Я твердо убежден в том, что таков идеал, который будет способствовать миру. В обычном обществе людям неравного достатка и положения чрезвычайно трудно стать друзьями в истинном смысле этого слова; искренние отношения несовместимы с покровительством и зависимостью. Цивилизация, вне сомнения, опирается на обмен услугами, но обмен должен быть равным. Наша денежная экономика считает равнозначными услуги различной ценности с точки зрения качества производства, в них заложенного. Для блага наций и государств нам нужно стремиться к сравнительному равенству возможностей ради национального развития.
Глава 7Свобода людей
Свободны ли мужчины и женщины свободных наций; потребность в создании управления для местных сообществ в составе нации; альтернативная схема – национальные классы и интересы; неизбежно ведет к международной классовой войне; идеалом видятся сбалансированные провинции в составе сбалансированных наций; такие организации сулят наилучшие возможности наибольшему количеству людей; причины появления националистических движений; противоположность чрезмерной централизации; братские народы должны стремиться к экономическому балансу и формировать братские провинции; братство для своего выживания должно опираться на управление текущей политикой.
Обсудив реалии, отражаемые географией нашего земного шара, мы пришли к выводу, что свобода народов, если мы стремимся ее обеспечить, должна предусматривать разумный подход к равенству ресурсов, как принято сегодня между несколькими крупными нациями. Также мы отметили, что, учитывая необоримую силу текущей политики, необходимо таким образом управлять экономическим развитием народов, чтобы это развитие не провоцировало столкновений. Но какое отношение эти принципы имеют к свободе индивидов, мужчин и женщин? Способны ли свободные народы, представленные в Лиге Наций, одарить большей свободой отдельных граждан? Конечно, мужчины, которые воевали, мужчины, которые на кораблях преодолевали суровые моря, матери и жены, которые работали, ждали и скорбели дома, – все они жаждут не просто избавления от опасности; они мечтают о подлинном счастье, для себя и для тех, кто им дорог.
Давайте проанализируем с этой точки зрения последовательные этапы развития демократического идеализма, о котором говорилось на первых страницах этой книги. Американская декларация независимости провозгласила для всех людей право стремиться к счастью. Французская революция кристаллизовала этот посыл в слово «свобода» и добавила к нему слова «равенство», то есть управляемость общества, и «братство», то есть самодисциплина. Братство является сутью успешной демократии, предельной и самой труднореализуемой формой правления, поскольку она требует максимума от обычного гражданина. Такова первая стадия демократического мышления, которое грезило, непосредственно и очевидно, о свободе людей.
В середине девятнадцатого столетия начался второй этап, целью которого была свобода народов. Национальность – это право локальной группы, желающей добиваться счастья вместе, причем равенство они устанавливают собственными способами управления коллективом. Братское чувство обрести нелегко, если только ты не рос сообща с другими; потому-то применительно к национальному так важна история. Но обыденный национализм настаивает лишь на праве стремиться к счастью вместе; разве что в Лиге Наций открывается путь к тому идеалу, который отражен в знаменитой, приведенной выше словесной триаде эпохи французской революции. По-видимому, определенная степень вмешательства со стороны Лиги необходима для обеспечения равноправия народов перед законом, и мне кажется, что в идеале сбалансированного развития каждого народа таится та дисциплина, которую подразумевает понятие «братства». Без сбалансированного развития нации непременно начинают испытывать неутолимый голод, игнорируют остальных или тешат себя преступными намерениями, и частичное утоление этого голода возможно исключительно за счет других наций. Иными словами, незыблемое равенство народов достигается через контроль, внутренний и внешний. Но отсюда вытекает, что внутренняя политика должна проводиться с учетом ее влияния на внешнюю политику; вроде бы банальность, однако она сулит последствия более глубокие, чем обычно признают.
На мой взгляд, сказанное, среди прочего, означает, что, поскольку народы представляют собой локальные сообщества, их организация, если они хотят существовать долго, должна опираться именно на сообщества внутри, а не на общенациональные «интересы». Перед нами воплощение старинной английской идеи о палате общин. Само слово «община» (common), разумеется, сходно с французским словом «коммуна» (commune), обозначающим сообщество; полагаю, правильно было бы говорить о палате сообществ – широв и бургов[204]. Кстати, рыцари и горожане Средневековья были настоящими сообществами, гораздо более четкими и жизнеспособными, нежели искусственно нарезанные избирательные округа наших дней.
