В интервью Токарева рассказывала примерно то же самое уже напрямую о Данелии: «Вообще-то грузины очень редко спиваются. Вино у них входит в культуру повседневной еды. Но Данелия был редким исключением… Однажды он сказал мне о себе так: „Я — алкоголик, и это моя трагедия!“».
Георгий недаром признавался, что Афоня чем-то на него похож. Совпадений в характере и жизни простоватого Борщова и изысканного Данелии было, по сути, только два — чувство юмора и любовь к выпивке. Однако эти же черты были присущи еще и Бенжамену Глонти, который, конечно, ближе Данелии, нежели сантехник деревенского происхождения.
«Когда пишу сценарий, снимаю кино — всегда отдаю каждому персонажу частичку себя. Конечно, во мне есть и черты Афони. Но больше всего я раскрылся в фильмах „Не горюй!“ и „Осенний марафон“. Это две разные грани моего характера. В первой картине я рассказал о том периоде своей жизни, когда был страшным кутилой, гулякой…
Если компания московская, то, значит, с Геной Шпаликовым, Витей Некрасовым мы сидим на кухне, пьем водку, говорим о политике, о прочитанных книжках, о кино. Если компания грузинская, значит, идем в „Арагви“, берем ту же водку, лобио, а дальше в ход идут веселые истории, тосты, песнопения. В какой-то момент эти компании стали чередоваться в моей жизни слишком часто. Увлекся этим делом, начались запои. Когда в 26 лет погиб мой сын Коля — талантливый художник, поэт, музыкант, — я вообще стал пить по-черному. Мысли о самоубийстве стали приходить. Я решил, что надо с этим делом кончать. Не с собой, а с выпивкой. А если уж с собой, то, во всяком случае, в трезвом виде».
Данелиевское пристрастие к алкоголю проистекало из его профессии. Но, с другой стороны, то, что Георгий приобрел именно эту профессию, косвенно тоже было связано с пьянством — тогда еще не его собственным:
«Я после архитектурного института попал на планировку, перспективную планировку, — в 2005 году рассказывал Данелия на ток-шоу канала „Культура“ „Линия жизни“. — То есть мы должны были планировать, как будет выглядеть город через 25 лет. Это была никому не нужная работа, потому что, пока мы планировали, города сами по себе строились, вне зависимости от этого плана. Мне работать там было очень скучно. А там надо было сидеть от и до, с девяти до шести, можно было выходить только во время перерыва. Поэтому мы с моим другом, с которым я учился, быстро ели бутерброды и могли еще 40 минут походить по „воле“ вокруг своей мастерской.
И вот как-то мы вышли и видим — под забором лежит пьяный, но какой-то необычный пьяный: в галстуке, шляпа валяется рядом, — такой интеллигентного вида пьяный. Нам стало жалко его — понятно, что его разденут или в вытрезвитель заберут. Начали его будить. А он проснулся, огляделся, видит — уже день, люди ходят, а он валяется под забором. И решил сделать вид, что он прилег отдохнуть. Достал из кармана газету, поправил очки и начал ее читать. А на газете было написано, это была „Советская культура“, что „Мосфильм“ объявляет набор на Высшие режиссерские курсы. Я это прочитал. И вот если бы не этот пьяный, или, вернее, если бы вот человек не напился накануне, то я перед вами не сидел бы здесь».
О пристрастии самого Георгия Николаевича к алкоголю, которое он поборол не в последнюю очередь благодаря жене Галине, рассказывала и она сама: «Данелия одно время пил. Снимает фильм — все нормально. Закончилась работа — запирается дома и пьет, и пьет… Никто из посторонних долгое время не знал о его пристрастии. Однажды я не выдержала: собрала вещи и ушла из дома. Его друзья нашли меня у подруги и так сказали: „Галя, ты должна спасти наш кинематограф и этого великого человека“. Пришлось вернуться. Самое сложное было в том, что он не признавал проблемы, убеждал: „Захочу — и вообще пить не буду“. Эти обещания я слышала миллионы раз, но ничего не менялось. И, вернувшись к нему, я поставила ультиматум: или он кодируется, или мы расстаемся. И он согласился лечиться. Я повезла его в Феодосию, где тогда работал знаменитый доктор Довженко. За компанию кодироваться поехали еще человек пять с „Мосфильма“. Довженко всем помог».
После этого Данелия перестал пить на всю оставшуюся жизнь, что, однако, возымело и некоторый побочный эффект. «Он разлюбил компании, — продолжает Галина Ивановна, — перестал ходить в гости, да и к нам никого больше не звал, не то что раньше. „Минут десять вы все нормальные, а потом выпьете — и такие говорите глупости, что слушать противно“, — рассуждает он. Петь тоже перестал и гитару забросил. Такая вот оборотная сторона медали».
Зато положительным образом «завязка» Данелии сказалась на том, что супруги практически перестали ссориться. Галина признавалась, что в первые годы совместной жизни муж сильно ревновал ее — и, как правило, под влиянием алкоголя: «Не секрет, было время, когда он много пил. Вот тогда мне приходилось выслушивать многое. Сейчас ревность он загнал глубоко, никогда ни видом, ни словом не попеняет».
