[1037]. Офицеры королевской армии, действовавшие в подполье, не могли скрыть своего удивления от первых впечатлений о пехотных частях РККА. «В Винче было размещено несколько рот советской армии. У нас они оставили печальное и крайне тяжелое впечатление. Ужасно плохо одеты и обуты. Мы нигде не заметили танков и броневиков. У них были телеги, запряженные малыми, косматыми лошадками. По дворам и садам села горели костры, на которых варилась и жарилась еда. Было легко заметить, что у них нет организованной службы снабжения и что каждое отделение само заботилось о своем пропитании. По всему селу доносилось квохтанье птиц и визг свиней, которых они сгоняли и ловили для своих “кухень”»[1038]. Сербам бросалась в глаза молодость солдат и офицеров, а также неформальные отношения между ними, которые выражались в случаях физической расправы офицеров над подчиненными[1039]. Молодость советских офицеров была необычной для офицеров Д. Михайловича и гражданских лиц, но не для партизан, чье руководство также в основном состояло из молодежи. Партизан, собравшихся под знамена КПЮ на идеологической и добровольной основе, больше удивляло рукоприкладство, практиковавшееся советскими офицерами по отношению к подчиненным[1040]. В партизанской армии нарушения наказывались в основном укором, а если он не помогал – расстрелом.
Столкнувшись с РККА, югославы еще раз убедились в точности сербской народной поговорки «пьет, как русский» (т. е. очень много). Причиной возникновения этого стереотипа было несколько. Прежде всего сербы видели русских «в массе» лишь в кризисных условиях – добровольцы 1876 г., эмигранты Гражданской войны 1918–1922 гг., красноармейцы, прошедшие горнило тяжелейшей войны 1941–1944 гг. Существовало и коренное различие в способах употребления алкоголя по южному типу (регулярное и в небольших дозах употребление вина или фруктового самогона) и по северному типу (редкое и неумеренное употребление алкоголя из зерновых или картофеля). Прибывших в страну гостеприимных хозяев и дешевого алкоголя красноармейцев поджидало неодолимое искушение.
В силу этого злоупотребление алкоголем среди военнослужащих РККА приобрело значительный характер[1041]. В результате пришлось изменить свои привычки и партизанам, среди которых в годы войны действовал сухой закон. В столовой 1-го пролетарского корпуса, «где пьянство было запрещено и преследовалось, регулярно подавали гнуснейшую ракию для захожих русских офицеров. Хозяева наблюдали пьющих с сожалением»[1042]. Рука об руку с пьянством шли потеря контроля и совершение преступлений против сослуживцев или мирных граждан[1043].
Грабежи, кражи и изнасилования, конечно, случались реже, чем на территории Германии, Австрии и Венгрии, но тем не менее были достаточно чувствительными для считавшего себя союзниками местного населения. Описание подобных фактов, оставленное титовскими пропагандистами в период разрыва с СССР в 1948–1953 гг., может вызывать сомнения в силу их однозначно негативного отношения к сталинскому СССР. Однако те же одиночные явления описаны и в материалах политотделов советских частей, прошедших по восточной части Югославии.
Например, 8 ноября 1944 г. два красноармейца произвели в селе незаконный арест гражданина Т., после чего «при сопровождении его жены Х. К. к месту содержания под стражей мужа завели ее в один из домов, где и изнасиловали. По заключению врача-эксперта, Х. К. нанесены повреждения в области шейки матки, что требует лечения в течение 6–8 недель». Уже 14 ноября военный трибунал осудил преступников на 10 и 9 лет лагерей без права замены штрафной частью. Пьяный красноармеец разбил стекло, подрался и тяжело ранил местного жителя, за что получил 10 лет ИТЛ с возможностью замены срока службой в штрафроте. Красноармеец изнасиловал «вечером 2 ноября 1944 г. в селе Деронье, будучи в состоянии опьянения, гражданку Г. М. в возрасте 81 года», за что и получил 10 лет ИТЛ без права замены срока службой в штрафроте[1044].
