дня, в который застрелился.)
Дунпо был не только поэтом и живописцем, но и популярным в народе сановником, а также искусным инженером. Из его проектов более всего известна дамба через Западное озеро, которая существует поныне. Он был человеком Возрождения за три столетия до Возрождения.
Мы с Даной выходим из музея под прояснившееся небо, и я задумываюсь: почему сейчас таких людей не сыщешь? Куда подевался размах? Впрочем, ответ напрашивается сам собой: несложно вообразить, что случилось бы, пожелай Дунпо с его разносторонними талантами поступить в современный университет.
– Вы интересуетесь литературой, мистер Су? Тогда вам на филологический факультет. А если рисуете – милости просим на факультет живописи. Говорите, вас увлекает инженерное дело? Никаких проблем – у нас есть и такой факультет.
– Но мне интересно все сразу.
– Извините, мистер Су. Ничем не можем помочь. Определитесь, в какой области хотите делать карьеру, а потом приходите. Впрочем, погодите… Я могу посоветовать вам хорошего психиатра.
Мы редко задаемся вопросом, правилен ли такой подход. Однажды на вечеринке я услышал фразу: «В былые времена узкой специализации не существовало, поскольку мир был проще». Резонно. Но, может быть, все наоборот: мир был проще именно потому, что не было узкой специализации? Сейчас поощряется ситуация, когда ученый выбирает себе узенькую нишу и не высовывается за ее пределы. Однако это неизбежно ведет к сужению его возможностей.
Мы оплакиваем смерть человека Возрождения, не замечая в своей слепоте очевидный факт: мы же сами его убили – и продолжаем это делать в вузах и офисах по всей стране.
Писать книгу – акт творчества. Читать – тоже. Однако все это блекнет в сравнении с изобретательностью, необходимой, чтобы достать редкий китайский манускрипт. На какие только ухищрения мне не приходится пойти, чтобы ознакомиться с одной книгой – важной частью китайской загадки!
Автор этой книги – Шэнь Ко. Этот китайский Леонардо да Винчи жил в XI веке и внес заметный вклад во многие сферы знания (в частности, изобрел магнитный компас). Подобно Леонардо, он записывал свои идеи – многообразные и яркие – в записные книжки. Веками эти книжки считались потерянными, но однажды вдруг обнаружились, а недавно были переведены на английский язык.
Однако добыть экземпляр оказалось нелегко. Поначалу я растерялся: ведь мы живем в мире, где от любой вещи (и уж точно от любой книги) нас отделяет один клик. Потом собрался с мыслями и взглянул на вещи философски. Большую часть человеческой истории все было иначе: книги являлись ценным имуществом, даже сокровищем (не только в метафорическом, но и в буквальном смысле). Чтобы достать нужную книгу, люди прикладывали массу усилий. Поэтому миг, когда она наконец оказывалась в руках, был намного слаще.
Книга называется «Мэнси би тань» («Беседы с кистью в Мэнси»). Увлеченный необычным названием и горячим желанием познакомиться с китайским Леонардо, я преисполняюсь решимости раздобыть ее. Навожу справки через знакомых, знакомых знакомых и полных незнакомцев. Наконец мои усилия вознаграждаются: библиотекарь по имени Норман (так его имя звучит на английский лад) приносит ее ко мне в гостиницу. Все делается украдкой, словно мы шпионы или наркоторговцы.
Двухтомник увесист. Я гляжу на него со смесью восхищения и недоверия, словно на посланца из иного мира. Мне не терпится окунуться в текст, но разве можно делать такие вещи без кофе? Да, именно кофе: при всей любви к дивному местному чаю, для таких случаев его недостаточно.
Поэтому я отправляюсь в приглянувшуюся кофейню неподалеку. Называется она Hanyan и удобно ютится между художественными галереями и антикварными лавками. Как раз то, что надо.
Устроившись за столиком, заказываю кофе. Вздрагиваю: с дивана, зажав сигарету между пальцами, на меня взирает Ума Турман – сцена из «Криминального чтива». Чуть позже обнаружится, что в туалете посетителей ждет Роберт де Ниро (как в «Таксисте»). На стенах висят электрогитары и юньнаньские музыкальные инструменты (тоже похожие на гитары), деревянные куклы и виниловые грампластинки. Немного крикливо. Впечатление смягчает акустика: спокойный джаз, слабое гудение кофеварки да китайский непонятный говорок. В атмосфере есть что-то удивительно мирное.
Именно здесь, в нежданной безмятежности, я достаю первый том «Бесед с кистью». Открываю его не сразу, смакуя миг соприкосновения с чудом. Ведь в течение двух веков после смерти Шэня одинокий экземпляр пребывал в забвении. Затем в 1305 г. появилась первая ксилография. Несколько копий осели в руках частных коллекционеров, а книга на шесть столетий потерялась из виду. Лишь в 1940-х гг. ее экземпляр (видимо, уже единственный) вывез в Гонконг известный коллекционер Чэнь Чэнчжун. Там библиофил по имени Ху Дао-цзин затратил жизнь на подготовку критического издания, перевел текст на современный китайский язык, а впоследствии сделал и английское издание, которое попало в мои руки.
