[4].
Картина, нарисованная на этой основе Данелией и Токаревой, еще более страшна; бесстрастный тон повествования от третьего лица только усугубляет неприглядность эпизода:
«Смеркалось. Солнце садилось за горизонт, и от этого пыль на дороге казалась красной.
Пьяная, уже пресытившаяся жестокостью толпа лениво гнала перед собой Короля и Герцога — вернее, то, что было прежде Королем и Герцогом. Оба были избиты, вымазаны смолой и вываляны в перьях. Впереди всех скакал горбун, лупил палкой по жестяному тазу. То и дело оборачивался, плевал жертвам в лицо. За ним бежали пьяные матросы с проститутками, мим (человек в цилиндре), бармен, аптекарь.
Их подвели к высокому обрыву над рекой.
Король и Герцог легли на землю, вцепились в траву руками. Толпа стала топтать их руки, и Король с Герцогом покатились вниз под рев и улюлюканье. Сверху в них полетели палки, бутылки, камни, которые с удовольствием кидали мим, горбун, бармен и все прочие.
А Гек и Джим смотрели на все это с плота. Он плыл метрах в ста от берега, и им было видно, как Король и Герцог сползли в воду, пытаясь укрыться от камней…
Гек оглянулся на Джима, встретился с ним глазами. Джим, хромая, вышел из шалаша и молча, не говоря ни слова, взял у Гека весло и завернул плот к берегу.
Король и Герцог вползли на плот.
Толпа наверху во главе с горбуном засвистела и заулюлюкала еще громче, но слезать кому-либо вниз было лень.
Камни посыпались на плот. Гек и Джим налегли на весла, и берег стал быстро отдаляться.
Герцог лежал неподвижно как мертвый. Из его глаз на шершавое бревно плота капали редкие слезы.
Привыкший ко всему Король приподнялся, сел по-турецки, отодрал от бревна кусок коры и, охая и кряхтя, стал соскабливать с себя солому, ощипывая перья».
Плот с четырьмя отщепенцами продолжает плыть по Миссисипи. «Ничего, расшибусь — но помогу Джиму стать вольным», — слышим мы убежденный закадровый голос Гека. Данелия, как и всегда, оставляет в последних кадрах надежду на лучшее. И если в данном случае эта надежда не покажется более зыбкой, чем в других его фильмах, то, пожалуй, лишь за счет знакомства большей части зрителей с первоисточником: в романе Марка Твена торжествует совершенно голливудский хеппи-энд, столь бесивший Хемингуэя.
В любом случае у Данелии получилась не просто чрезвычайно аутентичная экранизация, но и один из самых «американских» советских фильмов — в этом отношении с «Совсем пропащим» могут поспорить разве что гайдаевские «Деловые люди» (1962) по рассказам О. Генри.
Никогда больше Данелия не имел дела с настолько, казалось бы, чужеродным материалом — в отношении как времени, так и места действия. Да, предыдущее «Не горюй!» тоже было про XIX век, но про самый конец его и, главное, про родную Грузию, претерпевшую не столь уж много изменений за первые 70 лет века двадцатого. Действие же «Приключений Гекльберри Финна» разворачивается во времена детства Марка Твена, в 1840-х годах, и опирается на реалии, навсегда канувшие в прошлое. Чтобы должным образом воссоздать их на экране, надо быть кем-то вроде Джона Форда — архиамериканским кинематографистом, набившим руку на десятках вестернов. Или же надо быть Георгием Данелией — одним из величайших интуитов мирового кино, режиссером-камертоном с поразительным чутьем на гармоничность визуально-звукового ряда и врожденной идиосинкразией к какой-либо художественной фальши.
«„Совсем пропащий“ самый постановочный мой фильм, — подчеркивал режиссер. — Художники — супруги Борис и Элеонора Немечек — проделали гигантскую работу: в Литве, Латвии, на Украине и в павильонах построили декорации, задекорировали дома, корабли. Мы старались, чтобы все как можно более походило на Америку XIX века. Некоторые сцены пришлось снять „монтажно“: например, на Днепре Король с Герцогом отплывают от корабля на лодке, а причаливают к пристани уже на Даугаве, в Латвии. (Там был городок, напоминающий американский, но не было корабля.) Или — пара подъезжает на коляске к усадьбе в Латвии, а девочки им навстречу бегут уже в Литве».
Таким образом, Прибалтика (вкупе с рядом прибалтийских актеров в эпизодах и массовке) стала отменной Америкой 130-летней давности, а роль Миссисипи превосходно «исполнил» чудный Днепр при тихой погоде, каковую и наблюдаем в фильме.
На более детальном уровне все вышло и того натуральнее. «С ассистентом по реквизиту нам очень повезло, — хвалился Данелия. — Он был фанатично дотошным и старался, чтобы в кадре все было подлинное. Благодаря ему в сцене „Король считает деньги“ мы сняли настоящие золотые доллары XIX века. (В павильон „Мосфильма“ въехал броневичок Госбанка, и вооруженные автоматами охранники вынесли оттуда тяжелый кейс с золотыми долларами.) Он достал оригинальную карту Америки времен детства Марка Твена, а лодку XVIII века, выдолбленную из цельного бревна, одолжил в областном музее. Ну, и много всего другого. Апогеем его деятельности стал настоящий американский гроб — роскошный, покрытый черным лаком, с бронзовыми ручками и белым блестящим шелком внутри. Замечательный гроб, так и хотелось в него лечь».
