Нужно и объяснять людям, что такое хорошо. В американских фильмах на протяжении многих лет культивировался образ хорошего негра. Когда я первый раз был в США, там негров еще не пускали в рестораны. А теперь у них президент черный. Значит, кино сыграло свою роль? А у нас что? Если вы включите какой-нибудь современный российский криминальный фильм, там все бандиты будут грузинами, которых играют армяне. Неправильно все это…»
Георгий Николаевич не слишком ополчался и против советской цензуры, хотя в свое время натерпелся от нее. То, что кинематографисты в СССР полностью зависели от государства, Данелию и вовсе вполне устраивало: «Я всю жизнь при таких условиях работал, и ничего, справлялся. Да и все справлялись — снимали ведь и Тарковский, и Муратова. Не было в Советском Союзе безработных режиссеров, как бы они к советской власти ни относились!
…Сейчас молодые режиссеры в такой ситуации, когда большинство из них не в состоянии запуститься со своей идеей. Да, у Муратовой те же „Короткие встречи“ долго не выходили. Но как потом выяснилось, за исключением узкого круга зрителей кино Муратовой не оказалось сильно востребованным. С Тарковским история другая — он вообще ни в чем не нуждался, постоянно снимал картины, на которые выделялись значительные бюджеты. И когда говорят, что советская власть его недолюбливала, — это лишь половина правды. Да, недолюбливала, ну так и Тарковский при каждом удобном случае выступал с критикой. А потом обижался, что ему не дают звание заслуженного артиста. Но, помимо званий, он был обеспечен всем — государство выделило ему две квартиры в Москве, тогда как всем остальным режиссерам давали по одной.
…У каждой системы есть минусы и плюсы. Минусом советской было то, что не всегда режиссеры снимали то, что хотели. Но все были при деле».
Перемены начала 1990-х, переход к демократии Данелия с самого начала воспринял отрицательно, опять же не поддавшись влиянию большинства — той интеллигенции, которая составляла его окружение. Впадать в эйфорию по какому угодно поводу — вообще не в данелиевском характере; к тому же, будучи умнейшим человеком, Георгий Николаевич оценивал происходящее предельно трезво и прекрасно сознавал, чем чревата пресловутая «демократизация».
«Везде царил какой-то абсурд, — вспоминал Данелия о столичной жизни при первом ельцинском сроке. — Какое-то отвратительное общество. Кругом огромное количество бугаев в малиновых пиджаках…
По улице пройти страшно. Центр забит проститутками всех возрастов: маленькие, старухи, несчастные, плохо одетые. Кругом рынки. На них стоят интеллигентные люди — видно, что из университетских преподавателей высокого ранга, — и продают какие-то чашечки. Все это производило на меня гнетущее впечатление. Самодовольные демократы вызывали у меня не восхищение, а раздражение. Тем, что они вот так поделили народ. Это чувствуется в картине „Настя“. Сейчас она смотрится как ретро. Хотя это пророческая картина. Я считаю, что сцена в метро — предсказание. Так и произошло: одни танцуют с шампанским, а другие едут куда-то в тесноте и в духоте, голодные».
Схожие мысли Данелия развивал и в других интервью.
2010 год: «Москва, конечно, отличалась и в советское время от провинции. Но сейчас в области контраста мы Индию перегнали. Был в Японии — не заметил, чтобы стояли такие шикарные дома с громадными участками. Есть люди и побогаче наших, но нет наглой демонстрации своего превосходства».
2013 год: «Мне кажется, что сейчас не самое лучшее время в истории страны. Хотя никогда Россия не была настолько богатой и народ не жил в таком достатке. Нищие и бедняки на Руси были всегда, а вот столько богатых еще не было. Но в то же время никогда на моей памяти, а мне 82 года, народ в своей массе не был настолько озлоблен и агрессивен, и в глазах — все какая-то безнадега. Не хватает чего-то… Доброй идеи. Сейчас часто слышишь: „Мы им, козлам…“, „Мы этих гадов…“ То есть — вражда. Но это всегда разрушительно. А что же тогда? Хотя бы идея — чтобы самим жить хорошо. Давайте сделаем такую Россию, чтобы она была вся чистая, и детишки ходили бы ухоженные, и дома бы не рушились, — уже было бы хорошо. Я за то, чтобы, пока нам позволяет нефть, быть и сильным, и богатым государством, но не воссоздавать Союз по его грозности, а воссоздавать Россию, куда все хотели бы вернуться и никто б не хотел отсюда уехать».
«Самое обидное — что мы потеряли интеллигенцию. Ту, провинциальную, которая все читала, все смотрела, все знала лучше москвичей. Приезжаешь на какой-нибудь завод в Архангельск, начинаешь с людьми говорить, и выясняется, что ты не такой уж столичный. Та интеллигенция обладала моралью и честью — мы и это утеряли. Теперь пытаются возродить религию, но это будет трудно: деньги стали главнее всего, и мне это отвратительно. Как только стало можно показывать наворованное, общество раскололось. Был вчера нормальный человек — теперь ездит на какой-то навороченной машине, с охранниками, больше с ним говорить не о чем. Это главная проблема, и еще — теория врагов: она заводит в тупик».
