Без сомнения, кто-то заявит, что немецкое мышление изменится вследствие поражения Германии. Впрочем, тот, кто готов поверить, будто мир во всем мире способно принести изменение мышления любой нации, – человек, безусловно, наивный. Обратимся за примерами в прошлое, к Фруассару[192] или Шекспиру; у них мы обнаружим англичан, шотландцев, валлийцев и французов, вполне узнаваемых сегодня по основным характеристикам. Пруссаки – особый тип человеческого характера, со своими достоинствами и недостатками, и будет мудро действовать, исходя из предположения, что они и далее останутся верны своему типу. Сколь сокрушительное поражение мы бы в конце концов ни нанесли неприятелю, нам не следует чрезмерно радоваться победе; нельзя забывать о том, что северная Германии олицетворяет собой одну из трех или четырех наиболее жестоких пород в истории человечества.
Пусть в Германии состоялась революция, это не дает ни малейших оснований уповать на лучшее. Немецкие революции 1848 года оказались почти комическими в своей тщетности.
После Бисмарка в единой Германии был всего один канцлер, обладавший политической проницательностью (фон Бюлов), и в своей книге «Имперская Германия» он писал, что «немцы всегда достигали величайших свершений под крепким, надежным и твердым руководством». Следствием нынешнего беспорядка может быть только возникновение новой безжалостной организации, и жестокие организаторы ни за что не остановятся на достижении первоначальных целей.
Конечно, мне могут возразить, что, хотя прусское мышление ничуть не изменилось, а действительно стабильная прусская демократия развивается медленно, Германия, тем не менее, настолько обеднела после поражения, что она попросту не в состоянии угрожать кому-либо минимум полвека. Но не кроется ли за такими воззрениями ошибочное истолкование истинной природы богатства и бедности в современных условиях? Разве сегодня важна не производительная сила, а мертвое богатство? Разве не все мы – считая в том числе даже американцев – растратили свой мертвый капитал, разве не все мы, включая немцев, снова готовы начать гонку производительности, пускай практически с нуля? Франция потрясла весь мир, стремительно возродившись после катастрофы 1870 года, а ведь тогда промышленное производство было ничтожным, если сравнивать с сегодняшним. Трезвые расчеты приводят к выводу, что прирост производительности Великобритании, благодаря реорганизации и новым методам производства, обусловленным войной, должен намного превысить совокупный объем колоссальных военных долгов. Да, у нас есть Парижские соглашения; да, мы вправе лишать Германию всякого сырья, которое позволило бы ей конкурировать с нами. Однако, если прибегать к таким методам, о Лиге Наций рассуждать бессмысленно; мы обречены оставаться лигой союзников. Кроме того, откуда берется уверенность, будто мы непременно победим в экономической войне? Безусловно, у нас имеется преимущество перед Германией, но гандикап способен побудить противника удвоить или утроить усилия. Наполеон после Йены ограничил численность прусской армии 42 000 рекрутами, но стремление Пруссии избавиться от этого ограничения явилось залогом постепенного становления современной системы национальных призывных армий. Экономическая война с Германией, эксплуатирующей славян и опирающейся на Хартленд, в конечном счете лишний раз подчеркнет различие между континентом и островами, между сухопутной и морской силами, и никто из тех, кто мыслит о единстве Великого континента, связанного железными дорогами, не вправе безответственно пренебрегать подготовкой к неизбежной новой мировой войне и потенциальными итогами этой войны.
Мы, западные страны, понесли столь значительные потери в недавнем конфликте, что не можем позволить себе принимать на веру происходящее в Берлине; мы должны гарантировать собственную безопасность. Иными словами, мы должны наладить отношения между немцами и славянами, должны проследить за тем, чтобы Восточная Европа, подобно Западной, разделилась на автономные нации. Если мы этого добьемся, то тем самым не только заставим немецкий народ занять надлежащее положение в мире (достаточно важное для любого отдельного народа), но также обеспечим условия для создания Лиги Наций.
Мне скажут, что, утверждая мир со всей решительностью, мы посеем в побежденных горькие чувства, и эту горечь не исцелит никакая Лига Наций. Конечно, на ум сразу приходят последствия аннексии Эльзаса в 1871 году. Но уроки истории нельзя извлекать из единичного примера.
Великая американская гражданская война велась до победного конца, и сегодня южане так же верны союзу, как и северяне; вопросы с рабством негров и с правом отдельных штатов на отделение удалось разрешить окончательно, и они перестали служить поводами к распрям. Бурская война тоже велась до конца, а сегодня генерал Смэтс является уважаемым членом британского кабинета министров. Война 1866 года между Пруссией и Австрией также велась до конца, а через десяток лет Австрия заключила Двойственный союз с Пруссией. Если не закрепить победу политическими шагами и не урегулировать раз и навсегда давний конфликт между немцами и славянами, мы сами породим обиды, которые не растают в гаснущей памяти о поражении – наоборот, миллионы людей, чья гордость уязвлена, будут ежедневно о них вспоминать.
