Одним из наиболее серьезных препятствий к появлению сбалансированных местных сообществ является различие в диалектах, на которых изъясняются простые люди и представители высших классов. После норманнского завоевания наши крестьяне говорили по-английски, наши рыцари – по-французски, а наши священники – на латыни, и в результате рыцарю было проще общаться с рыцарем из Франции, а не с подданными, и то же самое верно для священников. Сегодня, как мне кажется, наблюдается любопытное различие между шотландским и английским народами. В Англии представители профессионального сообщества учатся в тех же школах и университетах, что и отпрыски землевладельцев, да и торговцы с промышленниками отправляют своих сыновей в эти учебные заведения. Поэтому линия социального разделения, о чем свидетельствуют речь и осанка, пролегает между верхним и нижним слоями среднего класса. В Шотландии, с другой стороны, верхушка общества посылает сыновей преимущественно в английские государственные школы и английские университеты, тогда как служители шотландской церкви, адвокаты шотландских судов, врачи и учителя обучаются в основном в местных университетах, куда сыновья лавочников и ремесленников поступают намного чаще, чем в Англии. В итоге, на мой взгляд, шотландская аристократия отрывается от народа сильнее, нежели в Англии. Винить их не стану, ибо они просто плывут по волнам судьбы. Говорят, некий шотландский баронет, у которого было восемь красавиц-дочерей на выданье, посадил их всех в карету и увез из Эдинбурга в Лондон, потому что все молодые шотландцы, ему знакомые, обладавшие деньгами или умом, позволявшим заработать деньги, уже перебрались туда! В конце восемнадцатого и начале девятнадцатого столетий Эдинбург являлся одним из светочей Европы, причем излучал свет собственного оттенка. Но сегодня он превратился в очередное доказательство тщетности попыток отделить экономику от других сторон жизни государства и его провинций.
Двигаемся ли мы в своих рассуждениях сверху, от свободы народов, или снизу, от свободы людей, выводы оказываются совершенно одинаковыми. Нация, которая хочет стать братской для других наций, должна быть независимой в экономическом и во всех прочих отношениях; она должна вести и поддерживать полноценную, всецело сбалансированную жизнь. Но нация не может быть независимой, если она разделена по классам и интересам, ведь такие группы всегда стремятся объединиться в военных целях с аналогичными группами в составе других наций. Поэтому следует стремиться к национальной организации с опорой на провинциальные сообщества. Но, чтобы какая-либо провинция обрела достаточную силу для удовлетворения местных амбиций, она должна сама жить полноценной и сбалансированной жизнью (с учетом, конечно, требований федерального правительства). Именно этого требует подлинная свобода людей – речь о возможности полноценной жизни на собственной малой родине. Организация по общенациональным классам и интересам возникает как плод конфликтов, она нам не подходит, поскольку переносит все сколько-нибудь значимые карьерные шансы в метрополис. Кроме того, трущобы, как и большую часть иных материальных воплощений упадка, можно считать следствием обесценивания местной жизни, ибо все это – итог нарушения жизненного принципа, подразумевающего полноту и сбалансированность бытия.
Провинции, живущие полноценной жизнью, объединяются, конечно, в федеративную систему. Предполагается при этом не просто децентрализация, но распределение различных социальных функций, которые подлежат передаче на местный уровень. Не вызывает сомнений тот факт, что в настоящее время в англосаксонском мире наблюдается утверждение новой схемы государственного управления. Соединенные Штаты Америки, Канада, Австралия и Южная Африка в большей или меньшей степени федерализировались, а в Великобритании мы, кажется, тоже постепенно движемся по этому пути. Нам продолжает мешать «ирландский вопрос», но, по сути, это, в общем-то, пустяк, и нельзя допускать, чтобы распри четырех миллионов человек постоянно препятствовали органическому лечению болезни, терзающей более сорока миллионов человек. Разделение Англии на северные и южные провинции, вероятно, понадобится для того, чтобы не возникло эффекта «преобладающего партнера», но с точки зрения, излагаемой в данной книге, подобное разделение само по себе достаточно полезно. Однако для достижения поставленной цели мало предоставить провинциям скудные полномочия по управлению «топливом и водой»; людей следует так глубоко вовлекать в экономическую жизнь областей своего проживания, чтобы и хозяева, и работники создавали собственные организации именно в провинциях. Если каждая единица общественного порядка – нация, провинция, община – будет стремиться к тому, чтобы предпринять соответствующие шаги для достижения полноты и баланса в жизни, потребность в наличии широко распространенной организации по классам или интересам постепенно перестанет быть насущной (и сохранится разве что в целях оповещения населения).
