ерлин: «Полагаю, что наступление в сердце Германии может быть решено только при условии положенном в основу плана кампании, – наступления против Австрии; против Восточной Пруссии армии также необходимо вести наступление. Занятие каких бы то ни было оборонительных положений в наших пределах не обеспечит операции наступления вглубь Германии»[379]. Для этого командующий предлагал использовать войска 2-й армии в составе трех корпусов и сильной конницы (усиленные вдобавок подходящими Гвардейским и 1-м армейским корпусами, а также резервными дивизиями), в то время как пять корпусов под руководством П. К. фон Ренненкампфа (также ожидающих подхода сильных резервов) должны были атаковать в обход линии Мазурских озер с запада (с линии Гродно – Белосток – Малкин). Причем правофланговый корпус блокировал бы противника в межозерном пространстве, тем самым сократив ему место для маневра и лишив возможности ударить с востока. Согласно произведенным расчетам сосредоточение сил 2-й армии на линии Сохачев – Петраков для дальнейшего наступления могло бы произойти к 27-му дню мобилизации[380].
Подробная схема сосредоточения армия Северо-Западного фронта.
Выдвинутые предложения, на первый взгляд, имели свои резоны, например отказ от активных действий до полного сосредоточения, однако не учитывали ни возможные превентивные меры германцев, ни слаборазвитую инфраструктуру левого берега Вислы, ни организационные проблемы, связанные с резким изменением плана, по которому уже шло развертывание. Более того, командующий 2-й армией предлагал оставаться на местах почти что месяц, отдав инициативу противнику.
Хотя «план Самсонова» так и остался на бумаге, изложенные идеи прекрасно отражают общий настрой командования и готовность к рискованным действиям. Сама идея организации прямого удара на Берлин витала как в штабе фронта, так и в Ставке, а потому исполнить ее решили отдельными силами. Для этого предписывалось использовать собираемые у Варшавы Гвардейский, 1-й и 18-й корпуса – силы прикрытия превращались в костяк ударного кулака. 1 (14) августа Я. Г. Жилинский предоставил в Ставку доклад, в котором предполагал назначить один корпус из 2-й армии в состав формируемых у Варшавы сил, «не предрешая теперь, какой это именно будет корпус, потому что это возможно будет определить лишь по окончании операции за озерное пространство в Восточной Пруссии». Впрочем, штаб фронта продумывал и использование этих крупных сил для укрепления левого фланга 2-й армии. Так, 2 (15) августа гвардия была подчинена А. В. Самсонову, а место ее высадки было перенесено из Варшавы в Новогеоргиевск, т. е. ближе к границе Восточной Пруссии. В польской столице остались два полка 1-го корпуса, один из которых был подчинен начальнику 5-й кавалерийской дивизии генералу Морицу[381]. 4 (17) августа Ставка разрешила подобное движение гвардии, однако напомнила, что «Верховный смотрит на это как на временные меры, и надо быть всегда готовым бросить корпус на левый берег». Уже через два дня великий князь изменил мнение: двигать Гвардейский корпус запрещалось, поскольку он вместе с 1-м армейским должен был образовать оперативный резерв[382].
Таким образом, планирование Восточно-Прусской операции осуществлялось с учетом положения на Средней Висле и в условиях отсутствия более-менее точных данных о противнике, а сама оперативная мысль словно металась между решительностью, подпитываемой ожиданием быстрых побед, и желанием «обезопасить себя» на разных направлениях. В итоге это привело к ослаблению 1-й армии на один корпус (взамен двух отнятых П. К. фон Ренненкампф получил 20-й армейский корпус), а также весьма странному положению во 2-й армии, когда и ее командующий, и главнокомандующий фронтом были ограничены в использовании наличных войск и прежде всего левофлангового 1-го армейского корпуса. По подсчетам С. Г. Нелиповича, к началу операции немцы насчитывали 158 батальонов и 78 эскадронов (примерно 135 тыс. человек) при 1044 орудиях. Им противостояли внушительные силы: 1-я русская армия к моменту перехода границы имела около 190 тыс. человек при 472 орудиях, а 2-я армия – около 240 тыс. человек при 724 орудиях[383].
