Кто-то скажет, что кредиты и страховки должны охватывать массу населения, и с этим я соглашусь: их функция заключается в том, чтобы ликвидировать местные недостатки, обусловленные неурожаями или перебоями в производстве. Тем не менее давайте признаем, что за ними скрывается угроза финансового контроля над миром. Лига Наций, возможно, должна забрать эти функции себе, иначе нами станут управлять одни лишь «интересы» общества. Тут существуют два способа действий – контролировать на федеральном уровне или пытаться уравновесить эти «интересы» международной организацией других «интересов». Федеральная власть, международная или в отдельном государстве, опирается на развитые сообщества и не может по своей природе стремиться к созданию империи, поскольку она представляет сбалансированное человечество. Но большие специализированные организации, с экспертами во главе, непременно начнут добиваться главенства, и это состязание неминуемо закончится правлением того или иного «специалиста». Это будет империя, о чем говорит отсутствие баланса.
Понятно ли нам, что мы завершили исследование земного шара и что всякая система в мире отныне является замкнутой, вследствие чего никакое частное изменение невозможно без смещения общего баланса, что больше нет пустынных берегов, на которых покоятся обрывки неполных мыслей? Давайте попробуем мыслить логически, симметрично, но действовать осторожно, поскольку нам противостоит могущественная текущая политика. Если попытаться ее остановить или хотя бы замедлить, она сразу же нанесет карающий удар. Если позволить ей осуществляться бесконтрольно, она вновь сбросит нас с обрыва. Ее нельзя направлять, возводя заборы и ремонтируя эти заборы, когда она их повалит, потому что эта текущая политика подразумевает участие сотен миллионов людей, которые гонятся за счастьем, и они снесут все заборы массой, подобно орде муравьев. Мы только в состоянии предлагать человечеству привлекательные идеалы. Вот почему христианство побеждает, даже девятнадцать столетий спустя, и преодолевает все препятствия, несмотря на критику самого вероучения и его чудес.
По моему убеждению, нам нужно руководствоваться в нашей реконструкции стремлением к государственному управлению, которое ставит целью создание сбалансированного государства сбалансированных провинций, такого государства, которое не запятнает себя ни свободной торговлей, ни протекционизмом. Достаточно одного или двух поколений, приверженных такому идеалу, чтобы постепенно изменить нашу текущую политику, обрести по-настоящему братские нации и братские провинции вместо конфликтующих организованных интересов, неумолимо желающих расширить свои границы в международном пространстве и обойти с флангов иные интересы, присущие малым национальным масштабам. Вспомним, как любопытный негативный идеал laissez-faire на протяжении нескольких поколений подмял под себя, фактически, все британское общество, и в результате понадобилась мировая война, чтобы избавиться от сформировавшихся корыстных интересов.
В настоящее время, как мне кажется, мы мыслим нашу частичную реконструкцию в соответствии с разрозненными идеалами довоенных филантропов – доступное жилье, умеренность, сотрудничество фабрикантов и работников и так далее. Но если просто построить триста тысяч новых домов там, где они якобы «нужны», мы рискуем снова лечь в дрейф, утяжелив балласт.
В ходе войны мы мало-помалу осознали необходимость единого стратегического командования и единого экономического управления. Достанет ли нам смелости поступить таким же образом в мирное время, когда ситуация намного деликатнее, ибо предстоит иметь дело с созиданием и развитием, а не с разрушением?
«Не звезды, милый Брут, а сами мы Виновны в том, что сделались рабами»[214].
Глава 8Постскриптум
Недавние всеобщие выборы, их значение в мировом масштабе; спасительная ценность добрососедства.
