[358]. Другими словами, отсутствие скрупулезного анализа прикрывалось воспроизводством распространенной в определенных круг социально-политической мифологии, которая уже в первый год войны показала полную несостоятельность.
Впрочем, это не помешало Ю. Н. Данилову сделать основной вывод, что все же первого немецкого удара стоит ждать против Франции, поскольку оставлять там слабые силы для прикрытия невыгодно[359]. Основная угроза виделась в ударе севернее Полесья (т. е. на Средний Неман)[360]. Уже на 10-й день мобилизации наступать могли немцы, а на 15-й – австрийцы. Тем самым сохранялась вероятность того, что боевые действия на восточном фронте начнутся на русской территории. При этом генерал-квартирмейстер прогнозировал, что если основное сосредоточение войск противника будет за линией Мазурских озер, то это послужит главным индикатором того, что активных наступательных действий он не готовит[361]. Восточная Пруссия рассматривалась как «прекрасно оборудованный плацдарм, удобный для сбора и развертывания в нем немецких войск, с одной стороны, и вместе с тем приспособленный для удержания его сравнительно небольшими силами»[362]. Основное внимание уделялось укрепленной линии Мазурских озер (где ключевую позицию занимала сильная крепость Летцен), которую можно было удерживать минимальными силами и сделать прикрытием для маневрирования войсками. В дальнейшем это внимание к данному району передастся Северо-Западному фронту, руководство которого выделит 2-й корпус для блокирования этого пространства.
Разработка оперативного плана могла быть осуществлена только с учетом конкретной обстановки, выявленной в начальный период войны, т. е. во время сосредоточения основных сил. По мнению Генштаба, тайная мобилизация германских войск началась уже 15 (28) июля, т. е. за два дня до объявления официальной мобилизации[363], что давало противнику временное преимущество в развертывании. А потому требовалось как можно быстрее провести мобилизацию, во время которой предстояло выявить основные силы противника.
22 июля (4 августа) Я. Г. Жилинский телеграфировал в Санкт-Петербург об обнаружении частей пяти германских корпусов: 1-го – у Эйдткунена, 20-го – у Лыка, 17-го – у Нейденбурга, а также 5-го и 6-го – у Калиша[364]. Имеющиеся данные, судя по всему, признавались недостаточными, а потому 26 июля (8 августа) генерал Н. Н. Янушкевич со ссылкой на вел. кн. Николая Николаевича потребовал от главнокомандующего фронтом более энергичной разведки в целях окончательного выявления сил противника. Тогда же была обозначена ключевая задача: при первой возможности перейти в наступление «дабы облегчить положение французов, но, конечно, обеспечив себе сначала достаточный личный состав»[365].
Общая схема наступления в Восточной Пруссии в 1914 г.
Уточнение данных о противнике шло параллельно с разработкой оперативного плана. 28 июля (10 августа) Н. Н. Янушкевич направил Я. Г. Жилинскому телеграмму: основной удар германцы все же готовят против Франции, в Восточной Пруссии остались четыре корпуса (1, 20, 17-й и 5-й)[366] с несколькими резервными дивизиями и ландверными бригадами, а также гарнизоном Кенигсберга. К концу 12-го дня мобилизации (т. е. к вечеру 29 июля (11 августа)) Ставка рассчитывала окончить мобилизацию основных сил армий фронта (96 батальонов и 132 эскадрона в 1-й армии и 112 батальонов и 96 эскадронов во 2-й армии). По ее мнению, им противостояло лишь 100 батальонов полевых войск с резервными ландверными частями[367]. Другими словами, общее превосходство в силах оценивалось в два раза. Отсюда выглядит логичным требование вел. кн. Николая Николаевича начать наступление с 14-го дня мобилизации, т. е. с 31 июля (13 августа). Указанные выше соображения легли в основу директивы командующим 1-й и 2-й армиями от 31 июля (13 августа), в которых 1-й армии предписывалось перейти границу 4 (17) августа, 2-й армии – 6 (19) августа[368]. Замысел операции заключался в том, чтобы они, двигаясь по сходящимся направлениям из района Немана и Нарева (т. е. по разные стороны укрепленного района Мазурских озер), взяли германскую армию в клещи и не допустили ее отхода за Вислу. Тем самым смысл заключался не в завоевании пространства, а в уничтожении вражеской боевой силы.