Ущерб, который наносили некоторые кражи, имел не только материальный, но и моральный характер. «В ночь с 10 на 11 октября 1944 г. в городе Болевац на улице Краля Александра, 17, в квартире югославского гражданина Д. М. ночевали помощник командира 429 сп 52 сд по материальному обеспечению капитан Р. и начальник ОВС (взвода связи. – Прим. А. Т.) этого же полка капитан Ш., которые ночью привели в комнату двух военнослужащих девушек. 11 октября рано утром эти две девушки в сопровождении военнослужащего прошли из комнаты Р. и Ш. с узлами, что лично видел помощник командира роты связи 19 сд ст. лейт Г. После ухода девушек и выезда из квартиры т.т. Р. и Ш. гражданин М. обнаружил, что у него из гардероба было украдено 6 шерстяных платьев, 1 пальто и все белье, перечислить которое он сразу после кражи не мог. Прокурору 52 дивизии М. заявил, что он гардероб на замок не закрыл и что он долго ждал Красную Армию, поэтому он надеялся, что все будет в сохранности и господа офицеры Красной Армии не позволят себе что-нибудь взять». Разжалованных офицеров послали в штрафбат, а девушек заставили вернуть украденное, «кроме нижнего белья, пришедшего в негодность в результате ношения»[1045]. Или, например, «при вступлении в село Кучево жители села встретили наших бойцов с распростертыми объятиями, с цветами, хлебом и солью, предоставили квартиры нашим бойцам. В одну из квартир поместились заместитель командира дивизии по строевой части полковник Ч. и бывший начальник 1-го отделения штаба дивизии майор С. вместе со ст. лейтенантом мед. службы 703 сп Г-ой В. И. и санитаркой этого полка
красноармейцем К-ой Е.Е., с которыми Ч. и С. находятся в сожительстве. После отъезда Ч., С, Г-й и К-й хозяйка квартиры обнаружила, что у нее пропали вещи: 3 дамских платья, 2 блузки, 5 платков и косынок и 15 тысяч динар. Несколько дней назад следователь из дивизии выяснил, что вышеперечисленные вещи были похищены Г-й и К-й. Об этом знали Ч. и С., т. к. вещи были в машине Ч. Часть вещей возвращена в село Кучево по принадлежности, а остальные вещи приведены Г-й и К-й в негодность»[1046]. Дело удалось замять и обойтись без судебной ответственности, наказав провинившихся лишь по комсомольской и партийной линиям.
Многочисленность этих явлений заставила некоторые из дивизионных газет вопреки запрещению § 69 Правил, утвержденных приказом НКО № 034, «помещать на своих страницах материалы с описанием случаев мародерств в войсках»[1047]. Дело дошло до того, что в ноябре 1944 г. дивизионными командирами стали издаваться приказы командирам полков и отдельных частей об обязательно регулярном «построении состава на проверку (сержантов и рядовых)» и «осмотре повозок и автотранспорта для выявления трофейного и гражданского имущества». По результатам проверки незаконное имущество подлежало изъятию, а мародеры – преследованию[1048].
Одна из активисток КПЮ, будущий министр просвещения Сербии и супруга М. Джиласа Митра Митрович поделилась с представителем политотдела 57-й армии впечатлениями от встречи с танкистами генерала Жданова в Белграде: «со смешливой обидой рассказывала о буйствах красноармейцев: “Танкист полный подходит ко мне и предлагает: Ну, чернявая, пойдем, что ли…”»[1049]. Эти события не могли не вызвать неприязни в рядах руководства КПЮ, так как подрывали не только авторитет СССР, но и той идеологии, на которой базировалась новая власть в Югославии. Острая критика подобных явлений руководством КПЮ была выражена начальнику советской миссии генералу Н. В. Корнееву, начальнику советского гарнизона Белграда генералу П. М. Верхоловичу, а позднее и лично И. В. Сталину[1050]. Особенно горячился черногорский политик Милован Джилас: «<…> это кипело в груди <…> и, наконец, переполнило чашу»[1051]. Лично оскорбленный М. Джилас внезапно стал крайне чувствительным к расположению народных масс, хотя это не беспокоило его, когда жесткой рукой он «ускорял революцию» в Черногории зимой 1941–1942 гг., где по его приказу расстреливались сотни «кулаков» и «буржуев» на одном лишь основании их принадлежности к враждебному классу[1052].
Кроме аморальных поступков отдельных бойцов РККА жалобы руководства КПЮ вызывало еще одно явление, тревожившее окружение лидера югославских коммунистов И. Броза Тито, – отношение советских пропагандистов (и военных вообще) к партизанам и НОАЮ как к союзнику. Руководство КПЮ с тревогой просило «изменить фразеологию красноармейских газет, вместо «освобождение Белграда Красной Армией» формулировать «освобождение Белграда Красной Армией и Югославскими войсками», ввести отдачу чести югославским офицерам, прекратить третирование югославской армии как неумелой и второстепенной». Все это было особенно важно, потому что Белград часто соединял и противопоставлял свое русофильство своему антититоизму, ехидствовал над голоштанным войском, иногда даже демонстрировал соответствующие чувства. Однако советская сторона не спешила идти навстречу просьбам КПЮ, и при служебных контактах армейские органы ВКП(б) уже при первой встрече давали понять югославским коммунистам, что они вторичны по отношению к советским[1053]