Если реальная организация нации строится на классах и интересах – то есть оказывается альтернативой организации по месту проживания[205], – то мы должны ожидать, что соответствующие классы соседних наций будут тяготеть друг к другу, вследствие чего возникнет, как кто-то выразился, горизонтальное расщепление международного сообщества. К счастью, Вавилонская башня ознаменовала собой зарождение текущей политики, которую можно назвать политикой языкового многообразия и которая препятствовала развитию интернационализма. Увы, нынешнее нарастание борьбы капитала и труда побуждает употреблять ряд интернационализированных фраз и слов, которые сделали несколько ключевых идей своего рода общей валютой; к сожалению, они соответствуют определенным социальным реалиям, которые быстро приобрели немалое значение после начала недавней войны. Международные объединения капитала получили столько власти, что смогли подмять под себя отдельные малые государства, а Германия использовала этот капитал для проникновения вовне, то есть, иначе говоря, для разрушения экономического и социального баланса конкурирующих с нею наций. Труд следует этому примеру и пытается самоорганизоваться на международном уровне. Отсюда родилась идея классовой войны между международным пролетариатом и международным капиталом. В ходе недавней войны мы прилагали значительные усилия к разрушению международной организации капитала. Но допустимо ли, чтобы труд ныне уничтожил все наши достижения на этом поприще, цепляясь за свою международную организацию, которая создавалась для справедливой борьбы с международным капиталом? Пожалуй, такой разворот неизбежен, если международный организованный труд укрепит свои позиции, ибо реакцией на это станет возрождение международного капитализма. Экономическая война как итог подобного конфликта может закончиться либо большевизмом, либо победой одной из сторон, и тогда победитель сделается истинным мировым правительством, утвердит новую империю организаторов. Победи труд, вскоре станет очевидно, что организаторы труда не сильно отличаются от своих предшественников (военных и капиталистов) в том существенном отношении, что так же держатся за власть и продолжают слепо организовывать общество – пока их не свергнет новая революция. Колеса истории вращаются, заставляя человечество снова и снова переживать то беспорядок, то тиранию; школьники будущего прочитают в учебниках об очередной «эпохе» – пролетарской, которая наступила после эпох церковного доминирования, милитаризма и капитализма. Добившись победы, вожаки пролетариата, я уверен, без тени сомнения прикажут открыть огонь из пулеметов по толпе, подобно всем остальным «всадникам вихря»[206] в минуту паники.
Но если признать, что организация с опорой на местные сообщества принципиально важна для плодотворной и, следовательно, мирной жизни наций, то сами эти местные сообщества должны обладать не менее плодотворной и сбалансированной природой, совместимой с природой нации. Никаким иным образом не получится помешать организации по «классам и интересам» уверенно вторгнуться в локальную организацию. До тех пор, пока мы позволяем громадным метрополисам беспощадно изымать лучшие молодые умы из местных сообществ (если указать всего на одну сторону происходящего сегодня), организация будет и впредь чрезмерно сосредоточиваться в метрополисах, тем самым по умолчанию превращаясь в организацию по общенациональным классам и интересам. Как бы мы ни воспринимали текущую ситуацию – с точки зрения свободы людей или с точки зрения свободы народов, – вывод, полагаю, очевиден: единственное, что мы можем сделать, – это потеснить классовую организацию, не обращая внимания на ее боевые кличи и якобы полезные инициативы, и стремиться к органическому идеалу сбалансированной жизни провинций и малых локальных сообществ.
Давайте теперь рассмотрим этот вопрос с обратной стороны, отталкиваясь от свободы людей. Чего хочет обычный человек? Милль утверждает[207], что за потребностями в еде и крове идет потребность свободы, но современный демократ подчеркивает, что важна не просто свобода возможностей, а равенство этих возможностей. Речь о возможности осознать свои способности, возможности жить идеями и поступками, воплощая эти идеи; именно об этом мечтает – все чаще – здоровый человек. Что касается идей, они могут быть о любви и о благородном воспитании детей, о ремесле и совершенстве навыков, о религии и спасении души, о каких-то спортивных достижениях, о конституции и улучшении общества, о красоте и ее художественном выражении; но, так или иначе, человек желает жить разумной жизнью и, зачастую подспудно, мечтает о признании собственного человеческого достоинства.
Посредством всеобщего начального образования мы начали обучать искусству манипулирования идеями тех, кто в древнем обществе считался рабами. Совершенно не образованный человек мыслит предельно конкретно; поэтому великие религиозные учителя прошлого изъяснялись притчами. Необразованному человеку недоступны ни прелести, ни опасности идеализма. Несомненно, наши западные сообщества сегодня проходят опасную стадию развития. Полуобразованные люди чрезвычайно восприимчивы, а сегодняшний мир состоит преимущественно из полуобразованных людей. Они способны усваивать идеи, но у них нет привычки проверять эти идеи на обоснованность и здравость. Иными словами, большинство нынешних людей крайне подвержено «внушению»; это обстоятельство хорошо известно тем, кто участвует в выборах и редко взывает к голосу разума, общаясь с публикой. К слову, внушение – главный метод немецкой пропаганды.