[784]. «В одном общем потоке нарастающих оперативных усилий, – продолжал автор, – современное сражение завяжется на фронте и завершится в глубине. Так, волна за волной будут налетать на подходящий, очевидно, в таком же оперативном построении фронт противника. И уже рождается вывод, что конечный успех будет иметь тот, у кого оперативное построение будет глубже. Однако неизбежен момент, когда все эти волны сольются в одном шквале вплотную ставших друг против друга фронтов. Быть может, тогда развитие операции приведет нас вновь к линейному фронту и линейной стратегии. Но и на этом – скорее нормальном в современных условиях – этапе, который может весьма скоро наступить, эволюция оперативного искусства потребует иного решения и глубокого фронтального удара из глубины в глубину. Именно здесь требования глубокого построения наступления выступят с новой силой»[785].
Согласно советским оперативным представлениям преодоление позиционного стратегического фронта должно было осуществляться в несколько этапов. В начале наступающие ударные армии, богато оснащенные тяжелой артиллерией и танковыми силами непосредственной поддержки пехоты, должны были взломать сильно укрепленную в инженерном отношении тактическую зону обороны противника, тем самым открыв путь своим механизированным корпусам. Затем в пробитую брешь устремлялся эшелон развития прорыва. Именно он был основой концепции глубокой операции. Решительные действия мобильного эшелона в глубоком тылу противника должны были окончательно опрокинуть его позиционный фронт, лишить фронт и тыл оперативной взаимосвязи и тем самым перевести вооруженную борьбу в маневренную фазу. Перед авиацией ставилась задача атаковать вражеские резервы и узлы коммуникаций с воздуха. Герметичную изоляцию театра военных действий завершали парашютные десанты.
Важно подчеркнуть, что амбициозная концепция глубокой наступательной операции находила лишь косвенное отражение в практической боевой учебе Красной Армии, а потому невольно писалась как бы на вырост. Реальные профессиональные и материальные возможности довоенной РККА мало соответствовали ее высоким требованиям. Это в равной мере касалось и технического оснащения, и непосредственной тактической выучки войск, и общего уровня штабного управления крупными боевыми соединениями.
Если изобразить советскую военную машину 1930-х гг. в виде здания, мы увидим в нем мощный структурный каркас, который в то же время покоился на ненадежном и слабом фундаменте. Этим слабым фундаментом была тяжелая тактическая запущенность войск, которая в значительной степени обесценивала передовые для своего времени положения советских боевых уставов[786].
Тактика, т. е. умение поражать неприятеля в бою, была и остается основой военного ремесла. Г. С. Иссерсон был совершенно прав, когда на страницах «Эволюции оперативного искусства» указывал на то, что любая оперативная теория рискует обратиться в ничто без сокрушающей мощи непосредственного тактического удара[787]. Вне этого базового навыка потуги сыграть сложную симфонию войны, как правило, отражаются эхом мелодии «Собачьего вальса». «Как бы подвижны и маневренны ни были операции, в тактическом масштабе, – утверждал комбриг Г. С. Иссерсон, – всякое соединение окажется перед необходимостью ломать противопоставленный фронт. Тактически каждый бой сведется в конечном итоге к фронтальной атаке. Атака все определяет, все завершает, все разрешает»[788].
Вторая системная проблема советской военной организации, последствия которой в 1939–1941 гг. во многом оказались для СССР роковыми, заключалась в оторванности мобилизационной подготовки вооруженных сил от требований, диктуемых условиями международной обстановки. Сложные и замысловатые оперативные узоры предполагалось ткать на грубом и дешевом полотне советской массовой армии с ее врожденными недостатками: медленной мобилизацией, ограниченным набором доступных вариантов стратегического развертывания, слабой подготовкой основной массы резервистов и примитивной тыловой инфраструктурой передового театра.
В будущем общеевропейском конфликте слабая тактическая выучка войск, помноженная на кризис штабного управления, зародившийся в императорской русской армии задолго до революции и далеко не изжитый в советских вооруженных силах, грозили опрокинуть любые оперативные теории. Как писал Г. С. Иссерсон: «Управление современной глубокой операцией заключается прежде всего в ее организации. Само оперативное искусство как искусство управления становится в современных условиях прежде всего организационным искусством – умением правильно рассчитать, четко организовать и твердо направить. Величайший хаос и крушение под тяжестью собственной массы огромных сил и средств предстоят в том случае, если это организационное искусство окажется не на высоте или откажет хотя бы в одной организационной детали…»[789]
Катастрофическое начало Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. закономерно вызвало в советских военно-политических кругах горькое разочарование и глубокое сомнение в отношении прежних концепций. Однако в дальнейшем по мере накопления практического боевого опыта советское командование постепенно вошло во вкус маневренной войны и сполна отплатило немецким «учителям» за уроки, преподанные в 1941–1942 гг. Шедевром советского военного искусства стала операция «Багратион» – начальная фаза грандиозного наступления в центральном секторе Восточного фронта летом 1944 г., увенчавшегося практически полным уничтожением германской группы армий «Центр».
