[1170]. Под последним понимались любые намеки на сексуальность. Героини Федорова очень похожи на героинь «Тихого Дона», но для позднего сталинизма герой уже оторван от низменного настолько, что если и имеет пол, то лишь в политическом измерении. А описание жителей блокадного города, в котором упоминается «голодный блеск в глазах мучеников» критиковалось так: «автор надел на ленинградцев венец мученичества и ничего, кроме голодного блеска не заметил»[1171]. Мученичество оказалось синонимом слабости, которая была допустима разве что для несамостоятельных детей. Все остальные должны были бороться, одолевая саму природу, т. е. голод. Планка, заданная партийным каноном, оказалась необычайно высока, а требования, предъявлявшиеся к героям, произвольно распространялись на всех. Одобряемым поведением считалось лишь то, которое можно было описать в соцреалистическом тексте. Соответственно, наиболее удобными были те, кто погиб, ведь их историю можно смело выстраивать начиная с патетического финала. Все выжившие – и тем более попавшие в плен – могли проявить самый страшный грех перед партией – несознательность. Так, лужских партизан Е. Утина и В. Варзанова, попавших в плен и выживших, после разбирательств исключили из партии за «пассивное поведение в плену»[1172]. Стоит заметить, что оба успешно прошли фильтрацию, органы госбезопасности к ним претензий не имели. Варзанов был награжден орденом Ленина в 1942 г., но награду ему так и не вручили «из-за имеющегося компромата»[1173]. Компроматом был даже не сам плен, а то, что поведение людей в лагере не укладывалось в рамки рассказа о постоянно крепнущей подпольной борьбе. Оба старых партработника не могли быть причислены ни к героям, ни к предателям, и оставалось только присвоить им «нулевой статус», статус «не-персонажа».
Послевоенные репрессии сказались на памяти о партизанах. Был закрыт Музей обороны Ленинграда, расстрелян и стал неупоминаем бывший начальник ЛШПД Михаил Никитин, «ленинградоцентричность» превратилась в непростительный грех. Однако перерыв оказался не столь велик, и основной костяк работников, занимавшихся увековечением партизан, сохранился. Можно сказать, что те же люди продолжили заниматься тем же, но согласно новым веяниям.
Летом 1951 г. сотрудники Музея обороны Ленинграда отправились в область в экспедицию по сбору материалов[1174]. После шестилетней паузы, в январе 1957 г., Институт истории партии запланировал следующую подобную экспедицию вдоль реки Луга – но уже силами пионеров Калининского Дома пионеров[1175]. В 1959 г. Панкратий Романович Шевердалкин переиздал упоминавшуюся нами книгу 1947 г., теперь она называлась «Героическая борьба ленинградских партизан». После этого «историко-литературное» творчество о партизанах пережило бурный рост, и, в силу выделения из Ленинградской области Новгородской и Псковской, истории становятся локальными.
Герои для нового поколения
Во второй половине 1950-х гг. необходимость передать советскую идентичность и память о войне новому поколению породила формы работы с прошлым, которые оказались очень долгоиграющими. Например, в это время появляется движение «Красных следопытов», из которого выросло поисковое движение. Рождение движения связывают с игрой, предложенной в газете «Ленинские искры» в мае 1957 г., но, как указано выше, первые попытки привлечь пионеров к увековечиванию памяти о войне начались чуть раньше, в январе[1176]. Смесь туризма, краеведения, поисковой работы и военной тематики смогла соединить в себе и героику, и трагику, и продолжает существовать поныне. Партизаны очень удачно вписывались в ряд персонажей, с которыми можно было себя ассоциировать. При этом, как мы упоминали, ориентация на пионеров привела к тому, что и герои, раньше изображавшиеся как молодые, но вполне взрослые, становились с ними наравне, речь теперь шла о Тосе Петровой, Лене Голикове и Боре Быстрове[1177]. Также сказалась характерная для эпохи ориентация на революционную романтику. Уже в 1960-х гг. экспедиция Ленинградского Дворца пионеров под руководством Марка Гаазе занималась историей партизанского отряда Гульона, в котором воевали «красные» испанцы. Испанцам в деревне Красные Горы был поставлен памятник рядом с мемориалом красноармейцам 1919 г.[1178]
Одновременно возникает ветеранское движение. Ленинградская организация ветеранов-партизан была создана отделом пропаганды обкома КПСС при музее истории города в 1964 г. Основой ее работы стали «историко-литературная деятельность, героико-патриотическое воспитание и увековечивание памяти погибших»[1179]. Нетрудно заметить, что все эти сферы имеют отношение к разным аспектам понятия «герой». Все они также поименованы на характерном для позднесоветской эпохи громоздком языке (цитируемая справка о работе Совета ветеранов составлена в 1979 г.). При этом догматизм в обязательных формулировках сочетался с беллетризован-ным и максимально приближенным к художественному тексту стилем публикуемых мемуаров: «В лесах прифронтовых», «На земле опаленной», «Жар далеких костров»[1180]. Это, на наш взгляд, можно соотнести с мыслью Ильи Кукулина: история советской литературы о войне превратилась и в историю адаптации эмоционально дискомфортного опыта для нового обоснования советской идентичности, и в историю отвержения опыта, дискомфортного экзистенциально[1181]. Личный опыт, высказанный на своеобразном «былинном» языке, позволял легализовать сомнительные темы, одновременно перенося их в нездешний мир. При «героико-патриотическом воспитании» в ходе экскурсий, походов и ритуалов предполагалось ориентироваться на этот опыт. Понятие героизма превращалось в зонтичное, фактически героем мог быть назван любой партизан. Повсеместно возникли местные чтимые персоны и партизанские соединения, которым посвящали школьные и краеведческие музеи[1182].