«Такого количества мерзавцев и сволочей, сколько я увидел за последние годы по телевизору, я и за 70 лет не встречал. Когда потонула „Булгария“, показали капитана корабля, который не прошел мимо утопающих, а остановился и даже бросил спасательный круг. И вдруг его объявили героем. Казалось бы, что тут такого? Когда кто-то тонет, а другой бросает спасательный круг. Но, оказывается, все прошли мимо — и только один остановился. Тогда я и понял, что всё — нам конец».
2016 год: «Помните, у Ильфа и Петрова в „Золотом теленке“ подпольный миллионер Корейко пошел гулять с Зосей? Она сказала, что „хорошо бы в кино сходить“. А билеты стоили по десять копеек. Корейко посчитал это дорогим удовольствием, а у самого в кармане в папиросной коробке лежало десять тысяч рублей. Но он боялся их доставать. У нас же сейчас никто ничего не боится. Какие свадьбы устраивают миллионеры, какие дома возводят! У помощника прокурора замок стоит огромный! Я бывал в Барвихе на Рублевском шоссе. Зрелище ужасное. Чем хорош загородный поселок? Ты приезжаешь на свободу. А там возникает ощущение, что приехал в какую-то тюрьму. С одной стороны высокий кирпичный забор, за которым ничего не видно, и с другой стороны такой же забор. Оттуда выглядывают аляповатые, совершенно безвкусно построенные дома. И настроение портится».
Как тут не вспомнить одного из любимых данелиевских героев — Мераба Папашвили из «Паспорта», в полной мере оценившего «прелести» заграничной жизни и пробудившего в себе патриотическое чувство к родному советскому обществу! Не к грузинскому, не к российскому, а именно к советскому, столь отчетливо — и часто в собственную пользу — контрастировавшему с социумом любой капстраны. Закончим же этот раздел памятным колоритным фрагментом сценария и фильма «Паспорт»:
«В одиночной камере, подперев голову руками, на нарах сидел Мераб. На лбу у него виднелась ссадина, губа распухла, под глазом чернел огромный синяк.
Мераб мрачно смотрел на стену, исписанную на разных языках.
Затем решительно встал, рукавом стер все надписи и черенком алюминиевой ложки нацарапал на стене большими буквами: „СЛАВА КПСС“. И поставил три восклицательных знака».
Глава пятая. «Я снял только одну комедию…»
«Я в своей жизни снял только одну комедию — „Тридцать три“», — часто повторял Данелия. В самом деле, в любой из прочих данелиевских постановок обязательно наблюдается перевес то в сторону «лирики» («Сережа», «Я шагаю по Москве»), то в область трагикомизма («Не горюй!», «Афоня», «Мимино», да, пожалуй, и все остальные его фильмы).
«Тридцать три» выбивается из данелиевской фильмографии уже тем, что идея этой картины родилась почти случайно. Ибо вообще-то после «Я шагаю по Москве» Данелия вновь собирался написать с Конецким не слишком веселую историю о никому не нужном корабле и его никому не нужном капитане (много позже, но уже без участия Конецкого, из этого замысла родится фильм «Фортуна»).
Первое обсуждение будущего сценария состоялось в ресторане Дома литераторов — ошибочная идея. Визит туда Георгия Николаевича и Виктора Викторовича закончился принятием в команду сценаристов еще троих человек — чтоб было «как в итальянских фильмах», где кинодраматургией, как правило, занимались большие коллективы сочинителей. Словом, Данелия пришел в ресторан с одним соавтором, а ушел аж с четырьмя: к Конецкому прибавились прозаики Юрий Казаков и Василий Аксенов, а также сценарист Валентин Ежов.
Директор «Мосфильма» Владимир Сурин без лишних вопросов выписал этой «команде мечты» аванс на творческую командировку — и великолепная пятерка рванула в Одессу. После беспрерывных возлияний, продолжавшихся неделю, город-герой поочередно покинули Аксенов, Казаков и Конецкий. Данелия же с Ежовым отправились в Ялту, на пути в которую и было принято историческое решение отложить сюжет про корабль и начать разработку сюжета про человека с тридцатью тремя зубами.
Соскучившийся без Конецкого и посчитавший, что без его юмора будущая комедия много потеряет, Георгий вызвал друга Виктора в Ялту — и сценарий «Тридцать три» принялись писать втроем.
Сюжет вышел следующий. В городке Верхние Ямки случается чудо — местный стоматолог обнаруживает человека, у которого не 32 зуба, как у всех нормальных людей, но целых 33. Этим феноменом оказывается не кто иной, как скромный заводской технолог Иван Сергеевич Травкин. Заявлять об обнаружении сей уникальной личности обалдевший стоматолог отправляется к начальнику Облздравотдела Галине Петровне Пристяжнюк — крикливой партийной чинуше и женщине, мягко выражаясь, невыдающегося ума. Пристяжнюк поднимает вокруг Травкина неслыханную шумиху — и вот уже озадаченного технолога везут в Москву для исследований. Сопровождает Травкина местный амбициозный журналист, уже договорившийся о выступлении «зубастого» уникума по телевидению — в передаче «Голубой огонек».
После прямого эфира Травкин становится знаменитостью и оказывается в круговороте неимоверно повышенного внимания к своей застенчивой персоне. Хотя в Верхних Ямках у Травкина остались жена и дети, в столице он невольно делает предложение страстной дамочке Розочке Любашкиной, которая немедленно отвечает ему восторженным согласием. Параллельно с Розочкиными домогательствами поэт Родион Хомутов сочиняет о Травкине грандиозную поэму, а директор областного музея преследует технолога с целью выкупить его «уникальный» череп.