Леону приходилось вступать с Димой в деловые отношения. Дима выказывал себя толковым и ненаглым партнером. Он был неглуп, разговаривая с Димой, Леон забывал про его не вполне человеческую внешность.
Еще на заре перестройки, когда не было человека хуже Сталина, Дима высказал соображение, что собрание сочинении Сталина — самовозрастающий капитал.
Леон подумал, что Дима преувеличивает, но недавно наткнулся на объявление в «Книжном обозрении»: «Куплю прижизненное собрание сочинений Сталина. Цена значения не имеет. А. Гогоберидзе, Тбилиси».
«Плюсквамперфектум, давно прошедшее, как говорят немцы, — усмехнулся Дима, когда Леон рассказал ему про объявление. — Полный прижизненный Сталин сейчас идет за доллары». — «Отчего же не переиздадут?» — удивился Леон. «Так, как раньше, нынешним безграмотным ублюдкам не издать, — ответил Дима. — В старых книгах овеществлена эпоха, а в нынешних — стремление слупить деньгу. Кто хочет Сталина, хочет настоящего Сталина, не станет брать дешевку».
Вероятно, Дима занимался не одной лишь книжной торговлей. Какие-то еще мгновенные операции он проводил в подворотне, в беседке соседнего дома. Но это уже не касалось Леона.
— Сложности? — Дима протянул руку.
Рука Леона ушла в его руку, как в мягкую, не очень чистую подушку.
— Да вот, — Леон показал талоны.
— Ну и?
— Оба за четвертак. Я спешу, — вздохнул Леон.
— Не смею задерживать, — ответил Дима. Разговор, таким образом, был закончен. Но и Леон и Дима знали, что это не так.
Леон пошел прочь из подворотни, рассчитывая, если Дима не окликнет раньше, остановиться через семь шагов, оскорбленно крикнуть: «Сколько? Ну!»
Дима окликнул на шестом шаге.
Они миновали подворотню, устроились во дворе в беседке.
— Я бы элементарно толкнул и за тридцатник, — сказал Леон, — только нет времени. Девица ждет в «Кутузове» с пустым стаканом.
Лицо Димы пришло в движение, и Леон неуместно и грязно задумался: как, интересно, обстоят делишки с девицами у Димы?
— Сам Бог послал меня тебе, — порывшись в огромном, не иначе как изготовленном в прошлом веке народовольцами для переноски тогдашних несовершенных бомб, портфеле, Дима извлек бутылку «Калгановой горькой».
Леон подумал, что Дима заблуждается насчет Бога. Или не заблуждается. Просто пока еще не принято говорить: «Сам сатана послал меня тебе».
Конечно же, был соблазн немедленно обменять талоны на «Калгановую». По количеству спиртного и градусам эта бутылка значительно превосходила все, что (при самой удачной реализации талонов) Леон сможет заказать (если сможет) в грабительском «Кутузове». Но… где пить? В «Кутузове» вряд ли. Не в подъезде же угощать Катю Хабло? Ладно бы французским шампанским или португальским портвейном, но не «Калгановой» же горькой! Леон почувствовал себя невольником чести.
— Двадцать три, — сказал он упавшим голосом, — бери их за двадцать три, Дима, — протянул ладонь, на которой, как бабочки с поникшими крыльями, лежали талоны.
— Двадцать, — вздохнул Дима, — исключительно из уважения к тебе. Понимаю: разливать в баре под столом несолидно. Кто разливает под столом, не ходит в бар. Но мы живем в мире смещающихся понятий. Я бы мог толкнуть ночью «Калгановую» любому таксисту за полсотни. А талоны? Кому нужны ночью талоны?
Сраженный этой простой, как все гениальное, мыслью, Леон сам не заметил, как отдал талоны, взял два червонца. И только потом подумал, что предполагаемая высокая ночная цена на «Калгановую» у таксистов решительно никак не связана с навязанной Димой низкой дневной ценой на книжные талоны.
— В сущности, наш спор о пяти рублях смешон, — Дима уже относился к действительности, как всякий, только что поимевший пусть небольшую, но выгоду, то есть иронично-пессимистично, как она, действительность, того и заслуживала. — Гораздо смешнее, чем спор об унтере Грише, есть такая книга, я, правда, не читал. Пять рублей в нынешней жизни — ничто!
— То-то ты торговался, — Леон посмотрел на часы. Как выбежал из бара, казалось, целую жизнь прожил, а минуло всего семь с половиной минут.
— Пять рублей ничто, — между тем загадочно продолжил Дима, — два раза по пять, опять же ничто, ничто плюс ничто равняется ничто, то есть червонцу, что одно и то же, — весело подмигнул Леону. — Даже не знаю, почему хочу тебя выручить? Ты мне не друг, не брат.
— Не сват, — Леон догадался, что в народовольческом портфеле есть еще что-то и за это «что-то» Дима хочет поиметь с него десятку.
— СПИДа не боишься?
— СПИДа? — растерялся Леон.
— Времена нынче, — покачал головой Дима, — а ты парень горячий.
— Огонь, — Леон зачарованно следил, как подушечная Димина рука тонет в портфеле.
— Твой размерчик, — расправил блюдо-ладонь Дима. Там лежали два красивых ярких пакетика, определенно иностранного производства. — В каждом по паре, — пояснил Дима, — как Бог заповедал, каждой твари по паре. Гарантированный противоСПИДовый комплект. Грузины по стольнику отваливают, а я всего за червонец хочу спасти твою молодую душу.
