Представители союзных наций собрались на второе пленарное заседание Парижской конференции. Им была предложена резолюция об учреждении комитетов, которые должны подготовить доклады относительно обсуждаемой Лиги Наций и по другим вопросам. Состав комитетов, куда предполагалось включить по два представителя от каждой из пяти великих держав (Соединенные Штаты Америки, Британская империя, Франция, Италия, Япония) и по одному представителю от пяти прочих стран, был предложен Советом десяти, в котором состояли только великие державы, и эту схему вынесли на пленарное заседание для утверждения. Разумеется, малые страны не преминули выразить недовольство. Сэр Роберт Борден[218] от имени Канады спросил, кто и с какими полномочиями принимал решение о создании комитетов, ведь это, по большому счету, прерогатива делегатов конференции. Делегации Бельгии, Бразилии, Сербии, Греции, Португалии, Чехословакии, Румынии, Сиама и Китая потребовали для себя особого представительства в комитетах. Затем вмешался господин Клемансо, сидевший в председательском кресле между президентом Вильсоном и мистером Ллойд Джорджем[219]. Он указал, что на момент прекращения военных действий численность армий великих держав составляла двенадцать миллионов человек; они могли бы определить будущее мира в переговорах между собой, но, преданные новым идеалам, согласились сотрудничать с другими странами. После этого решение утвердили nemine contradicente, то есть без возражений.
Очевидно, что миром до сих пор правит сила, при всех юридических рассуждениях о равноправии суверенных государств, больших и малых. Данная книга, в которой говорится, что мы должны создавать Лигу Наций с учетом реалий, иначе она окажется недолговечной, ничуть не устарела. Кроме того, следует отметить, что число великих держав – их пять – в точности соответствует довоенному Двойственному союзу (который стал Тройственным с привлечением Италии) и Тройственной Антанте; именно вражда этих союзов обернулась войной. Отсюда вытекает, что наша Лига Наций останется жизнеспособной, пока пять держав, ныне союзных, готовы к сотрудничеству. Увы, этого недостаточно, чтобы помешать кому-то из них выдвинуть притязания на господство. Без сомнения, новая Германия и новая Россия когда-нибудь расширят этот список до семи участников. Возможно, и малые державы, приняв во внимание очевидный факт (в частности, вот этот инцидент), предпочтут объединиться. Скажем, мне видятся такие объединения, как скандинавская группа, группа промежуточного пояса Восточной Европы (от Польши до Югославии) и испано-южноамериканская группа (без Бразилии, наверное). В любом случае Лига Наций должна способствовать тому, чтобы мнение человечества было услышано, а устаревшие договоры подверглись пересмотру заблаговременно, пока они не сделались непосильным бременем. Но самое главное – давайте не строить иллюзий: демократия обязана учитывать реалии.
Земной шар и обретение мира
Меня попросили развить темы, которые затрагивались в моих предыдущих работах, в особенности уделить внимание тому, не утратила ли выдвинутая мною концепция Хартленда свое значение с изменением современных условий войны. Дабы уточнить место этой концепции в нынешнем контексте, мне придется кратко изложить историю ее возникновения.
Мое самое раннее воспоминание о государственных делах восходит к сентябрю 1870 года, когда, будучи маленьким мальчиком, который только начал посещать местную гимназию, я принес домой новость, которую узнал из объявления на двери почтового отделения, – что Наполеон III и вся его армия сдались пруссакам при Седане[220]. Это событие потрясло англичан, которые до сих пор продолжали гордиться Трафальгаром и язвить по поводу отступления французов из-под Москвы, но в целом случившееся было осознано лишь спустя несколько лет. Британское превосходство на морях пока не оспаривалось, и единственная, по мнению британцев, опасность для заморской империи заключалась в азиатских устремлениях России. В те времена лондонские газеты не скупились на сообщения о свидетельствах российских интриг в каждом слухе из Константинополя и в любых племенных беспорядках вдоль северо-западной границы Индии. Британская морская мощь и русская сухопутная мощь конкурировали на международной арене.
