В Белорусской операции двухэшелонное построение и наличие крупных эшелонов развития прорыва нашли наиболее полное и яркое осуществление. Если мы посмотрим на развертывание четырех фронтов на «Белорусской дуге», то увидим, что три фронта имели эшелоны развития прорыва, иногда не только по одному, но и по два. 1-й Прибалтийский фронт имел один ЭРП (эшелон развития прорыва) в составе 1-го танкового корпуса. 3-й Белорусский фронт, наносивший два удара, имел два ЭРП: конно-механизированную группу [Н. С.] Осликовского[794] и 2-й гвардейский танковый корпус. 1-й Белорусский фронт, также наносивший два удара, имел два ЭРП: 9-й танковый корпус и 1-й гвардейский танковый корпус и за ним конно-механизированную группу [И.А.] Плиева[795]. Только 2-й Белорусский фронт не имел ЭРП, так как он по идее операции составлял в центре сковывающую группу и должен был, наступая, связывать противника, пока скажутся результаты глубоких ударов на флангах. Таким образом, три фронта, наносившие главный удар, имели пять ЭРП. Это были эшелоны оперативного предназначения. Но ими не исчерпывалось все глубокое построение операции.
Для развития прорыва в глубину имелся еще один ЭРП – 5-я гвардейская танковая армия, находившаяся до ввода в прорыв в распоряжении представителя Ставки[796]. Его можно было бы назвать стратегическим ЭРП. Однако свое стратегическое назначение он не мог в операции оправдать и, введенный в прорыв, в сущности, на центральном направлении севернее Минской автострады, действовал на одной глубине с другими ЭРП; а при подходе к Березине даже был настигнут 11-й гвардейской общевойсковой армией и не смог сразу выйти на маневренный простор. Это, конечно, снизило темп и глубину его удара с исходного положения.
Во всяком случае, в Белорусской операции было глубоко эшелонированное построение и наличие шести ЭРП, нацеленных своими остриями в оперативную глубину противника и введенных в прорыв уже на первый-второй день операции. Правда, все эти ЭРП были рассредоточены на большом фронте и вводились в прорыв на отдельных направлениях, отстоявших друг от друга на довольно значительных расстояниях. Возможны были и другие решения, и другая группировка ЭРП как решающих факторов этой глубокой операции. А именно: всего в двух крупных группах. На севере – примерно на стыке 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов – один ЭРП в составе 1-го и 2-го танковых корпусов, 5-й гвардейской танковой армии и конно-механизированной группы Осликовского; это была бы огромная танковая армада колоссальной силы. И на юге – за южной группой 1-го Белорусского фронта – другой крупный ЭРП в составе 9-го танкового, 1-го гвардейского танкового корпусов и конно-механизированной группы Плиева. При такой группировке мы имели бы два сильных ЭРП: с севера – в направлении Лепеля, Минска и с юга – в направлении западнее Бобруйска на Минск, которые брали концентрически в клещи всю Белорусскую дугу.
Минск играл в этом случае такую же географическую роль, как Калач в Волгоградской операции при окружении немецко-фашистской армии Паулюса[797]. Вся операция напоминала бы в этом случае действия немецко-фашисткой армии при вторжении в Польшу в сентябре 1939 г., когда она двумя охватывающими танковыми группами, действующими друг другу навстречу, замкнула в большом кольце окружения всю польскую армию. Правда, местность к северу от Минской автострады была мало благоприятна для действий крупных танковых масс, так как Лепельские озера с их узкими перешейками и лесисто-болотистая низина р. Березина значительно ограничивали свободу маневра. В этом отношении южная группа 1-го Белорусского фронта, хотя также действовала в лесистой местности, была в несколько лучших условиях; к тому же удар отсюда вел по кратчайшему направлению западнее Бобруйска на Минск.
Оценивая возможные варианты развития прорыва, трудно сказать, какое решение было бы лучше и какая группировка дала бы больший эффект. При наличии двух крупных ЭРП на флангах операции мы, вероятно, быстрее захватили бы Минск и замкнули всю немецко-фашистскую группу армий «Центр» в большое кольцо наподобие Волгоградского. Но внутри кольца противник, вероятно, сохранил бы боеспособность, и нам пришлось бы с ним дольше повозиться.
Осуществленный план операции показал в этом отношении свои преимущества. Шесть ЭРП прорвались в глубину на шести отдельных направлениях, создали шесть прорывов во фронте и раздробили, раскрошили его на отдельные части, сразу лишив противника, окруженного в пяти разрозненных группах, всякой устойчивости и способности к организованному сопротивлению. Белорусская операция была в этом отношении образцом дробящей операции, имевшей быстрые и решительные результаты. Дробящие, рассекающие удары, нанесенные с самых различных направлений, дезорганизовали весь фронт противника и деморализовали его войска, оказавшиеся в окружении в изолированных, не связанных группах. В этом следует видеть причину того, что немецко-фашистские войска превратились в неуправляемый сброд и были уничтожены по частям.