Я все еще медлю – взвешиваю увесистый томик в руке, глажу истершийся переплет. Затем неторопливо открываю, наслаждаясь изящной отделкой страниц. А вот и портрет Шэня. Поэт изображен в традиционных шелковых одеждах и шляпе с острыми краями. У него изящная рельефная бородка и отвисшие усы «Фу Манчу». Взгляд устремлен вдаль, словно его внимание привлечено чем-то удивительно интересным. На губах играет легкая улыбка. В целом человек выглядит симпатичным, но понять, какой он, невозможно. Нужно копать глубже.
Если бы в Древнем Китае существовали визитки, визитка Шэня выглядела бы весьма впечатляюще. Судите сами: математик и астроном, метеоролог и геолог, зоолог и ботаник, фармаколог и агроном, археолог и этнограф, картограф и энциклопедист, дипломат и инженер-гидравлик, изобретатель и министр финансов. И это лишь в рабочее время! А в свободные часы он писал стихи и музыку. Он первым выявил морское происхождение некоторых скал и останков. Первым составил топографическую карту. Первым описал осадочные отложения. Выдвинул (правильную) гипотезу о том, что климат постепенно меняется. Величайшим же его вкладом в науку стало наблюдение, что игла компаса указывает на север и юг не точно, а с легким отклонением. Этот феномен, и ныне важный для успешной навигации, называется магнитным склонением. Из европейцев его откроет Христофор Колумб 400 лет спустя. Неудивительно, что Джозеф Нидэм назвал Шэнь Ко «самой интересной фигурой во всей истории китайской науки».
Потомки же запомнили (если запомнили) Шэня как поэта. Лишь благодаря Нидэму стало широко известно о его научных открытиях. Что ж, дело обычное. Слава гениев прихотлива. Гёте гордился своими научными изысканиями, а мы видим в нем поэта. Сэр Артур Конан Дойл считал себя создателем серьезных исторических романов, но для нас он автор рассказов о Шерлоке Холмсе.
Звезда Шэня взошла, когда он сдал сложнейший экзамен на степень «цзиньши». Такие экзамены, и ныне устрашившие бы студента (надо знать десятки конфуцианских книг), были шагом к прогрессу и внесли свой вклад в золотой век. Их задача состояла в том, чтобы заменить кумовщину меритократией. Некоторое время она успешно решалась: наличие могущественного отца или дяди уже не обеспечивало хорошую должность – нужно было стараться самому.
Конкуренция же была сильнейшей. Лучшие из лучших сдавали последний экзамен в императорском дворце. Во избежание мошенничества принимались тщательные меры: обыск у дверей, номера вместо имен на листках с ответами. Текст ответов переписывался, чтобы судьи не узнали студента по почерку.
Да, в науке Шэнь был крупнейшей величиной. А вот на личном фронте ему не везло. Брак вышел неудачным. Ходили слухи, что жена его бьет. И, подобно многим гениям, он находил отдушину в творчестве. Скажем, год 1075 оказался на редкость несчастливым в личном плане, но в профессиональном – чудо за чудом. Именно тогда он обнаружил новые свойства компаса.
Я читаю и улыбаюсь про себя. Как все близко и узнаваемо! Подобно Фукидиду, Шэнь не вписался в политическую конъюнктуру, стал жертвой наветов, был изгнан и сослан в глухую провинцию. Но, как я понял еще в Афинах, отвержение может стимулировать творчество (во всяком случае, у людей независимого ума). Так случилось и с Шэнем. Обесчещенный и забытый, он обосновался в своем имении в Цзинкоу. Назвал его Мэнси (Ручей мечты): оно напоминало сельскую идиллию, о которой грезилось с детства. Там, в вынужденном одиночестве, он написал свой шедевр – «Беседы с кистью».
Перевернув страницу, я обнаруживаю, что книга не имеет ни цельного повествования, ни цельного сюжета, ни единой темы. Как тут не вспомнить записную книжку («Лестерский кодекс») Леонардо да Винчи! (В 1994 г. ее купил на аукционе Билл Гейтс за $30,8 млн.) Подобно этому кодексу, книга Шэня представляет собой собрание разрозненных мыслей и наблюдений, подчас на самые случайные темы. Вникая в них, можно отчасти понять, как работал этот беспокойный и блестящий ум.
Книга состоит из 609 пронумерованных фрагментов, размер которых варьируется от одной фразы до целой страницы. Названия отражают широту интересов. Например: «Слова, используемые в гадании по черепаховому панцирю». Или: «Богатый глупец». Или: «Вскрытие через красный свет». Звучит интригующе.
Правда, Шэнь не всегда располагает к себе. Временами он не прочь побрюзжать («Об ошибках, найденных в книгах»). Однако гораздо чаще благороден и наблюдателен («О наслаждении делами, сделанными для других», «Об одной и той же доброте, которая приносит разные плоды»). Кроме того, он человек здравого смысла: «Медицинское знание черпается не только из книг». Еще трезвая мысль: «В нашем мире дела зачастую идут не так, как мы ожидаем». Да уж. Трудно не согласиться.
Вообще говоря, Шэнь обладал многими талантами, но в конечном счете он был гением наблюдательности. Причем не любой наблюдательности, а той, которая связана с мгновенным озарением (как говорит Роберт Градин, «красотой внезапного видения»). Именно такие наблюдения имел в виду Чарльз Дарвин, когда предостерегал: «Размышлять во время наблюдения – роковая ошибка». Иными словами, нехорошо, когда наблюдению мешают предпосылки и ожидания.