Тогда-то Виктор Конецкий предложил Данелии попробовать Евгения Леонова. Последний был тогда известен прежде всего по роли в «Полосатом рейсе», снятом опять-таки по сценарию Конецкого. Данелия усомнился в таком выборе — Леонов казался ему актером чересчур шутовского склада, а «Тридцать три» режиссер намеревался снимать с самой серьезной миной и использовать здесь серьезных драматических артистов.
В итоге явившийся на кинопробы Евгений Леонов произвел отменное впечатление на всю съемочную группу, и «Тридцать три» стала для артиста одной из первых картин, богатых интересными возможностями. На протяжении еще многих лет после этой работы Леонов утверждал, что Травкин — «самая искренняя и самая правдивая» его роль в кино.
Афиша кинокомедии Георгия Данелии «Тридцать три» (1966)
На большинство второстепенных персонажей Данелия действительно ангажировал ряд импозантных звезд советского кино, которым до этого никто не осмеливался предлагать сколько-нибудь легкомысленные роли. Так, невежественную речистую дуру Пристяжнюк красочно изобразила Нонна Мордюкова, прежде игравшая почти исключительно лирических героинь. Роль простого, как два рубля, водолаза Миши исполнил Виктор Авдюшко, до этого воплощавшийся преимущественно в образы пламенных коммунистов.
Нельзя вновь не вспомнить и Ирину Скобцеву, до знакомства с Данелией снимавшуюся в основном в экранизациях классики. Однако в «Сереже» Скобцева сыграла не слишком радивую молодую мать, в «Я шагаю по Москве» — ночную телефонную врунью, а в «Тридцать три» и вовсе с максимальной некорректностью изобразила женщину-психиатра, которая выводит на чистую воду латентных шизофреников, но, судя по всему, и сама находится в шаге от сумасшествия.
Прочие актеры были уже более привычными для комедии. Инна Чурикова по состоянию на 1965 год считалась не более чем забавной особой, здорово подходящей на роли всяческих эпизодических чудачек. Николай Парфенов тоже сыграл в «Тридцать три» типичнейшую для себя роль неприятного въедливого скандалиста.
Особо отметим еще двух артистов, ставших «фирменными» для данелиевского кино. Первый из них — энергичный Фрунзик Мкртчян, главный армянский комик советского экрана, которого Данелии «сосватал» Ролан Быков (Мкртчян удачно дебютировал в его «Айболите-66» в роли пирата).
Второй — уже знакомый нам блистательный эпизодник Владимир Басов. Его образ в «Тридцать три» столь же незабываем, как в «Я шагаю по Москве»: макабрический музейный охотник за уникальным черепом произносит здесь как минимум две фразы, которые легко могли бы стать крылатыми выражениями — элегический вздох: «Все мы — гости на этой планете» и фамильярная отповедь: «Таких черепов, как у нас с вами, молодой человек, на любом кладбище навалом».
Почему же эдакая заведомая «бомба», как «Тридцать три», не стала культовой кинокомедией и не разошлась-таки на цитаты, подобно более позднему данелиевскому проекту «Джентльмены удачи»? Ответ очевиден: вскоре после премьеры «зубастый» фильм был запрещен к показу.
Первопричиной, послужившей запрету, чаще всего называют возмущение комедией космонавтов — одной из самых немногочисленных, но самых влиятельных на тот момент общественных прослоек. 2 февраля 1966 года генерал Николай Каманин, возглавлявший руководство подготовкой советских космонавтов в первое десятилетие пилотируемых полетов в космос, сделал в личном дневнике следующую запись:
«Леонов, Гагарин и другие космонавты просили меня принять меры по запрещению выпуска на широкий экран кинокомедии „Тридцать три“: они считают, что данный фильм принижает заслуги космонавтов. Вчера Вершинин, Рытов, я и группа офицеров центрального аппарата ВВС просмотрели эту кинокомедию. Картина всем понравилась, мы не обнаружили в ней ничего предосудительного. Лично я более часа смеялся и с удовольствием следил за развитием „успехов“ Травкина».
Ответ на вопрос, чем так задела картина Данелии героев космоса, можно обнаружить, например, в детском фильме того же 1966 года «Всадник над городом» (режиссер Игорь Шатров). Там у главного героя — положительного пытливого школьника — происходит диалог о героизме с соседом-мещанином в сочном, как всегда, исполнении Евгения Евстигнеева. «О, „В Норвегии разбился реактивный самолет. Летчик погиб“, — читает Евстигнеев заметку в газете, после чего откладывает ее и едко комментирует: — Герой. У нас не разбиваются. Это правильно. Это необходимо. Чтоб цинизма не было, сомнений. А живым-то не очень станешь героем». «А космонавты?» — немедленно подскакивает к обывателю мальчик. «Что космонавты? — усмехается Евстигнеев. — Засунь меня в ракету — и я полечу, куда пошлют. На Луну — и гуляй там с лунатиками. Вот те и герой». «Это неправда все!» — обиженно восклицает школьник, пораженный столь откровенным кухонным цинизмом.
Если очень захочется, философию евстигнеевского персонажа можно разглядеть и в «Тридцать три»: дескать, да у нас, если прикажут, любой дурак может стать героем; вон у этого кретина вырос лишний зуб — его сразу и повезли на «Чайке» в сопровождении эскорта мотоциклистов…
Пресловутая «Чайка» с мотоциклистами (не забудем, что в этой машине и с этим кортежем Травкин разъезжает лишь в своем наркотическом сне, что по идее должно было снять всякие претензии к сцене; однако же не сняло), как видно, и стала для начальственных олухов на всех уровнях той каплей, которая переполнила их чашу терпения. Мол, комедия и без того чрезмерно задиристая — а они тут еще и космонавтов продергивают: ну уж нет, прекратить безобразие, закрыть, запретить!