Белорусская операция протекала в очень сложных формах при неравномерном продвижении в глубину на отдельных направлениях. В этих условиях 2-й Белорусский фронт, который, как уже указано, играл вообще более сковывающую роль, оказался в ходе операции во 2-м эшелоне, выжатый из 1-й линии борьбы своими соседями. В этом некоторые исследователи склонны иногда видеть неорганизованность в управлении операцией. Но мне кажется, что такое явление характерно и закономерно для глубокой операции, развивающейся одновременно на различных линиях или ярусах операционной глубины. Это показала уже кампания 1940 г. во Франции, когда войска 6-й и 4-й немецко-фашистских армий отставали, оставаясь во 2-м эшелоне, а танковая группа Клейста подходила уже к Дюнкерку.
Глубокое эшелонирование сражения, характерное для глубокой операции, было наглядно выражено в Белорусской операции, и если бы мы остановили ее быстротечный ход, скажем, на дне 3 июля и зафиксировали бы положение на схеме на это число, то увидели бы чрезвычайно причудливую картину ряда отдельных очагов окружения, разбросанных на большой территории и на большой глубине. Можно сожалеть, что такая схема не фигурирует, например, в IV томе «Истории Великой Отечественной войны», так как она дала бы ясное представление о характере и формах Белорусской операции как глубокой операции современного типа. И в этом именно и заключается все выдающееся значение этой операции для военного искусства вообще и для нашего оперативного искусства в частности.
О планировании белорусской операции
Вопрос о планировании Белорусской операции, протекавшей на такую большую глубину в 600 км, является очень важным и имеет свой особый интерес. В планировании операции выражается весь ее замысел в пространстве и времени и весь ее прогноз. Но если Белорусская операция представляет высокий образец оперативного искусства, то с ее планированием обстояло явно неблагополучно, и в этом заключается, конечно, противоречие в управлении ею. Мы вообще меньше всего можем говорить о том, как эта операция планировалась сверху, когда разрабатывалась, ибо ясных документальных данных по этому вопросу мы не имеем.
Сам план «Багратион», который лежал в основе Белорусской операции, предусматривал прорыв только до линии р. Березина и даже не охватывал по глубине Минска. План давал конечные ориентиры: для 3-го Белорусского фронта – Лепель; для 2-го Белорусского фронта – Борисов и для 1-го Белорусского фронта – Бобруйск, то есть до линии Березина. Но это составляло всего глубину в 150–200 км. Как в дальнейшем должна была развиваться операция и какие ей далее ставились задачи, оставалось неизвестным.
Мне представляется, что по вопросу планирования Белорусской операции и определения ее этапов развития в глубину, видимо, не было полной ясности, и все глубокое развитие событий до линии Немана и Западного Буга оказалось для Верховного Командования впоследствии довольно неожиданным и непредвиденным. Во всяком случае, IV том «Истории Великой Отечественной войны» явно затушевывает этот процесс и говорит о нем как-то нечленораздельно, не разграничивая план операции на определенные этапы. Разделение же всей операции, развивавшейся на такую большую глубину, на два совершенно неравномерных в пространстве и времени этапа – до Березины и затем от Березины сразу до Немана и Западного Буга, которое проводит IV том, явно неоправданно и не может нас удовлетворить. Основываясь на фактическом ходе событий, мы можем, таким образом, с основанием говорить только о планировании действительного развития операции, расчленить ее на те этапы, по которым она реально протекала. С этой точки зрения план «Багратион», ставивший задачу до Березины и выполненный за шесть дней, являлся только первым этапом операции.
Трудно сказать, чем руководствовалось Верховное командование, ставя такие короткие задачи фронтам и не указывая им более дальних ориентиров для развития операции в глубину. То ли это неверие в возможности глубокой операции, то ли неуяснение характера современной глубокой операции. Во всяком случае, управлять фронтами – этими оперативными объединениями стратегического назначения, ведя их на таких коротких вожжах и ставя им такие близкие задачи всего на шесть дней, конечно, нельзя. Фронты эти, видимо, ощущали на себе и сами определили своей основной задачей овладение Минском. Ставка поставила эту задачу только 28 июня, то есть на шестой день операции. Выполнение ее составляло 2-й этап операции, который должен был как таковой войти в план «Багратион».
По мнению IV тома «Истории Великой Отечественной войны», замысел Ставки заключался при этом в преследовании противника. С этим согласиться нельзя, и это противоречит действительному содержанию событий к западу от Березины. Овладевая Минском, наши войска не преследовали противника, а завершали его окружение и уничтожение. Преследовать тут было, в сущности, некого, так как из Минско-Бобруйского котла (на самом деле тут было несколько очагов окружения) удалось вырваться очень незначительной части противника; основные силы его были уничтожены и капитулировали.