Сам Данелия тоже не умалчивал о своей былой слабости и не стыдился ее. «Я не жалею, что в свое время пил. И не жалею, что бросил это занятие. Свои плюсы есть в каждом состоянии. Один большой чиновник как-то хорошо сказал по этому поводу: когда писатель перестает пить, он перестает писать. Выпившего творца куда только не занесет: то в женское общежитие, то в милицию. А трезвый он сидит на даче и никого кроме своего садовника не видит. В итоге писать не о чем, кроме воспоминаний о том времени, когда он пил».
При этом в фильмах Данелии пьют не так уж много и часто — по крайней мере не в большей степени, чем в картинах Гайдая или Рязанова. Бенжамен и Афоня — чуть ли не самые яркие примеры данелиевских выпивох.
Нет, конечно, пили и боцман Росомаха, и технолог Травкин, и Король с Герцогом…
Нередко у Данелии пили (а после часто пели да плясали) и дуэтами: Афоня пьянствовал с Федулом, Валико — с Рубиком, слесарь Харитонов — с профессором Хансеном…
В «Кин-дза-дза!» Данелия планировал напоить плюкан Би и Уэфа грузинской чачей, — но помешала антиалкогольная кампания, когда из всех фильмов нещадно вырезались «пьяные» сцены. В итоге студент Гедеван отправился в космос с нелепой бутылкой уксуса, а вовсе не чачи. Однако с алкоголем был связан важнейший поворот сюжета: ближе к концу напившиеся инопланетяне попадали не на Землю, а на враждебную им Альфу. В отсутствие чачи сценаристам пришлось напоить Уэфа и Би тормозной жидкостью, что в год выхода фильма выглядело даже актуальнее: при «сухом законе» народ употреблял и не такое.
Именно после съемок фильма «Кин-дза-дза!» Данелия закодировался у Довженко — и это сказалось в том числе и на творчестве режиссера. В последующих его фильмах тема выпивки если и поднималась, то разве что мельком.
Глава десятая. «Резо рассказал про деревенского летчика…»
«Как-то Резо рассказал про деревенского летчика, который на ночь прикрепляет вертолет к дереву цепью с замком, чтоб не украли. Мне эта история понравилась, и мы с Резо решили написать про этого летчика сценарий. Чтобы познакомиться с жизнью маленького провинциального аэропорта, поехали в город Телави — там был такой. Была там и комната отдыха летчиков с двумя койками. В ней мы с Резо и поселились. Вставали рано, пили теплое парное молоко. А потом лежали на летном поле, смотрели на небо, на далекие горы и сочиняли. Пахло сухой травой. Придумали немало забавного (кое-что потом вошло в фильм „Мимино“)».
Но вскоре Данелия был вырван из этой сочинительской идиллии срочными делами: сначала его отправили в США с фильмом «Афоня», затем у студентов из его режиссерской мастерской во ВГИКе начались экзамены.
А еще через какое-то время Данелия вдруг начал писать новый сценарий вместе с Викторией Токаревой. Забавно, что и в этом сценарии фигурировал вертолетчик — образ, судя по всему, крепко засевший у Георгия Николаевича в голове.
В автобиографическом рассказе «Кино и вокруг» Токарева пишет:
«Однажды мы с Данелией одновременно отдыхали в Доме творчества под Москвой. Гуляли, беседовали…
Я не знаю, о чем говорят люди, когда гуляют? О природе? О прочитанном? Мне всегда это было скучно. Мне было интересно сочинять. Выдумывать. Та же картина — у Данелии. Я бы сказала: та же самая история болезни. Ему тоже было интереснее всего сочинять свое будущее кино.
Я рассказывала про русскую деревню, в которую ездила отдыхать каждое лето, про соседскую девчонку Таньку, которая мечтала уехать в Ленинград. <…>
Слово по слову, мы стали сочинять историю, при этом уходили от реальности. Кому нужна жестокая реальность? А вымысел всегда можно подвинуть в любую сторону правды. Мы потащили свой вымысел в сторону итальянского фильма „Два гроша надежды“.
Мы стали сочинять про Таньку, которая влюбилась в вертолетчика и этой своей любовью доставляла ни в чем не повинному летчику массу хлопот. Вначале она послала ему повестку из милиции с требованием, чтобы он пришел на „сукино болото“, а когда летчик пришел, его там побили. Летчик стал избегать Таньку, тогда она забила свеклу в выхлопную трубу вертолета. Зачем? Чтобы летчик не улетел, а выслушал Таньку. Все кончилось тем, что вертолет рухнул и летчик едва не разбился.
Мы сочиняли с наслаждением, любили нашу героиню, сочувствовали вертолетчику, отдавали все наши симпатии простодушному Мишке. Мишка — непременный участник треугольника. Он оберегает Таньку: „Влюбишься, потом будешь всю жизнь несчастная…“
Мы не стремились к правде жизни, так же как в „Джентльменах удачи“. Это была просто игра воображения. Я называю этот жанр — дурацкое кино. В нем дурацкие герои, но не дураки. Прошу отличать. В мире так много доброго и смешного, и это тоже правда жизни.
Если, скажем, „Джентльмены удачи“ отдать в руки Сергея Бондарчука — все бы рассыпалось. Прежде всего: почему герой Леонова, воспитатель детского сада, с одной стороны головы все помнит, а с другой — все забыл? Хмырь сказал: „Так не бывает“…