русскому народу. Героем – в полном соответствии с довоенной песней – мог и должен был стать любой. Подобная схема хорошо прослеживается по материалам, имевшим установочный характер. Организационные меры советской власти изображались как канал для ненависти, идущей из самых недр народа, «выросшей из семян, посеянных партией»[1150].
Участие в партизанской войне изображалось как реакция на преступления оккупантов, именно с них начиналась уже упомянутая нами книга М. Н. Никитина[1151]. Первый раздел назывался «Враг на нашей земле», второй – «Народные мстители». Таким же образом согласно тематическому плану начинался отдел партизанской борьбы в Музее обороны Ленинграда[1152]. Партизанская борьба устами начальника ЛШПД называлась «высшим проявлением благородных чувств русского человека»[1153]. Одним из актуальных символов стал плакат Иосифа Серебряного «Русский народ никогда не будет стоять на коленях»[1154]. Отсюда следовала трактовка, прямо отсылавшая к классической героике, в 1944 г. один из работников ЛШПД писал в работе о партизанских газетах: «Как герой греческой мифологии Антей был силен нерушимой связью с матерью-землей <…> так большевики-партизаны были сильны связью с народом»[1155].
Итак, герой должен был обладать партийностью и народностью. Партийный и комсомольский актив действительно был главным кадровым резервом ЛШПД. Из семнадцати партизан-героев Советского Союза, награжденных к апрелю 1944 г., девятеро были комсомольцами, семеро – членами партии. Первыми из тех, кто обрел героический статус, стали секретарь Гдовского райкома комсомола Иван Никитин, лужская комсомолка Антонина Петрова и комсомолец из Дедовичей Михаил Харченко. Двое первых на момент награждения погибли в бою, все были местными уроженцами, все воевали во вражеском тылу с самого начала. Обо всех троих, что немаловажно, было кому рассказать, и они были связаны с группами, деятельность которых считали удачной: Никитин стал символом обороны на подступах к городу, Петрова – представительницей лужан, которые продолжали действовать всю первую зиму под руководством районных партийцев, Харченко участвовал в отправке партизанского обоза с хлебом в Ленинград. Гибель героев можно было представить как символ продолжающейся борьбы, но при этом она превращалась в кульминацию биографии, от которой задом наперед разворачивался сюжет, этот процесс нам кажется схожим с тем, что в современных общественных науках обозначают как фреймирование. Упор на народность нередко придавал биографиям героев полуфольклорный характер. Так, в сборнике о комсомольцах-партизанах «Девять бесстрашных» Михаил Харченко, участник советско-финской войны, представал пареньком-слесарем, сбежавшим на фронт. В очерке этот эпизод оформлен как вставная новелла, в которой Харченко проявляет чудесные способности, собирая из лишних деталей действующий пулемет, и получает орден Ленина. При этом в очерке 1944 г. герой, погибший в конце 1942-го, изображен как живой[1156].
Область священного. Женщины и дети
Как отмечает Е. Добренко, основной чертой довоенного соцреализма была бесконфликтность, равность героя своей социальной роли. Война потребовала описания экстремальных страданий и дискомфорта, невозможного в рамках конфликта хорошего с лучшим, что вылилось в «террористический натурализм» военной литературы. При позднем сталинизме произошел возврат к довоенным конвенциям в форме эпоса[1157]. В случае с партизанами героика помогала делать даже из поражений будущую победу. Утрата становилась своего рода взносом на общее дело, в 1943 г. пропагандировался подвиг крестьянки, которая пришла к партизанам с просьбой сжечь ее дом, в котором расположились немцы[1158]. На заседании у начальника ЛШПД партизаны отмечали: «Такое интересное явление надо отметить: мужик раньше дом, корову считал своим состоянием, а сейчас горит деревня полностью, и никакой жалости, говорит только – принимайте в партизаны»[1159].
Максимальной жертвой становилась гибель в бою. То, что не укладывалось в сознательное участие в борьбе, можно было представлять как мучения, зовущие к мести. В брошюре «Это было на самом деле» Марии Шкапской, изданной в 1942 г. Детгизом, серия очерков о преступлениях оккупантов против детей завершалась сюжетом о Зое Космодемьянской и следующим пассажем от лица матери Зои: «Тысячи людей проходили мимо виселицы, и каждый спрашивал себя: «Могу ли я поступить так же?» И отвечал себе: «Да, могу». Тысячи писем получаю я со всех концов родной земли, и в каждом сказано: «Хочу быть таким»[1160].