Условием стабильности в территориальном переустройстве Восточной Европы выступает то обстоятельство, что разделение здесь должно предусматривать три, а не две государственные системы. Жизненно необходимо наличие пояса независимых государств между Германией и Россией[193]. Русские минимум одно, если не два поколения не сумеют ничего противопоставить давлению Германии; единственной защитой для них видится военная автократия, поэтому их следует оберегать от прямого нападения. Русское крестьянство неграмотно, оно обрело свою скромную награду, примкнув к городским революционерам, а теперь, сделавшись мелкими собственниками, крестьяне едва понимают, как управлять собственными владениями. Средний класс в России настолько пострадал, что готов признать порядок, даже установленный ненавистными немцами. Что касается городских рабочих, меньшинства русского населения – которое благодаря своей относительной образованности и тому факту, что ему подвластны центры коммуникаций, превратилось в правителей страны, – они всецело подвержены «влиянию» Kultur. По мнению тех, кто лучше всего знает Россию, авторитарное правление того или иного рода в ней практически неизбежно, если страна будет вынуждена полагаться только на свои силы в противоборстве с немцами.
Впрочем, славяне и родственные им народы, населяющие рубежные земли между немцами и русскими, крайне разнородны по своему характеру. Возьмем для примера чехов: разве они не выступили против большевизма, не утвердили свою самостоятельность, находясь в большевистской России? Разве они не проявили исключительный политический талант, воссоздав славянскую Богемию, с трех сторон примыкающую к Германии, а с четвертой стороны граничащую с Венгрией? Разве они не превратили Богемию в центр современной промышленности, в оплот современной образованности? У них, во всяком случае, достаточно воли, чтобы обеспечить порядок и независимость.
Между Балтикой и Средиземноморьем проживают семь негерманских народов, каждый из которых, по меркам европейской государственности, можно признать второстепенным: это поляки, богемцы (чехи и словаки), венгры (мадьяры), южные славяне (сербы, хорваты и словенцы), румыны, болгары и греки. Среди перечисленных два народа сегодня считаются нашими врагами – мадьяры и болгары. Но они находятся в окружении пяти остальных народов, и ни тот, ни другой не в состоянии что-либо предпринять без поддержки Пруссии.
Давайте присмотримся к этим семи народам. Начнем с поляков, их около двадцати миллионов, река Висла служит им главной водной артерией, а наиболее известные исторические города Польши – Краков и Варшава. Поляки в целом цивилизованнее русских, даже в той части Польши, которая перешла во владение России; в прусской провинции Позен они наслаждались преимуществами Kultur, почти не подвергаясь гонениям со стороны господствующих немцев. Несомненно, среди поляков сильны политические разногласия, но теперь, когда польскую аристократию в Галиции больше не улещивают взятками поддерживать Габсбургов и не позволяют ей угнетать русинов Восточной Галиции, должен исчезнуть хотя бы один повод для таких разногласий.
Тем или иным способом новой Польше желательно приобрести выход к Балтийскому морю, не только потому, что это необходимо для экономической независимости страны, но и потому, что нам нужны польские корабли на Балтике, которая стратегически является «закрытым» морем Хартленда; кроме того, необходим полноценный территориальный буфер между Германией и Россией. К сожалению, провинция Восточная Пруссия, преимущественно немецкая по языку и юнкерская по умонастроениям, будет отделена от Германии, если Польша получит хоть какой-то выход к морю. Почему бы не задуматься о переселении народов между Пруссией к востоку от Вислы и польским Позеном?[194] В ходе недавней войны мы предпринимали множество более масштабных действий с точки зрения транспортных операций и организации. В прошлом, чтобы справиться с подобными трудностями, дипломаты прибегали к всевозможным «прикреплениям» населения, как сказал бы юрист. Но права владения собственностью обычно чересчур строгие и нередко чреваты спорами. Не лучше ли заплатить в этом случае немалую цену за лекарство, за справедливое и разумное взаимовыгодное решение, которое устроит всех? Каждому человеку нужно предоставить возможность обменять свою собственность и сохранить нынешнее гражданство либо сохранить собственность и принять новое гражданство. Если он выберет второй вариант, не должно быть никаких условий насчет особых прав, будь то обучение в школе или иные социальные привилегии. Соединенные Штаты Америки в школьном обучении навязывают английский всем детям иммигрантов. Завоеватели в с