вещания заняло выступление генерала А. И. Деникина, который упрекнул военного министра А. Ф. Керенского, а отчасти и Верховного Главнокомандующего А. А. Брусилова в незнании и неверных оценках состояния войск и предложил совокупность мер, которые должны были, по его мнению, положить предел разрушению армии. По существу, они предполагали отказ политического руководства от вмешательства в дела армии и восстановление полновластия командования. Аналогичную позицию заявил Л. Г. Корнилов, отсутствовавший в Ставке, но направивший в адрес совещания телеграмму[643]. Требования А. И. Деникина и Л. Г. Корнилова звучали как политическая декларация от имени всего командования и офицерства русской армии – самостоятельной социальной силы, значение и место которой должны быть признаны государством. Неслучайно эмигрантский исследователь генерал Н. Н. Головин отмечал, что большинство указанных мер могли быть осуществлены только силовыми способами в условиях военной диктатуры[644].
На июль – август 1917 г. приходится период кратковременного альянса политического руководства и военного командования, основанного на частичном совпадении интересов. Верховная военная власть в лице нового Главковерха Л. Г. Корнилова и власть политическая в лице министра-председателя А. Ф. Керенского двинулись навстречу друг другу, рассчитывая овладеть ситуацией в армии и в стране. Достижение этих целей представлялось возможным только с использованием самых радикальных методов. Л. Г. Корнилов выступил инициатором восстановления смертной казни на фронте, которое последовало 12 июля 1917 г., однако и до этого в практику вошли бессудные расстрелы дезертиров и нарушителей дисциплины, осуществлявшиеся карательными отрядами добровольцев-ударников[645]. В сложившейся реальности подобная политика «закручивания гаек» со стороны властей лишь провоцировала встречную волну насилия и необратимо превращала армию в пространство гражданской войны.
Проект установления твердой власти в интересах продолжения войны не мог готовиться открыто и поэтому приобрел характер заговора между Временным правительством и Ставкой Верховного Главнокомандующего. Однако довести его до реализации оказалось невозможным при отсутствии взаимного доверия и уважения участников. Разрыв между ними привел к выступлению генерала Л. Г. Корнилова против правительства и августовскому политическому кризису, в котором роль вооруженных сил была ведущей и раскрылась новыми гранями. Во-первых, Ставка выступила в них как самостоятельная сторона конфликта, представлявшая интересы «военной» партии, с крайне правых позиций. Во-вторых, обнаружилось отсутствие единства даже в высших военных кругах, т. к. абсолютное большинство военачальников воздержалось от активной поддержки Л. Г. Корнилова и сохранило подчинение правительству. Наконец, с особой остротой выявила себя проблема «надежных» войск, ибо части, вовлеченные в корниловскую авантюру, не показали решимости идти за своими начальниками до конца.
Ликвидация корниловского выступления правительством при широкой поддержке демократических сил заметно изменяла весь политический спектр России. Устранив его правое крыло в лице мятежных генералов, А. Ф. Керенский с новым «республиканским» правительством автоматически смещался от центра вправо и особенно нуждался в поддержке военных. Позиция военной верхушки осенью 1917 г. определялась не столько лояльностью правительству Керенского, сколько стремлением противостоять растущему влиянию Советов и большевиков. С санкции правительства Ставка приступила к подготовке нового контрреволюционного выступления, известного в отечественной исторической литературе под названием «второй корниловщины»[646]. В течение сентября – октября 1917 г. осуществлялись весьма масштабные перемещения войск с фронтов в тыл, в направлении Петрограда и других крупных промышленных и транспортных центров. Эти мероприятия с тревогой воспринимались левыми и демократическими силами и повлияли на решение большевистского руководства о захвате власти.
События Октябрьского переворота в Петрограде невозможно представить без участия воинских формирований. Значительная часть столичного гарнизона сохраняла нейтралитет, но на его «полюсах» определились наиболее политизированные контингенты. Солдаты запасных гвардейских полков и моряки-балтийцы были главной вооруженной силой на стороне Военно-революционного комитета. Правительство опиралось на юнкеров военных учебных заведений и ударные части, но они ни численно, ни по боевым возможностям не в состоянии оказались противостоять восстанию[647]. Как и в феврале, исход событий решался не во властных и штабных кабинетах, а на городских улицах и в окрестностях Петрограда усилиями самых массовых вооруженных участников – солдат и матросов.
