. Юрий Водовозов в письме М. С. Циглер просил его не баловать: «Мы сами себя балуем. Разведчики впереди, а трофеи их. Мы разбили крупный немецкий обоз с разным добром (простите, может, нескромно). Конверт и бумага также немецкие»[959]. Шевах Лапидус в письме Раисе Баркач сожалел: «Бумаги у нас много. Конвертов тоже. Карандашей штук 10. Все есть. Трофейное, а писать много нечего»[960]. Григорий Каплун – Г. И. Клибанер: «Мы все время движемся вперед. Кстати, сейчас пишу на финской бумаге, финскими чернилами и ручкой, в финском конверте»[961].
Цензура не препятствовала использованию советскими военнослужащими немецкой почтовой бумаги и конвертов, и это вскоре стало массовым явлением. С одной стороны, это решало проблему дефицита, а с другой – казалось не столь важным. Враг отступал, конец войны был предрешен, а большие потери, которые несла Красная Армия в результате упорного сопротивления врага, требовали компенсации в виде трофеев, ставших законным правом победителей. Поэтому было решено не отвлекаться на такие мелочи, как письменные принадлежности несоветского производства.
Средства письма
В годы войны советские солдаты, как правило, писали карандашом. Чернила военному человеку, который не имел багажа и почти всегда находился в дороге, негде хранить. Средства письма должны были быть надежными, удобными и простыми в использовании. После попадания в воду карандаш можно было легко просушить, чего нельзя сказать о чернилах. Все это приводило к тому, что писать письма вне жилья, во временном укрытии или на короткой остановке, было можно только карандашом. В лучшем случае адрес на конверте выводили чернилами или химическим карандашом. Карандаш для солдата был так же важен, как ложка, кисет с табаком, фляжка для воды или индивидуальный пакет для оказания первой медицинской помощи. В письме Израиля Найштута жене Эте мы читаем: «Спасибо нашему народу, получил хороший подарок <…> портсигар с табаком, платочки, воротнички, пряники 200 гр., шоколад, конверты, бумага, карандаши и др.»[962] Шехвах Лапидус в письме домой продолжал: «Все у нас в достатке, вышлите мне только пару карандашей[963], а Ефим Розиноер своим родным Иосифу и Саре: «Очень спешу, и к тому же карандаш сломался, а наточить нечем, пишу огрызком»[964]. Соломон Канцедикас – жене Элишеве: «Пишу твоим карандашом, но скоро он уже кончается. Чем я буду писать? Придется тебе прислать мне другой»[965].
Письмо, написанное с помощью перьевой ручки и чернил, свидетельствовало о том, что человек имел отношение к «сидячей работе». Это мог быть управленец, политработник, писарь, связист, корректировщик полетов, наблюдатель за воздухом (ПВО), топограф, интендант и др. Даже офицеры в Красной Армии в звании до майора (не командир полка, не начальник штаба полка, не начальник политотдела, не офицер СМЕРШ) писали письма карандашом, чтобы не обременять себя чернилами. Другое дело, когда у командира по штату был ординарец[966], который выполнял все необходимые поручения, отвечал за быт и питание начальника.
Иная ситуация существовала на обратной стороне переписки – в тылу и районах эвакуации, откуда потоком шли письма на фронт. Чернила, перо и ручка находились всегда, несмотря на нехватку предметов первой необходимости, продовольствия, жилья, бумаги и конвертов. Письма чернилами можно было читать при лунном свете или у костра. Люди, привыкшие пользоваться перьевой ручкой, писали чернилами быстро и легко. При желании они переходили на бисерный почерк, чтобы сэкономить место и поместить больше текста на ограниченной площади. Соломон Канцедикас напоминал жене Элишеве: «Пиши чернилами. Письма я получаю ночью и при тусклом свете иногда трудно прочесть, если написано карандашом»[967]. Рахман Шахмейстер пояснял жене Хасе-Фей-ге, почему его письма такие лаконичные и неаккуратные: «Всегда пишу на ходу. Нет стола, всегда на колене. Как-то в штабе написал адреса чернилами, а нет карандаша. Пишу коротко то, что на душе»[968].
Цвет чернил не играл большой роли и его не выбирали. Если под рукой не находилось общепринятых фиолетовых или черных, то писали красными или зелеными. Наум Кунин извинялся перед Геней Кобринской: «Прости, что писал разными чернилами, не хватило зеленых, пришлось наполнить ручку красными»[969]. Когда случалось, что письмо писали несколько дней, то и чернила могли оказаться разными: одно кончилось, а другое высохло. Подтверждение этому мы встречаем в письме Наума Гузикова, который сообщал жене Асе, что пишет карандашом, поскольку пересохли чернила, и коротко, т. к. сейчас занят, надо кое-куда поехать по делам[970].
