Значимыми в формировании картины мира были христианские ценности и отношение к вере в целом. Фактор религиозности наиболее ярко прослеживается у Александра Васильевича Суворова, являющегося глубоко религиозным человеком. Часто в его приказах, рапортах, письмах отдается благодарность божьей помощи: «русский бог велик», «с нами Бог», «милостию Божию», «Боже, пособи кончить кампанию», «Измаил взят, слава богу!»[143]. Для П. А. Румянцева и Ф. Ф. Ушакова религия тоже играла важную роль, но в их документах не встречается такое частое и эмоциональное восхваление божьей помощи. Так, П. А. Румянцев сообщал, что в честь победы при Ларге (1770) «богу благодеявшему нам принесли мы благодатные мольбы»[144]. Ф. Ф. Ушаков в своих рапортах о победе у мыса Калиакрия (1791) признавался в «дарованной от Всевышнего <…> победе». Незадолго до этого сражения он уповал на «помощь божию». Он смиренно принимал влияние сверхъестественного: «всевышнему угодно было только провидением своим спасти» многие турецкие корабли[145].
Наиболее рельефно тезисы о влиянии религиозности прослеживаются в образе, сложившемся у А. В. Суворова о турках и французах. В отношении первых, мусульман, полководец употребляет слова «варвары», «бусурмане» и «неверные»[146]. В документах П. А. Румянцева также встречаются отсылки к религиозному различию с турками, но на порядок реже. В отношении османов он применяет эпитеты: «магометане», «гонители христианства». Резче высказывается о турках лишь в манифестах к населению Молдавского княжества и к сербским князьям, в которых призывает воспользоваться удобным моментом для свержения «ига магометанского»[147]. Но это и понятно, ведь сама цель манифестов – агитационная, требующая большей эмоциональности. В отличие от А. В. Суворова и П. А. Румянцева у М. И. Кутузова и Ф. Ф. Ушакова в донесениях не прослеживается связи с религиозным различием противника. Вероятно, такое толерантное отношение могло отчасти повлиять на привлечение М. И. Кутузова позднее к дипломатической службе. Присущая А. В. Суворову эмоциональность может быть объяснена его психологическими особенностями. Ведь по темпераменту он был холериком, т. е. горячим, страстным, импульсивным, ярко реагирующим[148]. При сравнении с другими военачальниками это отличие особенно выпукло проявляется.
Анализ документов П. А. Румянцева в период ведения переговоров в 1772 г. позволяет реконструировать особенность турецких национальных черт в восприятии полководца. Османам приписывались недоверчивость, подозрительность, «невежество» и «буйство»[149].
В ходе исследования мы пришли к выводу, что у А. В. Суворова к туркам проявлялось меньше снисходительности, чем у других полководцев. Так, в источниках встречаем: «мало пленных, пощады не давали», «нещетно неверных даже в самом лесу рубили всюду», «осталось нашим только достреливать варваров в конец. Едва мы не все наши пули разстреляли <…> близ полуночи я кончил истребление»[150]. Несколько иным было отношение Ф. Ф. Ушакова. Так, в августе 1790 г. в сражении у о. Тендра он спас экипаж гибнущего турецкого корабля во главе с адмиралом Саит-беем. Общее число пленных по итогам битвы внушительное – 733 человека![151] При выборе сохранить жизни или оставить гибнуть корабль российский адмирал выбрал первый вариант, хотя спасти успели в основном офицеров и небольшую часть матросов.
Революционные идеи, расшатывающие традиционный государственный уклад, российские полководцы отвергали. А. В. Суворов призывал офицеров не жалеть себя за дело освобождения Италии от «ига безбожников и французов»[152]. И здесь снова заметны различия в восприятии действительности, например, с позицией Ф. Ф. Ушакова. В обращениях к населению ряда Ионических островов и к жителям Рима в 1799 г. Ф. Ф. Ушаков говорит о «зловредных», «злоковарных» и только раз о «безбожных французах». Но данные обращения адресованы населению и должны были играть пропагандистскую роль и вызвать симпатии к русским, освобождавшим их от завоевателей. В служебной же переписке противник часто обозначен нейтральными понятиями «французы» или «неприятель» и лишь изредка как «якобинцы» и «враг»[153]. Присущими качествами французов, по донесениям и рапортам, являлись грабежи местного населения как с целью добычи продовольствия при осаде (видимо, реквизиция), так и ограбление и вывоз драгоценностей и других вещей из городов при отступлении[154].