Описания злодеяний оккупантов служили воспитанию ненависти к врагу, в итоге советский герой превращался в мученика и существовал в квазирелигиозном пространстве. И чаще всего это был не герой, а героиня. Символами гражданского населения – того, которое превращалось в народ в ходе борьбы, – становились женщины, дети и старики – все те, кто составлял большинство на оккупированной территории. Женщинам по канонам соцреализма предстояло сознательно идти на жертвы, способствуя победе. Блокада начиналась с воззвания, принято на женском митинге Ленинграда 28 сентября: «Лучше нам быть вдовами героев, чем женами трусов»[1161]. Антонина Петрова, уже упомянутая нами, погибла 4 ноября 1941 г. при разгроме отряда Полейко. Считалось, что она покончила с собой, оставив себе последний патрон. Эта героиня оказалась носительницей сразу нескольких категорий – молодости, партийной сознательности, самопожертвования, народности. Она стала своего рода ленинградской Зоей, ей была посвящена картина В. А. Серова «Партизанка», или «Последний патрон», написанная одновременно с прославлением московской героини. Картина после войны висела в центре первого зала, посвященного партизанам, в Музее обороны Ленинграда[1162].
На практике женщины и подростки действительно активно воевали в числе партизан, они чаще других выполняли роль разведчиков и связных. В 11-й партизанской бригаде действовал целый отряд девушек[1163]. Много женщин было в подпольных группах, каноническим примером стала организация Клавдии Назаровой в городе Остров. Ее репрезентация во многом была построена по образцу Молодой Гвардии[1164].
Детям в основном досталась пассивная роль. Дети-герои нового мира присутствовали в соцреализме, пантеон пионеров-героев возник еще до войны, причем носил черты нового религиозного культа[1165]. Однако во время войны речь больше шла о комсомольцах. Леонид Голиков, единственный ленинградец в числе прославляемых пионеров-героев, в реальности был комсомольцем[1166]. 16-летнего юношу изобразил мальчиком-пионером Ю. Р. Корольков в 1953 г. Этот образ взывал к новому поколению и в дальнейшем был активно использован в пропаганде по случаю 40-летнего юбилея пионерской организации [1167].
К концу сталинской эпохи был выстроен комплекс героических фигур, сгруппированных вокруг ленинградской партийной организации. Нарратив соответствовал сталинской периодизации Великой Отечественной: начальный период символизировали фигуры погибших, но не сдавшихся, а год коренного перелома и массового народного движения – образы 13 партизанских бригад, действовавших на начало 1944 г. в тылу врага[1168]. Партия играла роль наставника, проводившего персонажа сквозь испытания, которые проверяли его на верность своей социальной роли. Финалом героической биографии была или смерть, или победа – так, Леонид Голиков был удостоен Звезды Героя лишь после второго представления к награде, после гибели. За непосредственный подвиг, диверсию, при которой погиб немецкий генерал, ему при жизни вручили орден Красного Знамени. При этом рамки границы допустимой в военное время искренности начали сжиматься, герои смещались по шкале преодоления всего хаотического, теряя низменные человеческие качества. Как ни странно, этот нарратив создавался самими участниками партизанского движения, хорошо знавшими реальный размах кровавого хаоса на оккупированной территории и собиравшими свидетельства очевидцев в позднесталинское время[1169].
Герои как инструмент и поле борьбы
Послевоенная зачистка представлений о войне от натурализма стала в т. ч. и инструментом политической борьбы. «Ленинградская тема» в литературе и публичной истории была неразрывно связана с политикой и в итоге смешалась с «ленинградским делом». Одним из претендентов на создание основного ленинградского текста был писатель Евгений Федоров, издавший в 1944 г. книгу о партизанах «Гроза над Шелонью» и планировавший целую трилогию. Он потерпел неудачу: в 1945 г. на страницах «Ленинградской правды» ответственный секретарь ленинградского отделения Союза писателей А. Прокофьев подверг его критике. До того ему предъявили серьезные претензии на страницах «Звезды». Претензии Прокофьева довольно интересны: герои говорят ненатуральным, выспренным языком, при этом женские образы описаны излишне натуралистично