Тридцать лет спустя, на рубеже столетий, фон Тирпиц[221] начал создавать новый немецкий военно-морской флот. В ту пору я был занят преподаванием политической и исторической географии в университетах Оксфорда и Лондона и фиксировал происходящее с должным учительским тщанием, набирая материал для обобщения. На мой взгляд, действия немцев доказывали, что их страна уже обладает величайшей организованной сухопутной мощью и, занимая стратегическое центровое местоположение в Европе, намерена также укрепиться на море, причем в такой степени, которая позволит нейтрализовать морскую мощь Великобритании. Кроме того, и Соединенные Штаты Америки неуклонно добивались статуса великой державы. Впрочем, их возвышение пока отражалось лишь в статистических таблицах, хотя в годы моего детства кое-кого, помнится, уже вдохновляла американская изобретательность, и в нашей классной комнате висела картина с изображением битвы между «Мерримаком» и «Монитором», первым броненосным и первым башенным кораблем[222]. Если коротко, Германия и Соединенные Штаты Америки явно рвались присоединиться к Великобритании и России.
Ключевыми событиями, из которых возникла идея Хартленда, стали англо-бурская война в Южной Африке и русские операции в Маньчжурии. Война в Южной Африке закончилась в 1902 году, а весной 1904 года скорая русско-японская война виделась неизбежной. Поэтому доклад, прочитанный мною в Королевском географическом обществе в начале 1904 г. под названием «Географическая ось истории», был посвящен текущему моменту, но строился на многолетних наблюдениях и размышлениях.
Контраст между британской войной с бурами, полыхавшей за морями, за 6000 миль от Лондона, и войной, которую Россия вела на суше на сопоставимом расстоянии от своей столицы, вполне естественно наводил на мысли об аналогичном сопоставлении между Васко да Гамой, обогнувшим мыс Доброй Надежды в ходе плавания в Индию в конце пятнадцатого столетия, и походом казака Ермака во главе конного войска через Уральский хребет в Сибирь в начале шестнадцатого века. Это сравнение, в свою очередь, заставило меня проанализировать длительную череду набегов в период классической античности и в средние века со стороны кочевых племен Центральной Азии на оседлое население полумесяца субконтинентов (полуостровная Европа, Ближний Восток, Индия и Китай). Я пришел к следующему выводу:
…в текущем десятилетии мы, впервые в истории, получили возможность попытаться провести, до некоторой степени полноты, корреляцию между широкими географическими и крупными историческими обобщениями. Впервые в истории мы обрели шанс воспринять реальные пропорции событий и свершений на общемировой сцене и можем предпринять поиски формулы, выражающей, хотя бы в определенных отношениях, географическую причинность происходящего на протяжении столетий. Если нам повезет, эта формула будет иметь практическое применение, поскольку она должна учитывать ряд конкурирующих сил современной международной политики.
Слово «Хартленд» встречается в докладе 1904 года всего единожды, как описательный, а не нарицательный термин. Тогда я предпочитал рассуждать об «осевой области» и «осевом государстве», формулируя свои мысли так:
Смещение баланса сил в пользу осевого государства в результате расширения последнего за счет окраинных земель Евразии позволит использовать обширные континентальные ресурсы для строительства флота, что чревато возникновением мировой империи. Это может произойти, если Германия заключит союз с Россией…
В заключение можно прямо указать, что стремление установить власть над Россией вместо владычества над внутренними районами не приведет к снижению географической значимости осевой позиции. Если, например, Китай при поддержке японцев решит низвергнуть Российскую империю и завоевать ее территорию, это станет «желтой опасностью» для свободы всего мира только потому, что к ресурсам великого континента добавится океанское измерение; данного преимущества Россия как владелица осевого положения пока лишена.
На исходе Первой мировой войны в Лондоне и Нью-Йорке была опубликована моя книга «Демократические идеалы и реальность». Очевидно, что термин «ось», пригодный для академического исследования начала столетия, перестал соответствовать международной ситуации, складывавшейся после первого великого кризиса нашей мировой революции: отсюда появились «идеалы, «реалии» и «Хартленд». Но тот факт, что, даже при всех оговорках и уточнениях, доклад 1904 года и пятнадцать лет спустя оказался полезным для оценки текущей ситуации, внушал уверенность в том, что искомая формула действительно найдена.
Обратимся теперь к основной теме настоящей статьи – желанию понять и оценить значимость концепции «Хартленда» через анализ состояния мира накануне нынешнего положения дел. Следует учитывать, что я рассуждаю о стратегии, которая, разумеется, должна быть эффективной и в мирное время, а не только в периоды военных действий. Я не намерен вовлекаться в широкие споры, которые ведутся сегодня и которые затрагивают судьбу грядущих поколений; мои соображения будут касаться исключительно тех лет, когда противника надлежит сдерживать, пока, выражаясь в стиле «Касабланки»[223]