В результате «Тридцать три» разделила участь другой смелой киносатиры того времени — «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!» Элема Климова. По-настоящему широко известными — в основном посредством телевидения — эти фильмы стали лишь с конца восьмидесятых.
Маргиналии. Данелия и автоцитаты
«Тридцать три» стал первым фильмом Данелии, в котором прозвучала «визитная карточка» этого режиссера — народная песня «На речке, на речке, / На том бережочке / Мыла Марусенька белые ноги…». В этой картине она еще возникла случайно: по сюжету Травкин, участвующий в самодеятельности, должен был исполнить какую-то песню — и Данелия предложил именно «Марусеньку», единственную, слова которой он знал полностью, поскольку во время учебы в архитектурном институте сам пел ее в самодеятельности, в хоре на военных сборах.
После этого «Марусенька» настойчиво возникает почти в каждом фильме Данелии. В данелиевском сюжете «Маляр», снятом в 1967 году для киножурнала «Фитиль», песню вновь исполняет Евгений Леонов. В «Не горюй!» тот же Леонов поет ее вместе с грузинской семьей. В «Афоне» «Марусеньку» затягивает пьяный заглавный герой, идущий по улице опять-таки вместе с героем Леонова.
В «Мимино» «Марусенька» звучит в квартире оперного певца Синицына (Владимир Басов). В «Осеннем марафоне» ее вновь поет Леонов — на сей раз с профессором Хансеном из Дании (Норберт Кухинке). В «Слезы капали» песня опять звучит фоном, зато в «Кин-дза-дза!» ее еще раз (последний) исполняет Евгений Павлович, теперь в образе инопланетянина Уэфа.
«Марусенька» продолжает играть на заднем плане и в последующих фильмах Данелии — в «Паспорте», «Насте» (здесь мы слышим ее в джазовом исполнении Ларисы Долиной), «Орле и решке», «Фортуне». В последней картине Данелия доверил было спеть «Марусеньку» Вахтангу Кикабидзе: «…мы сняли, как Буба Кикабидзе поет ее а капелла. Но почему-то получилось так грустно, что я понял — нужно вырезать». В приглушенном виде — как радиотрансляция — «На речке, на речке…» в течение нескольких секунд все же звучит и здесь.
Лишь в анимационной картине «Ку! Кин-дза-дза» «Марусеньки» уже не оказалось ни в каком виде.
Песня про мытье белых ног — самая известная и наиболее часто воспроизводимая, но далеко не единственная автоцитата в творчестве Данелии. На самом деле Георгий Николаевич начал цитировать сам себя еще до «Тридцать три», а именно — в «Я шагаю по Москве», где герой Ролана Быкова, фланирующий по парку, насвистывает мелодию «Песни о друге» из «Пути к причалу».
В «Тридцать три», в свою очередь, можно услышать кусок песни «Я шагаю по Москве».
В «Совсем пропащем» — экранизации романа Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» — разумеется, ни в каком виде не могла прозвучать «Марусенька». Однако в одной из сцен Владимир Басов в роли папаши Гека высвистывает не что иное, как мотивчик Гии Канчели из предыдущего данелиевского фильма «Не горюй!».
В воспоминаниях Данелия пишет, что из «Совсем пропащего» выпала при монтаже шикарная сцена с тем же Басовым (в главе об этом фильме мы воспроизведем ее сценарный текст). Много позже, уже в начале 2000-х, Данелия процитирует этот эпизод в сценарии «Анна», написанном им вместе с Рустамом Ибрагимбековым:
«Кролик. …Мадлен Жераровна, посмотрите на эту руку! Возьмите ее и пожмите. Эта рука прежде была рукой грязной свиньи, но теперь другое дело: теперь это рука честного человека, который начинает новую жизнь, а уж за старое не возьмется. Попомните мои слова, не забывайте, что я их сказал. Теперь это чистая рука. Пожмите ее, не бойтесь!
Мадлен пожимает руку Кролику.
Мадлен. Вы так хорошо говорите.
Кролик. Говорить я всегда хорошо говорю… Но на этот раз я действительно так думаю. Но это не мои слова. Это цитата из романа „Гекльберри Финн“ Марка Твена. Монолог Папаши».
В другой сцене «Анны» этот же Кролик произносит: «Помнишь, как у Руставели: „То, что взял, считай пропавшим, то, что дал, — то приобрел“». Данное изречение автора «Витязя в тигровой шкуре» произносит и юный Толик — герой последней игровой картины Данелии «Фортуна», который, кстати, чем-то походит на упомянутого Кролика.
В «Насте» Георгий Николаевич воспользовался внезапной возможностью вновь снять Савелия Крамарова, приехавшего погостить на родину из эмиграции. Вместе с соавторами Александром Володиным и Александром Адабашьяном Данелия оперативно написал для Крамарова эпизод, в котором домушник Косой днем обворовывает квартиру, а вечером уже появляется на светском мероприятии как спонсор. Образ сам по себе смутно напоминает о «Джентльменах удачи», однако Данелия и не скрывает этого сходства, а, напротив, его подчеркивает, наряжая Крамарова в ту же дамскую шубу, в которой он щеголял в известной сцене с переодеванием уголовников в женщин.