Спустя три года после этого письма А. В. Суворов встретился на ратном поле с французскими военачальниками. К глубокому сожалению российского полководца, среди них не было Наполеона Бонапарта. Он находился в Египетском походе (1798–1801). А. В. Суворов хорошо изучил противников и смог одержать над ними победы. В документах периода Итальянского похода прослеживается мысль о слабости французских войск. А. В. Суворов обращал внимание на довольно большой процент в армии противника «реквизиционеров», т. е. солдат, набранных из местного населения. Их боевая подготовка сильно отличалась от французской. «Цизальпийцы» и «пьемонтцы», по оценке Суворова, «ничего не стоят» и даже являются «только помехой» французам. Другого подкрепления французы не имели. В письмах и записках обращает на себя внимание, что пропорция реквизиционеров была достаточная: от 2/3 до половины общей численности того или иного отряда[124]. Вполне вероятно, что такие данные Суворов приводил сознательно, чтобы поднять морально-психологический дух своих войск. При этом он всячески внушал веру в свои силы солдатам и офицерам русской армии. Подобный психологический маневр широко известен современной науке. Противник («чужой») преподносится достаточно слабым, чтобы у «своих» была устойчивой уверенность в неминуемой победе[125]. Французская армия смогла в течение почти 10 лет непрерывных войн завоевать себе ореол победителей, и в этом ключе психологическая установка союзных русско-австрийских войск играла важную роль. Думается, А. В. Суворов должен был прекрасно это понимать и использовать на практике.
Ф. Ф. Ушаков также признавал присущее французам умение воевать. Так, встречаются сведения об их частых вылазках из осажденных крепостей. По мнению адмирала, французы в битве при Маренго (1800) разбили австрийцев «бесподобным образом». В тяжелых условиях осады Анконы, дезертирства нижних чинов и офицеров небольшой гарнизон во главе с комендантом и с помощью цезальпинцев и евреев продолжал «упорствовать» в сдаче крепости[126]. Наравне с этим заметна довольно высокая частотность сведений о бегстве французов. Например, в апреле 1799 г. отряд в 500 человек при приближении русской эскадры «в великом страхе без памяти бежал», оставив много серебра и других ценных вещей[127].
На основе опубликованных источников о поляках как противнике складывается более целостная картина. Здесь есть сведения о качествах лидеров конфедератов, об их боевой подготовке и военном искусстве, о тыловом обеспечении и отношении к ним населения. Не остается в стороне и внешнеполитический фактор.
Боевая подготовка польских отрядов отличалась в лучшую сторону в ходе первой польской кампании. Так, А. В. Суворов высоко оценивал организацию походного порядка польского войска. На марше главные силы имеют три части: «перша стража» (авангард), корпус и «отвод» (арьергард). На флангах выставляют «боковые патрули» – «скрыдлы право и лево» (правое и левое крыло). С наиболее опасной стороны отряды усиливались. Конфедераты отсылали партии для добычи фуража и ведения разведки. Описанный строй поляки старались держать и после поражения при отходе[128].
Сражения против русской армии поляки в основном проигрывали полностью, малые отряды не осмеливались вступать в открытый бой («как про российских услышат, так скоро врозь разбегаются»). Большинство польских отрядов довольно часто прибегало к маневру отхода, скрывалось в лесах. Это была характерная черта партизанских действий («бунтовщики назад и вперед ходят скоро», «кроютца по лесам на образ разбойников»). При данной тактике А. В. Суворов рекомендовал преследовать противника пехотой, а завершать его разгром кавалерией. При беспорядочном бегстве дисциплина конфедератов падала, многие из них «для куражу» злоупотребляли спиртным, а «проспавшись», опять бежали[129].
Но отдельных польских лидеров А. В. Суворов отмечал в лучшую сторону. Русский полководец умел признать военное мастерство своего противника и к такому противнику проявлял уважение. Маршалок[130] Казимир Пулавский (младший) при Орехове в 1769 г. хоть и проиграл бой, но грамотно использовал артиллерию («ядры <…> брали у меня целые ряды», «пропасть раненных», «много перестреляно лошадей»), при отступлении «оборонялся хорошо», умело отстреливаясь. Уважение к достойному противнику передается эпитетами «смелой молодой Пулавский»[131]. Благодарен русский полководец ротмистру Мощинскому, который «весьма ласково» обходился с русскими пленными, «никакого грубого слова им не говорили, поили, кормили очень хорошо и сами всегда посещали»[132]. Отряды маршалков Иосифа Миочинского и Валевского отличала воинская выправка. Пехота и конница у них «беспрестанно экзерцировалась (упражнялась)». Они стремились к строгому соблюдению военных правил. Так, например, во время «ретирады» (отступления) вели «огонь шквадронами»[133].
