Думаю, для многих свято
Все, что связано с Землей,
Нашей матерью родной.
Ни правительство, ни Ельцин,
Даже рыночный Освенцим
Не исправит нам привычки —
Не возьмем же мы в кавычки
Все, что найдено и снято,
Что для нас навечно свято
Вместе с жизнью полевой
И мечтою голубой.
Не забыть свои маршруты,
Стланик крепкий, словно путы,
Водопады и каньоны,
Свиты, пачки и разломы,
Штольни, скважины, канавы
И охотничьи забавы,
Жилы с золотом и без
И вокруг огромный лес,
Что зовется здесь тайгою, —
Не покрыть забвенья мглою.
В нас апрельская закваска.
Нету крепче поля связки.
Пусть сейчас мы не нужны.
Но с Землею мы дружны,
Как мифичные Антеи.
Мы сегодня — Прометеи:
Нашу печень рвут на части
Идиоты, что у власти,
Как стервятники-орлята…
С Днем геолога, ребята!
Ни аванса, ни зарплаты
(а на ж… уж заплаты).
Оболгана, извращена
Толпой политхамелеонов
Вчера — великая страна,
Сегодня — ад для миллионов.
Настало время для дельцов,
Страной торгующих открыто,
И для вальяжных молодцов
От президентского корыта.
А у людей, что без щита —
Мандата, блата или злата —
Удел печальный: нищета
На фоне общего разврата.
Ты что, мой друг, свистишь?
Мешает жить Париж?
Ты посмотри: вокруг тебя тайга.
Подбрось-ка дров в огонь,
Послушай, дорогой!
Он там, а ты у черта на рогах.
Здесь, как на Плас Пигаль,
Весельем надо лгать,
Тоской здесь никого не удивишь…
Монмартр у костра,
Сегодня, как вчера,
И перестань, не надо про Париж!
Немного подожди,
Потянутся дожди,
Отсюда никуда не улетишь.
Бистро здесь нет пока,
Чай вместо коньяка…
И перестань, не надо про Париж!
Закрыла горы мгла,
Подумай о делах,
И перестань, не надо про Париж…
Я — и грузчик, и завхоз, врач, метеоролог,
Я — и плотник, и радист, и чуть-чуть — геолог.
Начинает нефть свой род
С нефтематерных пород.
Была, значит, раньше лужа,
Замерзавшая в стужу.
Завелись в ней твари
Каждой штуки по паре.
Были там жуки, рыбешки,
Пауки, сороконожки,
Микромир и прочий сброд.
Словом, славный был народ.
Ели много, пили мало,
Так нагуливали сало,
Понимая, что они
для генезиса нужны.
Раз проворные рыбешки
Съели три сороконожки,
Клещ за сладенькую травку
У жука отбил козявку.
И представьте, так случилось —
Лужа кровью замутилась,
От поверхности до дна
Та война была страшна.
И, когда прошли три ночи,
Бог открыл на лужу очи,
Два побитых паука
Доедали червяка.
Горы трупов, нет народа,
Вонь от сероводорода.
Бог спустился к дну с совком
И присыпал грязь песком.
Так родились в смертной схватке
Материнские осадки.
А когда? — Зачем детали?
Лишь бы нефть они создали.
Нефтематерные свиты
Были сверху перекрыты,
Смяты в складки разных форм
По окраинам платформ.
Уплотнением породы
Отжимались нефть и воды.
Потекли, как с губки пена,
С нефтематерного тлена.
Бог поставил им ловушку
И захлопнул вдруг заглушку.
Начал нагнетать давленье —
Получил месторожденье.
Спрятал вглубь свое творенье.
Вот и все стихотворенье.
«Происхождение нефти — только неорганическое! — горячился Илья Яковлевич Фурман <лектор в Воронежском госуниверситете>. — Вон ваше Черное море с его серобактериями… Стояло, стоит и будет стоять это болото, а где нефть? Нефть рождается глубоко в Земле, там, где, как и на Солнце, углерод и водород присутствуют в виде свободных радикалов… Потом эти радикалы проникают в твердую оболочку Земли — в кору, и уже там по мере движения вверх превращаются в циклические и ароматические углеводороды, т. е. в нефть.
— А в учебниках написано по-другому…
— А Вы, молодой человек, меньше читайте и больше думайте!