К июню 1944 г. вооруженные силы Германии насчитывали 9,1 млн человек, из которых 4,55 млн служили в полевых войсках. В боевом расписании вермахта числились 324 дивизии (258 пехотных, 34 танковых, 17 танко-гренадерских и 6 парашютных). Примерно 3,13 млн человек находились на Восточном фронте в составе 179 дивизий и 5 отдельных бригад, из которых 23 было танковых и 7 танко-гренадерских. Всего на советско-германском фронте вермахт держал 5 250 танков и штурмовых орудий, 2 796 боевых самолетов и 48 635 орудий, т. е. 71 % артиллерии, 57 % бронетехники и 51 % авиации. Лишь 30–35 % совокупного боевого потенциала Германии было задействовано за пределами Восточного фронта[790].
Г. С. Иссерсон с полным на то основанием считал теорию глубокой наступательной операции своим главным научным детищем. Однако в годы Великой Отечественной войны ему было не суждено занять в армии старшие командные позиции и проверить ее боевой практикой. Вместо фронта Иссерсона, как известно, ожидала тюрьма. Выйдя на свободу после пятнадцатилетнего заключения, отставной полковник начал упорную борьбу за восстановление собственного имени в истории советской военной науки. Одним из эпизодов этой долгой борьбы стало выступление на конференции Военно-научного общества при Центральном Доме Советской Армии, посвященной 20-летнему юбилею начала Белорусской стратегической наступательной операции. Эта конференция состоялась 15 мая 1964 г. В моральной атмосфере, установившейся в советском обществе в послевоенные десятилетия, само право Г. С. Иссерсона выступать с независимыми и в определенном смысле критическими оценками событий войны было отнюдь не очевидным. Тем не менее, используя предоставленную ему официальную трибуну, пожилой профессор стремился вновь привлечь внимание к своим блестящим военно-теоретическим работам 1930-х гг. На страницах данной статьи я хотел бы познакомить читателя с авторизованной стенограммой этого выступления, датированной 1 июня 1964 г. Она хранится в личном фонде Г. С. Иссерсона в Российском государственном военном архиве: Ф. 40871. Оп. 1. Д. 35. О белорусской операции 1944 г. Стенограмма выступления на конференции ВНО при ЦДСА. Авторизованная машинопись. 1 июня 1964 г. Л. 1-19. Документ публикуется впервые. Стилистика оригинала сохранена. Грамматика и пунктуация приведены к современным требованиям. Добавления, сделанные рукой автора, или наоборот вычеркнутые им фрагменты текста даются в примечаниях. В квадратных скобках [] приводятся дополнения публикатора.
Выверенная стенограмма выступления профессора
Г. С. Иссерсона на конференции Центрального
Военно-Научного общества 15 мая 1964 г.
Председатель – генерал-полковник
[В. И.] Вострухов[791]
Слово имеет профессор Г. С. Иссерсон
Товарищи генералы и офицеры!
По воле судеб мне не довелось быть участником Белорусской операции и Великой Отечественной войны. Поэтому мое выступление несколько осложнено. Но до войны мне пришлось вместе с рядом товарищей, которых я вижу здесь, участвовать в разработке глубокой операции. Эта теория получила в Белорусской операции великолепное и наиболее полное осуществление, и я наглядно представляю себе ход ее событий, как будто наблюдал их с воздуха, как они в действительности протекали с берегов Западной Двины и Днепра до берегов Немана и Западного Буга. Это и побудило меня обратиться с просьбой к нашему уважаемому председателю предоставить мне слово, чтобы поделиться некоторыми теоретическими вопросами, выдвинутыми этой операцией, которые, на мой взгляд, не могут остаться в тени, имеют существенное значение и должны привлечь наше внимание. Разрешите, однако, сначала поделиться некоторыми мыслями о нашей конференции.
Конференции военно-научного общества, посвященные выдающимся событиям Великой Отечественной войны, завоевали себе уже прочный авторитет и имеют, несомненно, большое значение для развития нашей военно-научной мысли. Но эти конференции могут иметь различный характер. Можно поставить себе задачу на них рассказывать, углублять и уточнять фактические сведения происшедших событий; тогда эти конференции будут носить описательный исторический характер. Можно и в более непринужденной обстановке, даже со стаканом чая, наподобие телевизионного «Огонька» организовать свободную беседу, в которой бойцы вспоминают минувшие дни. Тогда это будут вечера воспоминаний, тоже не бесполезные. Но можно на этих конференциях выдвигать большие и важные теоретические вопросы, поставленные опытом обсуждаемых операций; в этом свете критически их исследовать и выявить все то новое, что они внесли в военное искусство. А внесли они очень много нового.