Леон подумал, что только такого — за червонец — спасителя и мог послать ему Бог, имя которого Дима уже истрепал всуе.
— Хватай, пока я не передумал! Такие штуки раскрепощают, тысяча и одна ночь!
С одной стороны, Леону было лестно, что Дима (хоть Леон и понимал, что это не так) считает его парнем, который не просто так сидит с девушкой в баре. С другой — понимал, что вряд ли ему понадобятся иностранные, должно быть, в самом деле надежно предохраняющие от СПИДа изделия. Какой-то тут был перебор. Двадцать два. Катя Хабло совершенно не производила впечатление злостной носительницы вируса СПИДа. Если, конечно, ее не заразили в роддоме или в больнице. Но тогда бы она вряд ли дожила до пятнадцати лет. Не отделаться было от ощущения, что святое дело — благодарение — вырождается в мерзопакостный фарс.
— Спасибо, Дима, — с трудом, как шлагбаум на переезде, отвел Леон тяжелую протянутую руку. — В случае чего воспользуюсь советскими. Они дешевле.
— На каждом переезде есть щит, — мистически продолжил железнодорожную тему Дима, — «Выиграешь минуту — потеряешь жизнь». Но бегут. Так и тут. Червонец дороже жизни. Отчего человек так равнодушен к собственной жизни?
Леон решил оставить Диму в беседке размышлять над вечным этим вопросом, но тот с неожиданным проворством выхватил из портфеля какой-то тюбик, добавил к лежащим на ладони пакетикам.
— Выручать так выручать, — вздохнул Дима, — по дружбе так по дружбе. Это подарок. Давай червонец и забирай! Пока я не передумал!
— Это что? — Леон, как дикарь к бусам, потянулся разноцветному тюбику с надписью, которую можно было перевести на русский как «Препарат X».
— Стимулирующая паста, — ухмыльнулся Дима, — вводишь девчонке и…
— Вводишь? — удивился Леон. — Каким образом?
— Там написано, — Дима поднес ладонь к глазам-биноклям, выказал себя изрядно сведущим в (английском?) языке. — Паста X наносится тонким слоем на презерватив либо вводится непосредственно во влагалище. И девчонка превращается в зверя, — добавил от себя.
— Ты пробовал? — покосился на Диму Леон.
— Понимаешь, какая штука, — доверительно склонился Дима, — никак не могу подобрать.
Леон в ужасе отшатнулся, не желая слушать, чего именно не может Дима подобрать. Как загипнотизированный протянул руку. Яркие пакетики и тюбик с Диминой ладони-подноса пересыпались на ладонь Леона. Леон подумал, что его снобизм нехорош. Ведь сам спросил у Димы. Но так уж устроен человек. Согрешит в мыслях (или не в мыслях) — и в кусты.
Теперь Леон мог внимательно рассмотреть выполненные в стиле комиксов рисунки на пакетиках. Один — как надевать изделие на… язык — озадачил и смутил Леона.
— А ты думал, — усмехнулся Дима. — Язык тоже орудие… пролетариата!
— Не спутать бы, — пробормотал Леон, — когда буду наносить тонким слоем пасту.
— Брезгливость в интимных отношениях, — Дима выказал себя внимательным читателем «Азбуки секса» неведомого Дж.-Г. Пирса, — не что иное, как бескультурье! Эти современные девчонки, — снова полез в бездонный похабный (лучше бы, как народоволец, носил в нем бомбу!) портфель, — у меня тут…
Леон быстро сунул Диме червонец и, не дожидаясь, пока он извлечет из портфеля очередную диковинку, покинул беседку.
Отворяя тяжелую дверь «Кутузова», Леон подумал, что денег у него сейчас на рубль меньше. Воистину нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Чего не скажешь о двери. Но обстоятельство, что денег на рубль меньше (а не то, что дважды нельзя войти в мифическую древнегреческую реку), не сильно огорчило Леона. Почему-то он был уверен, что приобретенные вещи совершенно свободно, как доллар с маркой, конвертируются со спиртными напитками.
Бар был по-прежнему пуст.
Рыжая барменша разговаривала в подсобке по телефону «Да? — услышал Леон сквозь приоткрытую дверь недовольный ее голос. — В гробу я это видела!»
То, что невидимый абонент сообщал барменше не самые приятные новости, ставило под сомнение дальнейшее — и без того на птичьих правах — нахождение в баре Кати и Леона. Людям свойственно срывать зло на других. Как правило, зависимых от них. Вряд ли бармены вообще и рыжая толстогубая барменша в частности являлись тут исключением.
— Анабазис прошел успешно? Нас выгоняют, — подтвердила Катя Хабло.
Леон с трудом припомнил, что так называлось сочинение древнего историка Ксенофонта о возвращении наемного греческого отряда из глубин Персии. Самого сочинения Леон не читал. Но не зря, не зря листал «Философский энциклопедический словарь», многократно входил в эту сомнительную реку. Во время анабазиса греки не только сражались, но и торговали с дикарями.
— Вполне, — Леон подумал, что очень даже вполне. Он избежал сражения, совершил торговый обмен, благополучно вернулся. — Хорошо бы нам теперь продолжить.
— Черта лысого вы тут у меня продолжите! — Рыжая барменша подкралась незаметно и теперь наслаждалась произведенным эффектом.