Таким образом, Ставка толкала русские войска к поспешному наступлению. В оперативной переписке это обусловливалось необходимостью выполнить союзнические обязательства, которые, правда, трактовались вовсе не в духе следования довоенным соглашениям. Во внимание принималось то обстоятельство, что война Германией была объявлена сначала России и что Франция как «союзница наша, считала своим долгом немедленно же поддержать нас, выступив против Германии, соответственно, необходимо и нам в силу тех же союзнических обязательств» поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара[369]. Численное превосходство сил на бумаге считалось достаточным основанием, чтобы рассчитывать на успех.
В конечном счете Россия стремилась захватить стратегическую инициативу и навязать свою волю противнику, воспользовавшись тем обстоятельством, что основные силы Германии должны были погрязнуть в боях на территории Франции. Эту мысль отстаивает и С. Г. Нелипович, с которым мы солидарны по данному вопросу[370]. Преувеличение роли союзнического давления возникло уже позднее, во-первых, как оправдание неудач[371], во-вторых, как часть более сложной дипломатической игры, направленной на подчеркивание как можно большего вклада России в общие усилия Антанты (для последующего политического торга). Обратим внимание, что до начала 20-х чисел августа исход Приграничного сражения еще не был известен, а потому разговоры о потенциальном тяжелом положении французов вряд ли могли восприниматься иначе, нежели проявление дипломатического давления. Согласно воспоминаниям Ю. Н. Данилова, только 10–12 (23–25) августа, т. е. в разгар наступления, он получил сведения о катастрофе на фронте союзников[372]. Уже после войны этот миф стал воспроизводиться в советской и эмигрантской историографиях, правда по разным причинам: в первом случае он свидетельствовал об отсталости «царской России» и фактически антинародном поведении ее правительства (при этом подсчет вклада, в т. ч. «кровавого», в победу Антанты использовался параллельно в качестве аргумента в дискуссиях с бывшими союзниками о национализированном имуществе и выплате военных кредитов)[373]; во втором подчеркивание роли русской армии позволяло повысить символический статус эмигрантских сообществ[374]. Наиболее яркий пример последнего представляет собой командир 3-го корпуса генерал Н. А. Епанчин, который безуспешно пытался добиться от британского правительства пенсии, доказывая, что именно его корпус решил исход Гумбинненского сражения, что заставило немцев оттянуть часть сил на Восточный фронт, а это предопределило победу англо-французских сил на Марне[375].
Ввиду сохраняющейся неопределенности относительно планов противника оперативное планирование было пронизано стремлением обезопасить себя от «различных неожиданностей», для отражения которых из состава армий изымались существенные силы. Прежде всего речь идет о левом береге Вислы: со стороны крепостей Торн и Бреславль германцы могли угрожать слабозащищенной Варшаве. На этом направлении у противника находился ландверный корпус Войрша, который ограничивался исключительно демонстративными действиями. В воспоминаниях Ю. Н. Данилов именно этой угрозой объясняет решение изъять из состава 1-й армии два корпуса (1-й и Гвардейский) и переправить их в Варшаву[376], о чем 26 июля (8 августа) начальник штаба фронта генерал В. А. Орановский известил П. К. фон Ренненкампфа. На левом берегу Вислы (самая западная часть территории Российской империи) активно действовала 14-я кавалерийская дивизия генерала А. В. Новикова, а 28 июля (10 августа) Я. Г. Жилинский потребовал от командира 14-го корпуса И. П. Войшин-Мурдас-Жилинского наблюдать за противником, активизировавшимся в районе Кельцы, и быть готовым отразить его попытку перейти Вислу[377]. Любопытно, что 30 июля (12 августа) в войска ушла телеграмма главнокомандующего фронтом, в которой он ссылался на сведения департамента полиции о потенциальных забастовках, готовящихся социал-демократическими партиями. Опасаясь негативного влияния на готовящееся наступление, Я. Г. Жилинский требовал формировать отряды с решительными офицерами во главе для разгона стачек[378].
Эта осторожность сочеталась с наступательным порывом. На этапе сосредоточения основных сил 1-й и 2-й армий была реанимирована идея прямого удара от Варшавы в общем направлении на Берлин. Одним из первых ее выдвинул командующий 2-й армией, который 29 июля (11 августа) направил соответствующий доклад Я. Г. Жилинскому. А. В. Самсонов считал положение России очень выгодным – Германия оставила против нас незначительные силы, Австро-Венгрия часть войск задействовала против Сербии, поэтому открывалась перспектива непосредственного наступления вглубь Германии, а именно по прямой линии Варшава – Б