Наконец, именно с середины 1960-х гг. возникают памятники и ритуалы, связанные с партизанами: героика в буквальном смысле остывает и застывает в камне. Самым крупным плодом этих усилий стал мемориал «Партизанская слава» на Киевском шоссе, проект реализовывался в 1968–1975 гг. Изначальный план предполагал «курган партизанской славы ленинградских, псковских и новгородских партизан» на стыке трех областей с довольно оригинальным решением: наполовину засыпать руины церкви в Феофиловой пустыни, разместив в куполе экспозицию. Таким образом глава псковских ветеранов В. А. Акатов предлагал скрыть следы «старого мракобесия»[1183]. Однако в итоге был реализован более традиционный монумент с женской фигурой на кургане, причем ближе к Ленинграду.
Несмотря на превращение образов партизан в фигуры локальной истории, ни «русскость», ни «советскость», ни жертвенность не перестали быть их качествами. Эти образы наследуют как солдату-крестьянину русской классики, так и герою соцреалистического романа. Партизаны и в настоящее время могут выступать как героями шуток, так и образцами для дидактических поучений, причем в обоих случаях такие высказывания могут быть патриотичны. Это показывает, что партизан – такой же обитатель мира культуры, как и Солдат-Победитель.
Управление органами транспортной юстиции в период Великой Отечественной войны и послевоенные годы
Денис Николаевич Шкаревский
канд. ист. наук, доцент кафедры теории и истории государства и права Сургутского государственного университета ХМАО-Югры
Аннотация. В статье анализируется опыт управления органами советской транспортной юстиции в период Великой Отечественной войны и послевоенные годы. Автор выделяет две группы методов управления: секретные и общедоступные. По мнению автора, в период войны доминировали методы «ручного управления», в основном секретного характера.
Ключевые слова: советская юстиция, специальная юстиция, транспортная юстиция.
Введение
Весомый вклад в достижение победы в Великой Отечественной войне внесли органы транспортной юстиции. К началу 1940-х гг. они представляли собой централизованную систему. К примеру, воднотранспортные трибуналы давали объяснение о вынесении приговора с помилованием по каждому делу[1184]. Влияние на нее региональных и местных органов партийной и государственной власти было ограниченно или практически отсутствовало.
С 22 июня 1941 г. начался процесс милитаризации этих органов. К 1943 г. все линейные транспортные суды были преобразованы в военные трибуналы транспорта. На 1 января 1945 г. сеть военных транспортных трибуналов состояла из 94 единиц[1185]. Всего за годы войны этими органами было осуждено 406 042 чел., или 2,5 % от общего количества осужденных[1186]. Деятельность органов транспортной юстиции в период Великой Отечественной войны в настоящий момент активно изучается[1187], однако отсутствуют работы, посвященные проблемам управления. Основную роль в этом играли Наркомат юстиции (далее – НКЮ), Верховный суд, соответствующие прокуратуры, например Главная военная прокуратура железнодорожного транспорта. В работе основное внимание уделяется таким элементам управления как определение задач, издание подзаконных актов, проведение ревизий, анализ отчетных документов, организация социалистического соревнования и издание сборников.