В современной российской историографии получила распространение и признание концепция «человека с ружьем» – эмансипированного от государства военнослужащего, подменяющего собой бессильную либо лишенную авторитета власть[648]. В действительности «человек с ружьем» был все же не единственным продуктом развала старой армии. На ее руинах возникали новые явления, структуры, течения, которым предстояло сыграть свою роль на очередном этапе политической борьбы.
Среди множества исторических прецедентов, которыми был отмечен для России 1917 г., один из главных, вероятно, может быть понят так: в эпоху революционных преобразований большинство российского населения получило возможность оказать решающее воздействие на развитие политической ситуации и, как следствие, облик и судьбу страны. В отсутствие легитимных демократических институтов и традиций массы изъявляли свою волю непосредственным действием. В этих условиях многомиллионная армия военного времени выступила как наиболее влиятельная «коллегия выборщиков», проголосовавшая за мир и общественное переустройство.
Публикация подготовлена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований в рамках научного проекта № 19-09-00117а.
Социальная модернизация русской армии в условиях войны и революции(февраль – ноябрь 1917 г.)
Светлана Александровна Солнцева
канд. ист. наук, член Российской ассоциации историков Первой мировой войны
Аннотация. Статья посвящена проблеме социальной модернизации русской армии в период между Февральской и Октябрьской революциями 1917 г. На примерах реформирования ее социального статуса и внешнего облика, изменений в формировании и функционировании войск рассмотрены основные направления модернизации (демонархизация, демократизация и революционизация), проходившей в условиях продолжающейся войны и развития революционного процесса.
Ключевые слова: русская армия, Временное правительство, Первая мировая война, Февральская революция, социальная модернизация, реформирование, демократизация.
Февральская революция, произошедшая в России в 1917 г. на фоне мировой войны, привела к мощному процессу обновления всех сторон жизни и структур русского общества. На повестку дня был поставлен вопрос и о полной социальной модернизации вооруженных сил, т. е. об их пересоздании на основе требований революционного времени. Сами же эти требования явились выражением тех насущных, но нерешенных проблем, которые накопились в стране и армии с дореволюционной поры. Созданная в условиях абсолютизма, она должна была в короткий срок перевоплотиться из опоры трона в армию революционного народа и защитницу свободы. Главными задачами становились демонархизация, демократизация и революционизация войск в духе нового времени, что должно было привести к их радикальному обновлению, повышению боеспособности и в конечном счете достижению победы в войне, а также способствовать поддержанию и дальнейшему развитию революционного процесса.
Напомним, что в 1917 г. Россия имела пять фронтов (Северный, Западный, Юго-Западный, Румынский и Кавказский), отдельные соединения также сражались во Франции и на Салоникском фронте (Балканы). Численность только действующей армии определялась, по разным оценкам, в 7-12 млн человек[649]. Это свидетельствовало о том, что в стране имеется не просто важный государственный институт, но огромная мощная вооруженная сила с серьезным опытом боевых действий и сформированной за годы войны привычкой решать проблемы силой оружия.
Актом, закрепившим смену юридического статуса армии и превратившим ее из российско-императорской в официально «революционную», стала присяга войск на верность новому режиму. Уже 7 марта (даты приводятся по старому стилю) Временное правительство утвердило новый текст клятвы, и со следующего дня переприсяга началась. Процедура ее принятия не подверглась изменениям, за исключением того, что она приобрела коллективную форму, совместную для солдат и лиц начальствующего состава, и что во многих местах в соответствии с духом времени на церемонию выносились самодельные красные знамена и исполнялась «Марсельеза»[650].
В течение марта – начала апреля 1917 г. Временному правительству присягнули все фронты и военные округа. В целом все прошло спокойно[651]. Вместе с тем формулировка «Обязуюсь повиноваться Временному правительству <…> впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания» не могла не породить ощущения временности и самой клятвы, и новой власти, что снижало пафос и идеологический эффект воздействия. Это нашло отражение, в частности, в усилении дезертирства, которое не только не прекратилось, но продолжало от месяца к месяцу приобретать все более массовый характер