрозу на каком-то жизненно важном рынке, она могла в ответ лишь грозить своим морским могуществом. Кобден на склоне лет, вероятно, предвидел такое развитие событий, недаром он рассуждал о необходимости сильного флота, однако рядовые представители манчестерской школы настолько уверили себя в том, будто свободная торговля способствует миру, что почти не задумывались об особых промышленных потребностях морской силы (по их мнению, любая сделка хороша, если она прибыльна). Да, Великобритания защищала южноамериканские рынки, когда ее флот навязал немцам доктрину Монро в ходе Манильского инцидента, и оберегала индийский рынок, когда тот же флот пугал Германию в годы войны в Южной Африке, а еще флот не позволил закрыть китайский рынок, поддержав японцев в русско-японской войне. Сознавал ли Ланкашир, что Индия насильно принуждена к свободному импорту хлопка? Несомненно, Индия получила значительную прибыль от британского владычества, и никто не намерен настаивать на признании Ланкаширом своей вины, но факт остается фактом: неоднократно, внутри империи и за ее пределами, свободная торговля миролюбивого Ланкашира обеспечивалась грубой силой. Германия приняла к сведению этот опыт и создала собственный флот; этот флот, вполне дееспособный к окончанию войны, нейтрализовал британцев и не позволил нам полноценно поддержать сухопутную армию во Франции.
При демократии текущую политику изменить крайне затруднительно. Единственная надежда будущего состоит в том, что по следам нынешней войны даже демократии научатся мыслить более широко и в длительной перспективе.
В сообществе, экономическое развитие которого устремлено к одной цели, большинство жителей принадлежит к тем, кто проигрывает от специализации, но именно большинство выбирает правителей. Как следствие, корыстные интересы проявляются все отчетливее: речь об интересах работников к получению вознаграждения и приобретению товаров, а также об интересах капитала, озабоченного получением прибыли; в среднем между трудом и капиталом тут нет противоречий, поскольку и работники, и капиталисты мыслят близоруко, предпочитая не заглядывать далеко вперед.
Впрочем, при автократии изменить текущую политику ничуть не проще, пускай затруднения тут возникают в ином отношении. При демократии большинство не в состоянии поменять экономический порядок, а автократия зачастую попросту не решается на такую перемену. Германия при кайзере грезила мировой империей и ради достижения этой цели прибегала к соответствующим экономическим способам наращивания живой силы; сегодня она не осмеливается изменить свою чрезмерно успешную политику, даже когда та втягивает страну в войну, поскольку альтернативой выступает революция. Подобно Франкенштейну[186], Германия создала неуправляемого монстра.
По моему убеждению, свободная торговля типа laissez-faire и хищническая защита своих интересов суть образцы имперской политики, неумолимо ведущие к войне. Англичане и немцы заняли места в скором поезде, который идет по одному и тому же маршруту, но в противоположных направлениях. Полагаю, приблизительно после 1908 года столкновение было неминуемо; бывает так, что тормоза не успевают сработать. Различие в степени ответственности британцев и немцев, возможно, стоит сформулировать следующим образом: британский машинист выехал первым и вел поезд самонадеянно, игнорируя сигналы семафора, а немецкий машинист преднамеренно бронировал свой поезд, чтобы выдержать удар, повел локомотив по встречному пути и, в последний момент перед ударом, увеличил скорость.
В наши дни текущая политика сделалась неоспоримой экономической реалией; немцы использовали ее преступным образом, англичане слепо ей доверились. А вот большевики, должно быть, вовсе забыли о ее существовании.
Глава 6Свобода народов
Мы победили в войне, хотя едва не потерпели поражение; победи Германия, хотя бы на суше, пришлось бы иметь дело с империей в Хартленде; Хартленд как постоянная географическая угроза мировой свободе; как Германия совершила ошибку, наступая на Западном фронте; Гамбург и политика живой силы; мы должны разделять Восточную Европу и Хартленд; разделение на три, а не на две государственных системы; народы «срединного пояса»; полезность Лиги Наций в их случае; не должно быть доминирующих партнеров; нужно считаться с текущей политикой; требуется разумное равенство сил среди значительного числа членов Лиги; стратегические позиции всемирного значения; текущая политика в будущем и неравномерное развитие народов; идеал – независимая нация со сбалансированным экономическим развитием; трагедии текущей политики; политика подлинно свободных народов направлена на достижение мира.
Союзники выиграли войну. Но как мы победили? Подводя итоги, мы находим множество предостережений. Нас спасла, прежде всего, боеспособность британского флота и решение правительства вывести этот флот в море; тем самым мы обезопасили свои коммуникации с Францией. Эта боеготовность и решительность родились из присущего британцам взгляда на мир, когда выделяется нечто существенное, а все прочее попросту игнорируется; если угодно, таков путь способного любителя. Во-вторых, нас спасла чудесная победа французского гения на Марне, подготовленная многолетними глубокими размышлениями великой французской Ecole Militaire[187]; вообще же французская армия оказалась храброй, но не такой победоносной, какой могла бы быть. В-третьих, нас спасло самопожертвование – иначе не скажешь – старой британской профессиональной армии при Псире[188] (это название впредь будет стоять рядом с Фермопилами). Коротко говоря, нас спасли исключительный гений и беспримерный героизм, хотя мы отказывались предвидеть будущее и готовиться к нему (красноречивое свидетельство как силы, так и слабости демократии).
На два года боевые действия поутихли и превратились в окопную войну на суше и в противостояние субмаринам на море; началась война на истощение, в которой время играло на стороне Великобритании, но против России. В 1917 году Россия взбунтовалась, а затем распалась. Германия победила на Востоке, но отложила полное подчинение славян, чтобы сначала разгромить врагов на Западе. Западной Европе пришлось воззвать о пом