Переход в наступление русских войск 4-12 (17–25) августа
Требование поспешного наступления, исходящее из Ставки и реализуемое штабом фронта, привело к тому, что в день перехода границы – 4 (17) августа – 1-я армия была не готова. Речь идет о проблемах в устройстве связи и тыла. Предвидя возможные сложности с обеспечением довольствия, еще 3 (16) августа генерал П. К. фон Ренненкампф заключил крупный контракт на поставку продовольствия и фуража по явно завышенным ценам. Последнее обстоятельство вызвало подозрения в коррупции: финансовые скандалы сопровождали командующего на протяжении всей его карьеры и однажды уже привели к смене места службы. Ситуация обострилась и тем, что о его неправомерных действиях в штаб фронта донесли начальник штаба 1-й армии генерал Г. Г. Милеант и начальник этапно-хозяйственного отдела генерал Г. Д. Янов. А потому 4 (17) августа П. К. фон Ренненкампфу пришлось выдержать нелегкий разговор с генералом Я. Г. Жилинским (конфликт удалось временно замять, расторгнув контракт)[384]. Несомненно, это привело к дезорганизации работы штаба 1-й армии (ее командующий в дальнейшем больше опирался на генерал-квартирмейстера К. К. Байова и различного рода ординарцев)[385], а также создало напряженность в отношениях командующего армией и главнокомандующего фронтом, причем последний в дальнейшем в переписке со Ставкой неоднократно делал критические замечания в адрес подчиненного. Весьма показательно, что спустя несколько недель, 20 августа (2 сентября), в прямом разговоре с В. А. Орановским Г. Г. Милеант спрашивал о получении первым «частного письма по поводу создавшихся отношений». Не называя командующего 1-й армией напрямую, он далее жаловался на грубые придирки и невозможные условия работы («сегодня было по поводу совершенно справедливого с моей стороны доклада высказано мне в такой форме недоверие, что я должен был уйти»). Завершалось это просьбой содействовать в поиске другого места, «если я могу там принести какую-нибудь пользу»[386].
Однако вернемся к началу операции. Ситуация на фронте 4 (17) августа сложилась не лучшим образом. У Шталлупенена центральный 3-й корпус выдвинулся вперед и попал под немецкую атаку: поражение потерпела 27-я пехотная дивизия. Шедшая слева 40-я пехотная дивизия, судя по журналу военных действий, еще утром слышала шум боя на фронте соседа, однако оказывать содействие не стала[387]. Важно подчеркнуть, что атаковал лишь 1-й германский корпус по личному почину командира генерала Г. фон Франсуа, решившего в одиночку разбить русских. Он думал, что бьет не в центр, а в правый фланг русской армии (этот ошибочный вывод немцы сделали после набега 1-й кавалерийской дивизии В. И. Гурко 1 (14) августа на Маркграбово, что заставило немцев полагать, что русская армия будет развертываться южнее). Лишь пассивность нашей кавалерии и других частей позволили германцам отойти с минимальными потерями.
Развивая дальнейшее наступление, штаб 1-й армии не ориентировал вовремя Я. Г. Жилинского относительно положения на фронте. Так, 6 (19) августа он сообщил Ю. Н. Данилову: донесений от Ренненкампфа за предыдущий день не поступало[388]. Подобная ситуация обеспокоила Ставку, которая потребовала постоянно держать ее в курсе событий, присылая ежедневные телеграммы до шести часов утра[389]. Таким образом, мы видим серьезные нарушения в коммуникации между ключевыми инстанциями принятия решений (штаб армии – штаб фронта – Ставка).
1-я армия с боями продвигалась вперед, в то время как генерал М. фон Притвиц сосредоточивал свои силы, планируя нанести контрудар. Относительно крупные бои разыгрались 6 (19) августа на правом фланге. Конный корпус Нахичеванского, направленный в тыл 8-й армии, столкнулся у Каушена с ландверной бригадой. Несмотря на численное, огневое и маневренное превосходство, кавалеристы спешились и весь день вели тяжелый бой, под вечер отбросив противника и захватив два подбитых орудия. В наступавшей рядом 28-й пехотной дивизии поражение потерпел 109-й Волжский пехотный полк. Подобное развитие событий не было должным образом оценено ни в штабе 20-го армейского корпуса (в состав которого входила упомянутая пехотная дивизия), ни в штабе армии: везде считали, что имеют дело с незначительными частями противника. На 7 (20) августа Ренненкампф отдал приказ о дневке. Объективная необходимость дать возможность войскам отдохнуть обернулась потерей стратегической инициативы.
Гумбинненское сражение.
В таких условиях и развернулось Гумбинненское сражение. Оно достаточно хорошо описано в отечественной литературе, а потому мы не будем останавливаться на его ходе. Отметим лишь следующее: штаб армии сыграл в нем минимальную роль, поскольку после Каушенского боя кавалерия Гумбинненское сражение. Нахичеванского остановилась на отдых, а 1-я германская кавалерийская дивизия обошла правый фланг 1-й армии и проникла в тыл, атаковав в районе Пилькаллена и Шталлупенена, тем самым дезорганизовав работу штаба армии. Потому основная тяжесть самого сражения легла на начальников дивизий, чьи действия были разрознены. Немцам удалось добиться определенных успехов на наших флангах, однако все их атаки были отражены в центре – 17-й корпус А. фон Маккензена понес чувствительные потери. Когда же генерал М. фон Притвиц получил сведения о переходе русскими южной границы Восточной Пруссии, он запаниковал и приказал отступать. П. К. фон Ренненкампф, лишь ближе к вечеру наладив управление войсками, приказал не преследовать. Следующие два дня, к сожалению, были упущены. Армия оставалась на месте, кроме левого фланга, где 4-й корпус занял оставленный Даркемен.