После написания этой книги мне довелось участвовать в парламентских выборах в Шотландии, где моими противниками были либералы и социалисты. Что касается либерализма, то о нем сейчас попросту нечего сказать; крепкий индивидуализм всегда был и будет составной частью британского характера, какая бы участь ни ожидала политическую партию, выражавшую эту идеологию в девятнадцатом столетии. А вот несмолкающая пропаганда социализма в настоящее время достигла чрезвычайно важной стадии. Простой бюрократический социализм подвергся критике благодаря событиям последнего времени; чем больше мы узнаем о работе высших чиновников в ходе войны, тем менее вероятно, на мой взгляд, желание сохранить их правление. Мой социалистический оппонент требовал ликвидировать собственность на землю и отменить проценты на капитал; иными словами, он призывал к конфискации и революции; но даже не это главное в его рассуждениях. Сторонники моего соперника – молодые люди с горящими глазами, увы, не слишком красноречивые и не умеющие обосновывать свои аргументы – почти на каждом собрании отважно защищали русских большевиков. Большевизм, отмечу, имеет два воплощения; во-первых, это элементарное насилие и тирания якобинцев, которых уничтожают на определенном этапе величайших революций; во-вторых, это «синдикалистский» идеализм. Отдаю противникам должное: именно вторая сторона большевизма по-настоящему привлекает и воодушевляет моих молодых шотландских соперников. Большевики восстают против парламентаризма, основанного на местных общинах или, как они сказали бы, на множестве социальных пирамид, каждая из которых увенчана капиталистической макушкой. Их идеалом является федерация представительных советов или союзов – советов рабочих, крестьян и, если угодно, профессионалов (юристов, врачей, учителей и т. д.). Поэтому большевики, как в Петрограде, так и в Берлине, последовательно выступали против созыва национальных собраний для принятия парламентских конституций по «буржуазному» западному образцу. Их мятежи предусматривали организацию по интересам, а не по местностям[215]. По причинам, изложенным в данной книге, подобная организация, как я считаю, неизбежно ведет к марксистской войне международных классов, пролетариата и буржуазии, а затем одной части пролетариата против других (уже русские городские рабочие, как мы знаем, воюют с русскими крестьянами). Финалом здесь будет либо мировая анархия, либо мировая тирания.
Я вернулся в тишину своей библиотеки с убеждением, что мысли, перенесенные мною на бумагу, как нельзя точнее соответствуют бурному потоку реальной жизни в годы величайшего из кризисов, с которыми сталкивалось человечество. Наша старая английская идея палаты общин и коммун, американская идея федерации штатов и провинций и новый идеал Лиги Наций – все это способы противодействия политике, находящей свое воплощение в тираниях Восточной Европы и Хартленда, будь то династическая или большевистская тирания. Можно, конечно, трактовать большевистскую тиранию как предельно жестокую реакцию тирании династической, но все же неоспоримо, что русские, прусские и венгерские равнины, с их широко распространенным единообразием социальных условий, одинаково благоприятны для торжества милитаризма и для пропаганды синдикализма[216]. Против этого двуглавого орла сухопутной силой должны выступить жители Запада и островитяне. Даже на наших полуостровах и островах современные способы коммуникации настолько «выравнивают» естественные преграды, что организация по интересам представляет собой реальную угрозу. В Хартленде, где физических контрастов мало, лишь посредством сознательного стремления к идеалу, ориентируя политическую волю на национальное, мы сумеем обрести истинную свободу. Хотя бы для того, чтобы «проникнуть» в этот опасный Хартленд, океанические народы должны еще более решительно и сурово отстаивать собственную организацию по местностям, причем каждый населенный пункт должен жить настолько полной и сбалансированной жизнью, насколько позволяют обстоятельства. Наши усилия следует направлять сверху вниз, от провинций к городам. Ист-Энды и Вест-Энды делят наши города на касты; не считаясь с жертвами, нужно избавляться от этого раскола. Сельская местность, в которой успешные лидеры явно служат интересам своих более слабых братьев, должна быть нашим идеалом.
В былые времена нередко можно было услышать воззвания к «друзьям и соседям». Друзей у нас достаточно, однако слишком часто они разбросаны по стране и принадлежат к нашей собственной социальной касте. Или, если им случится проживать поблизости, это, как правило, объясняется тем, что наша каста присвоила себе конкретный городской квартал. Мы словно вернулись в раннее Средневековье, когда, как гласит исторический анекдот, на рынке встречались трое, и один из них соблюдал римские законы, второй следовал обычаям франков, а третий придерживался установлений готов. Схожая картина наблюдается сегодня в Индии, где есть индуисты, магометане и христиане. Ничего подобного не было ни во Флоренции четырнадцатого столетия, ни в Афинах при Перикле, ни в елизаветинской Англии.
Увы, для многих из нас, привычных к городской и пригородной цивилизации, это замечательное старинное слово «сосед» почти утратило смысл. Сегодняшний мир громко тоскует по добрососедству и мечтает забыть о нескончаемой суете – так нас утомили современные возможности коммуникации. Давайте восстановим самообладание, иначе нам суждено превратиться в рабов мировой географии, эксплуатируемых организаторами-материалистами. Соседство, или братский долг перед теми, кто принадлежит к нашим согражданам, – вот единственная надежная основа счастливой жизни. Здесь уже присутствует движение вверх, от города к провинции, от провинции к государству, от государства к всемирной Лиге Наций. Это способ покончить с трущобами бедноты и со скукой богачей, с войной классов и войной между народами.