В ходе полевых сражений поляки несколько раз строились «по-шахматному». Например, в 1770 г. у Радома конфедераты стойко выдерживали атаки русской кавалерии и трижды вновь строились, пока у них не была отбита пушка. Позднее в том же 1770 г. у деревни Наводице польские отряды, хотя и потерпели поражение, но были «хорошими людьми», т. к. при отступлении сохраняли порядок и даже на неудобной местности смогли трижды построиться в ожидании атаки. В этом бою был убит «известный и храбрый хорунжий» и «славный разбойник» Грабковский[134].
В приказах А. В. Суворов крайне низко оценивает боевые качества польских конфедератов. Вполне вероятно, что это преувеличение, и сделано оно с целью повышения уверенности в победе своих подчиненных. Так, польская кавалерия – сплошной «зброд»: драгуны и карабинеры только «по платью и вооружению» таковые, а гусары – «слабее иных» и «пьянее прочих». Полководец рекомендует своей кавалерии их «фронтом ломать и сильно рубить», атаковать с флангов и тыла, а пленных сдавать в резерв. В документах встречается оценка качества людских ресурсов в польских отрядах. А. В. Суворов отмечает их этническое разнообразие: украинские казаки («совсем нашим подобные»), «беглые венгерские крестьяне» и австрийские дезертиры (последних совсем мало). Их боевые качества также не впечатляют полководца. О венграх он писал, что они «никогда еще не прославлялись»[135]. При этом в рапорте командующему армией в Польше А. И. Бибикову в 1772 г. Александр Васильевич признается, что его беспокоит деятельность Валевского по набору среди населения рекрутов (отправлялся в отряды каждый десятый), причем зачислялись в драгуны «рослейшие гораллы» известные как хорошие стрелки. Также в отрядах Валевского много иностранцев[136].
Последний документ подтверждает наше предположение о составлении приказов с учетом морально-психологических факторов и принижении их реальных боевых качеств.
Достаточно заметную роль в ходе кампании 1768–1772 гг. играл внешнеполитический фактор. В сообщениях П. А. Румянцева и А. В. Суворова отмечается след французов, пруссаков, саксонцев и австрийцев в польских событиях. Иногда их помощь ограничивалась продажей оружия и амуниции по сниженным ценам, денежными субсидиями, а иногда прямым участием в качестве руководителей отрядов польских повстанцев (например, французский генерал Вемениль)[137]. Расчет понятен: силами поляков велась борьба против России с целью не допустить расширения ее влияния в Польше и, как следствие, усиления ее позиций в Европе.
Анализ источников демонстрирует прекрасную обеспеченность поляков как денежными средствами, «богатство у них пороха и свинца», артиллерии, так и поддержку местного населения, которое скрывало от русских места расположения отрядов конфедератов[138]. А. В. Суворов понимал важность лишения повстанцев опоры среди народа. Поэтому был издан рескрипт, «чтоб нигде мятежникам пристанища не давать, ничем им не вспомоществлять, но о них объявлять»[139]. Эта мера внесла свою лепту и приблизила окончание первой польской кампании.
В 1792 г. и 1794–1795 гг. польские повстанцы в боевой подготовке стали намного слабее. Это были уже «иррегулярные толпы», которые имели «худое» вооружение и слепо шли вперед на картечь, не представляя серьезной опасности для подготовленной регулярной русской армии[140]. Снижение боевых качеств поляков может быть объяснено затянувшейся внутренней политической борьбой, приведшей к ослаблению власти и хаосу. Польская шляхта, увлекшаяся политическими интригами, забыла о необходимости иметь сильную армию для защиты от внешних угроз. М. И. Кутузов характеризовал деятельность Сухоржевского, одного из лидеров польских повстанцев, переправившегося в Молдавию с крупным отрядом в 1793 г., как «сумасбродство», «буйство». Самого Сухоржевского называл «ветреным», «наглым» и «сей толпы водителем»[141]. Другим фактором служило фактически установившееся внешнее управление страной, поддерживаемое иностранными войсками и не допускавшее, видимо, создание польских регулярных сил.
При этом, по мнению российских полководцев, Т. Костюшко был серьезным противником. Так, М. И. Кутузов пишет о «предпринятом подвиге на мятежника Костюшку». П. А. Румянцев в письме Суворову высказывал соображение, что после пленения Костюшко «страх и ужас» овладел польскими войсками, и Александр Васильевич обязательно воспользуется этим случаем и одолеет противника без помощи союзников. Но даже плененный Костюшко представлял собой символ и таил угрозу. Поэтому Румянцев рекомендовал как можно скорее и тайно везти его в Санкт-Петербург