«Совсем пропащий» стал третьей из четырех постановок Данелии, на которой он сотрудничал с оператором-корифеем Вадимом Юсовым. В следующий раз они встретятся на одной площадке лишь в самом конце 1980-х — на съемках «Паспорта». Сделавшие вместе два признанных шестидесятнических киношедевра, на «Совсем пропащем» Георгий и Вадим все же обнаружили между собой некоторые расхождения в подходе к творческому процессу.
«…от фильма к фильму творческая манера Данелия все больше и больше аскетизировалась, — сетовал позже Юсов. — В „Я шагаю по Москве“ драматургия опиралась на изобразительный ряд, „Совсем пропащий“ — фильм строго актерский, изображение играет в нем уже второстепенную роль. Я, как оператор, здесь себя постоянно ограничивал.
Всегда ли Данелия был моим идеальным соратником по искусству? Этого я сказать не могу. Различие в подходе к некоторым вещам особенно ясно проявилось в работе над фильмом „Совсем пропащий“. Мне, например, жаль, что из фильма ушел важный для Марка Твена момент единения мальчика и природы».
Зато Андрей Петров по-прежнему видел в Данелии идеального для себя соратника — для «Совсем пропащего» композитору довелось написать абсолютно уникальную в своей творческой биографии музыку: в этих удивительных мотивах слышны отголоски негритянских диксилендов начала века, надрывная патетика в духе голливудских вестернов и мелодичная романтика, напоминающая о ярких саундтреках плодовитого гения Эннио Морриконе.
Всё вместе создает атмосферу, которую по достоинству оценили прежде всего профессиональные зрители — кинокритики. Вот что писала, например, гранд-дама советского киноведения Майя Туровская: «Городишки с одной грязной улицей, с салуном и коновязью, которые в вестернах традиционно оглашаются перестрелками, предстают в сонной одури, в духовной убогости и нравственной нищете провинции, где Гек проходит свои университеты.
Но дремотная ширь реки, как всегда удивительно снятая В. Юсовым, посреди всего этого безобразия вызывает щемящую мысль: какая прекрасная, в сущности, около нее должна была бы быть жизнь. И музыка Андрея Петрова, чуть-чуть стилизованная и тоже щемящая, говорит о том же».
На центральную роль довольно быстро был найден одиннадцатилетний Рома Мадянов — популярный ныне российский актер, уже и в те годы отличавшийся умелостью и упитанностью. Отец Мадянова работал режиссером на телевидении, за счет чего Роман с детских лет принимал участие в массовках. В одной из таких массовок его разглядел данелиевский ассистент — и участь Романа Мадянова была решена. Сыграв — и сыграв безупречно — главную роль в фильме столь крупного режиссера, Рома больше не мыслил свою жизнь без кинематографа. Уже будучи взрослым состоявшимся актером, Мадянов трижды засветился в картинах своего экранного крестного отца — в «Паспорте», «Насте», «Орле и решке».
Данелиевский Гек Финн оказался довольно своеобразным — не только потому, что выросший на улице мальчишка, по идее, должен выглядеть куда субтильнее, чем Мадянов. В исполнении Романа Гекльберри получился еще и не таким простодушным, каким он выглядит у Твена. Данелии нужен был Гекльберри Финн с характером Тома Сойера — лукавый сообразительный выдумщик. Юный Мадянов как раз и выглядел плутом, а не простачком, каковым этот герой получился, например, у Владислава Галкина в говорухинской экранизации «Тома Сойера».
Георгий же Николаевич простачков не жаловал — из всех данелиевских протагонистов это определение подошло бы разве что Травкину из «Тридцать три». А вот персонажам, у которых хорошо получается дурачить окружающих, Данелия всегда симпатизировал. Таков Афоня в одноименном фильме, таков Олег Чагин в картине «Орел и решка»… Таков и Гек Финн в «Совсем пропащем».
Причем умелый и ловкий врун в данелиевской вселенной, как правило, вознаграждается, пусть и после многих мытарств. Неудачливые же лгуны — вроде пресловутых Короля и Герцога или, например, переводчика Бузыкина — терпят поражение: Данелия неизменно суров к неумехам и лузерам.
С другой стороны, никуда не девается и жалость к проигравшим. Кто рискнет назвать отрицательным героем того же Бузыкина? Он скорее несчастный. Несчастны и Король с Герцогом — если бы Данелия всецело презирал этих персонажей, он бы вряд ли взял на их роли своих первейших фаворитов.
Многие зрители, впрочем, не отнеслись к твеновским жуликам так же благосклонно, как сам режиссер. Поклонников Леонова фраппировало то, что их любимец не посовестился влезть в шкуру настолько отталкивающей личности. На «Мосфильм» даже пошли письма от расстроившихся зрителей с призывами ответственнее подходить к утверждению кумиров на отрицательные роли: всему, мол, есть предел, и такой-де Леонов нам не нужен!
Герцог-Кикабидзе публику, кажется, не настолько возмутил — впрочем, этот молодой герой и в романе, и в фильме производит более приятное впечатление, чем его пожилой компаньон. Несмотря на то что роль Бубы по понятным причинам озвучил Леонид Каневский (не будет же американский жулик говорить с грузинским акцентом, равно как и его подельник не станет петь песню про Марусеньку), Данелия