Рассмотрим жизнь деревьев. В природных, естественных лесах торжествует конкуренция, поэтому ни одно дерево не достигает полного и сбалансированного роста, в него как бы заложенного. Деревья средней высоты рвутся вверх, к свету; те, что растут на опушке, тянутся дальше, как бы желая увеличить площадь леса; а в чащобе встречаются всевозможные варианты гниения и разложения. Если бы, как в сновидении Данте[213], в стволах деревьев были заключены духи, то можно было бы вообразить этакую лесную лигу – листва против корней, недовольная обилием стволов и сучьев, или корни против листвы, недовольные тем, что листья не пропускают свет и воздух. Но всякое недовольство оказалось бы тщетным, ибо каждое дерево состоит из корней и листвы. Ландшафтный садовник (цивилизация) органическими средствами, может самостоятельно добиться совершенной красоты деревья. Он сажает ростки далеко друг от друга, чтобы деревья росли свободно, как положено их породам; он ухаживает за саженцами, подрезает молодые деревца, удаляет отмирающие сучья и участки коры. Его стараниями мы можем наслаждаться едва ли не самой воодушевляющей достопримечательностью земного шара – парком благородных деревьев, каждое из которых достигло полного, сбалансированного развития. Страдают лишь обезьяны и белки, прыгающие с ветки на ветку, своего рода неуловимые «международные» эксплуататоры и спекулянты.
Эта притча показывает заодно, что функции развития и контроля являются раздельными и должны таковыми оставаться. Когда государственные чиновники ударяются в социализм и пытаются провоцировать, а не просто обеспечивать, развитие, они утрачивают навыки своей основной деятельности, то есть критики – критики понимающей и сочувствующей. Критический настрой несовместим с художественным, организующим энтузиазмом. У нас, например, критиковали слишком мало, не проявляя должной бдительности в отношении признаков дисбаланса в развитии. Британский совет по торговле при laissez-faire настолько поддался очарованию бездействия, что не сумел создать хотя бы сколько-нибудь дееспособный механизм наблюдения за текущей политикой. Федеральные органы власти любого уровня, будь то Лига Наций или отдельная страна, должны включать в себя министерство обороны и министерство развития, а последнему надлежит распространять предупреждения и повторять эти предупреждения до тех пор, пока не сформируется просвещенное общественное мнение на местах; люди должны вмешиваться вовремя, чтобы предотвратить сползание текущей политики в сторону пропасти, то есть в сторону фатального нарушения баланса в государстве или в мире в целом. Насколько мне известно, в Соединенных Штатах Америки забота о сельском хозяйстве возложена на штаты, а Федеральное бюро сельского хозяйства заботится о сохранении природных ресурсов страны. В Риме имеется Международный сельскохозяйственный институт, который собирает статистику по мировым урожаям и издает своевременные предупреждения о колебаниях рынков и цен; в годы последней войны помощь этого института пригодилась союзникам.
Люди практичные наверняка скажут мне, что идеал полного и сбалансированного экономического роста в каждом населенном пункте противоречит условиям нашей эпохи; что он, более того, безнадежно устарел. Мне скажут, что отличное дешевое производство возникает в схеме всемирной организации труда при местной специализации. Я признаю нынешние тенденции и согласен с тем, что они приносят максимальные материальные результаты – на некоторое время. Но всякому заводчику животных ведомо, что рано или поздно наступает пора покончить с внутренним оплодотворением и снова прибегнуть к оплодотворению со стороны.
Афины и Флоренция достигли величия потому, что воспринимали жизнь как целое. Если неустанно гнаться за эффективностью и дешевизной, молясь им как идолам, мы окажемся в мире, где молодежь будет познавать жизнь исключительно в отдельных ее проявлениях; национальные и международные организаторы единственные будут владеть ключами от смотровой площадки с полным обзором. Разве возможно таким вот образом обеспечить постоянный приток молодых и дерзких умов, приток интеллектуально активных работников? Всякая специализация чревата застоем и гибелью; порой и самой доблестной армии приходится дожидаться подвоза провианта. Думаю, развитие человеческого мозга и рост удовлетворенности связаны с чем-то большим, чем получение технического образования или наличие жилья. Так ли очевидно, что на исходе столетия отказов от стремления разбогатеть как можно быстрее мы не должны были стать намного богаче, чем мы есть?
Да, в ходе недавней войны мы назначали контролеров и учреждали международные комитеты контролеров для координации управления мировой торговлей, и эти люди спасли нас от голода. В кризисные времена вполне логично полагаться на свой опыт и интеллектуальный капитал. Люди таковы, каковы они есть, они создают частные предприятия, испытывая страх обанкротиться, и живут, крепко держа в руках бразды правления деловой жизнью. Великие организации, будь то бизнес-партнерства или государственные учреждения, не в состоянии предоставить столько же шансов, хотя они, безусловно, сулят более спокойную жизнь.