„Когда же это было? Всего-то сорок лет назад… Тогда суждения Ильи Яковлевича, конечно, же, возбуждали нас, но казались ересью… В книгах черным по белому авторитетно утверждался только осадочный генезис нефти. Даже великий Обручев писал: ‘Если найдете нефть в Сибири, прошу не считать меня геологом…’ И что же? Сегодня нефть и газ ищут и находят в надрифтовых осадочных бассейнах (гигантская Уренгойская провинция в Западной Сибири) или на шельфе морей и океанов. Так что И. Я. Фурман оказался прав больше, чем книги… И все потому, что хотел и мог свободно думать“».
(Из книги [Кременецкий. 2006. С. 95])
Раз в московском кабаке сидели,
Юра Лавренев туда попал,
И когда порядком окосели,
Он нас на Саян завербовал.
В края далекие, гольцы высокие,
На тропы те, где гибнут рысаки,
Без вин, без курева, житья культурного.
Зачем привез, начальник, отпусти!
В тех гольцах высоких долго жили,
Ели мы почти что каждый день.
Прохаря и шкары мы сносили,
А ходить в маршруты было лень.
И хоть с «шестерками»50 хиляли долго мы
По тропам тем, где гибнут рысаки,
Хиляли, пьяные, через дабаны мы
И ничего, конечно, не нашли.
Кончился сезон — конец работы.
Мы ж еще не выполнили план.
А заместо всяческих отчетов
Мы сложили песню про Саян.
Про край далекий тот с его красотами,
Про тропы те, где гибнут рысаки.
К вину и куреву, житью культурному —
Зачем привез — начальник, отпусти!
Сбежал бы я охотно из отряда,
Купил бы самый дорогой билет.
От жизни больше ничего не надо,
Мне нужен только теплый туалет.
Живу на базе, как медведь в берлоге,
И каждый вечер мерзну у костра.
И начинаю вспоминать о Боге,
Едва заслышу звоны комара.
Я ежедневно очень опасаюсь,
Что проворуюсь и пойду под суд.
Я еженощно в страхе содрогаюсь,
Что работяги заживо сожрут.
Они, конечно, на меня в обиде,
Что не даю деньжат им подшофе.
Грозят меня убить и в голом виде
Похоронить в заброшенном шурфе.
Над головой моей висит угроза,
Что очень скоро кончится мой век.
Жена моя!
Ты пожалей завхоза!
Пришли скорее денег на побег!
На душе и туманно, и волгло,
Будто кто-то заплакал во мгле…
Я живу подозрительно долго
На предельно опасной Земле.
Нынче в геологии рубли не те.
Нынче в геологии трудись, потей!
А расценки срезаны, полевые тож.
И рекомендуется работать в дождь.
Рвут из геологии рвачи-молодцы,
Мелкие хозяйчики, детные отцы.
Нынче в геологии все тот же труд,
Нынче в геологию мальчики идут.
Ах, мальчики, мальчики, как же вы так?
На брюки заработаете. А на пиджак?
Вот идет он по земле советской,
На сухом плече несет кирку.
Владислав Иванович Савицкий,
Много повидавший на веку.
Он копал канавы на уране,
В пьяной драке зубы потерял.
Шелестя кредитками в кармане,
Он домой подался на Урал.
Размышлял наедине с собою,
Обходя пивные, как беду:
«Супротив цинги и мордобоя
Челюсть золотую заведу».
Но живешь всегда не как хотелось.
И, еще не выйдя из тайги,
Пропил он не только эту челюсть,
Но часы, кирку и сапоги.
И с тех давних пор на два сезона
Каждый год Савицкого разбит:
Летом землю роет он бессонно,
Зиму — под случайной крышей спит.
Но когда весна цветов насеет,
Он покинет добрую вдову,
И опять уйдет на Крайний Север,
Как теленок зимний на траву.
Сто взысканий, ни одной награды,
Пиджачок заношенный, хоть брось.
Но, когда его попросят: «Надо!»,
Он пророет шар земной насквозь.
И получит премию, и выпьет,
И простую песню заведет,
И над строчкой жалостливой всхлипнет,
И счастливым по земле пойдет.
Так шагай, святой и эпохальный,
Прямиком через двадцатый век,
Чифирист, бродяга и охальник,