Французы были в культурном отношении ближе к русским, и подход в обращении с ними отличался от ситуации с турками. Во время боя с французской армией А. В. Суворов требовал «с пленными быть милосердну». Особенно обращал внимание на казаков, которым велел щадить французов, если те кричали «пардон». Более того, рекомендовалось сбивать французских офицеров в кучки и, крича «пардон», намекать на пленение, и лишь при отказе сдаваться их следовало убивать[155]. Ф. Ф. Ушаков предписывал в своих орденах противника «разбить, истребить или взять в плен» или принуждать французские гарнизоны к капитуляции[156].
Гуманное отношение к противнику, которое в полной мере вписывается в представление об обычаях войн в Европе, демонстрирует судьба гарнизона крепости Корфу. После штурма Ф. Ф. Ушаков освободил около 3 тыс. человек под честный пароль (обещание 18 месяцев не участвовать в войне против России и ее союзников). Кроме этого российский флотоводец организовал их транспортировку в Тулон. На плечи Ф. Ф. Ушакова легла «забота беспредельная»: требовались зафрахтованные суда, продовольствие. Средств на это у адмирала не было, и ему пришлось взять кредит у жителей Ионических островов. Позднее Федор Федорович получил от французских генералов благодарственное письмо за снисходительное отношение к пленным[157].
Выше упоминалось о сравнительно большом количестве характеристик в отношении поляков. Вероятно, это можно объяснить наличием общей границы с Речью Посполитой, а также давних культурных, политических и экономических связей между русскими и поляками. Анализ позиций российских полководцев подтверждает превалирование верноподданнических чувств в качестве критериев оценки противника. В документах польских кампаний часто встречаются следующие характеристики противника: «инсургенты», «бунтовщики», «возмутители», «мятежники»[158]. Сложившуюся обстановку в Польше называли «беспокойством», «злом», «беспорядками», возникшие не без влияния французов и приведшие к «сомнительным жертвам»[159]. Однако российские полководцы не отождествляли конфедератов с польским народом. Они очень внимательно отслеживали политический климат на театре военных действий, всячески старались защитить простых поляков от насилия, запрещая «чинить грабежи и разорения» и обещая наказать по всей строгости виновных[160]. Во время польской кампании 1794–1795 гг.
A. В. Суворов продолжал эту линию: «Обывателям ни малейшей обиды, налоги и озлобления не чинить; война не на них, а на вооруженного неприятеля». Во время штурма Праги, пригорода Варшавы, для защиты населения польской столицы от грабежей и желания русских солдат отомстить за «кровавую резню страстной недели»[161] он приказал поджечь мост через Вислу[162]. Жители Варшавы были спасены, хотя Прага была отдана на три дня войскам для разграбления.
Анализ переписки М. И. Кутузова с чрезвычайным послом в Речи Посполитой Я. Е. Сиверсом в 1793 г. позволяет сконструировать образ будущего Польши и польского народа. Так, в результате второго раздела, удалось «утвердить счастье Польши, тесно привязав ее к России узами, от которых ей никогда не следовало бы освобождаться для ее же спокойствия». В обращении польской депутации к Сиверсу с предложением заключить союз с Россией М. И. Кутузов видит свидетельство «тесного единения <…> между нашим отечеством с Польшей». Более того, из искренних лояльных чувств М. И. Кутузов считал, что спасителем Польши от угрожаемого ей «духа расстройства» была императрица Екатерина II[163]. Таким образом, полководцы действительно видели в политике разделов Польши решение вопроса восстановления позиций аристократии и защиту монархических основ.
После подавления восстания под руководством Т. Костюшко А. В. Суворов возглавил все российские войска в Польше. Начался период восстановления Польши, в котором российский полководец принял самое деятельное участие. Он продолжал поддерживать дисциплину в войсках и оберегать население от грабежей со стороны армии. С этой целью издал в декабре 1794 г. специальный приказ. Офицеры, стоявшие на квартирах у поляков, должны были соблюдать «тишину, дружелюбие, спокойствие». Виновных в нарушении приказа о пресечении грабежей следовало жестоко наказывать[164]. В ноябре 1794 г. в рапорте П. А. Румянцеву подчеркивал перемену во взаимоотношениях с поляками. «Все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцов не любят. Нас обожают»