Но чернила, как и карандаш, не меняли содержания письма. Они только красноречиво характеризовали условия, в которых находился человек на войне. Средства письма помогают определить отношения, которые возникали между людьми, то внимание, которое они испытывали или, наоборот, его отсутствие. На последнее фронтовики обижались. Для людей, имевших до призыва в армию отношение к интеллектуальной жизни, это был свой инструмент, понятный и привычный, а карандаш их тормозил. В обратном случае чернила показывали недостаток общей культуры, кругозора, выдавали неуверенность, малограмотность, неподготовленность солдата, который садился за письмо. Если человек писал много, но неразборчивым почерком – это говорило об одном, если с трудом выводил пером на бумаге буквы крупного размера – о другом.
Менаше Ваил в письме от 20 июня 1943 г. делился с женой Беллой: «Живем в новом шалаше вчетвером <…> в первую очередь я не забыл прихватить раздобытую чернильницу и ручку, которыми я пользуюсь сейчас». 25 июня 1942 г. он продолжал, что заступил в караул, а идя на этот пост, захватил чернильницу и тетрадь и, положив ее себе на колени, писал это письмо. 2 сентября 1943 г. Ваил дополнял: «Третий день нахожусь в чистом поле, изрытом воронками от снарядов и бомб, окопами и траншеями. Кругом следы недавнего боя, валяются осколки снарядов, трупы “фрицев”, а кое-где и могила погибшего нашего бойца с наспех прибитой дощечкой и фамилией, написанной чернильным карандашом». 12 марта 1944 г. «зашел по делу в землянку своего командира, но не застал его. В ожидании, пока он придет, я присел к столу, вытащил чернильницу, бумагу и пишу тебе»[971].
Письмо карандашом позволяло без труда исправлять грамматические ошибки, а с чернилами это было сделать труднее. Но люди грамотные не зависели от словарей, а их письмо не страдало от ошибок и исправления были не нужны. Фронтовики, писавшие карандашом, не нуждались в черновиках, тогда как их близкие и родные из тыловых областей страны, использовавшие чернила, иногда так поступали. Примером может служить подборка писем военного летчика Александра Шойловича Черного и его невесты Полины Иосифовны Лукашевской. Девушка не только всю войну хранила письма возлюбленного из действующей армии, но и черновики собственных писем. У нас есть редкая возможность сравнить не только письма с фронта, которые чаще всего берегли в семьях, но и письма на фронт, которые человеку на войне негде было хранить.
Вывод
Таким образом, военно-полевая служба в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. успешно справлялась со своей задачей, несмотря на то огромное напряжение работы и условия, в которых она вынуждена была действовать. Форма почтовых отправлений и письменные принадлежности явились важной характеристикой частной переписки между фронтом и тылом. Она часто выразительно свидетельствовала об условиях, в которых находился человек на передовой или в эвакуации. Цену письму на войне знали все, от солдата до генерала. В этом отношении почта уравнивала между собой каждого, как военных, так и гражданских лиц. Письма несли с собой не только надежду, но и тревогу, а их отсутствие рождало большое беспокойство. Солдат, долго не получавший писем из дома, терял покой и уверенность, становился более уязвимым в бою.
Важную роль играли письменные принадлежности, бумага, чернила, карандаш, которые тоже необходимо было иметь под рукой. Государство и личность по-разному оценивали свое отношение к частной переписке в годы войны. Для государства письма служили одновременно способом контроля над настроениями и поведением людей. Тогда как для самих граждан это был своеобразный канал связи, единственная возможность узнавать новости и поддерживать отношения со своими родными и близкими. Кроме того, государство с помощью полевой почты использовало силу искусства, графики, художников, поэтов и писателей, которые своим пером и метким словом должны были разить врага. Плакат, листовка, карикатура, сатира и юмор – все предназначалось для общей цели обеспечения победы. Опыт организации работы военно-полевой службы подтверждает огромный административный ресурс государства, который был с успехом использован для достижения общей цели победы над врагом.
«Мы» и «Они». Воины-освободители РККА и местное население в Сербии осенью 1944 г
Алексей Юрьевич Тимофеев
д-р ист. наук, профессор Белградского университета
Аннотация. Автор статьи анализирует взаимное восприятие красноармейцев и местного населения Сербии в ходе освобождения восточных районов Югославии осенью 1944 г. На основании документов ЦАМО и мемуаров участников событий он реконструирует особенности формирования образа красноармейцев – в среднем молодых мужчин, уверенных в собственных силах, крайне усталых и терпевших чрезвычайные физические и психологические нагрузки, а также материальные лишения. В силу этих особенностей имели место одиночные инциденты, раздувавшиеся титовской пропагандой. Случаи уголовных преступлений против мирного населения были редки и строго карались военными властями. Большинство красноармейцев с теплотой вспоминали доброе отношение местного населения к своим освободителям. В то же время сербское население, не скрывавшее симпатии к русским вообще и к освободительному походу Красной Армии в 1944 г., с сочувствием замечало небогатый материальный достаток военнослужащих РККА. С этим контрастировало настоящее воодушевление мощной военной техникой советских частей. Эта техника разительно отличалась от средств, которыми располагала двоенная королевская армия Югославии и тыловые части немецкой армии, оккупировавшие страну в 1941–1944 гг.