— Кувейт? — спросил водитель, взглянув на Валико.
— Нет. Грузин.
— Не понимаю.
— Кавказ.
Водитель не знал. Тогда Валико достал из кармана матрешку и дал ему.
— А… Рашен, — догадался водитель».
Их нравы:
«— Мистер, вы не хотели бы подписать это? — К Валико подошел нечесаный парень в хламиде и протянул ему какой-то листок. Валико похлопал себя ладонью по рту, по ушам и помахал рукой, изображая глухонемого.
— Мммм… мм… — промычал он.
Парень вздохнул, свернул в сторону. К его спине был прикреплен транспарант, где на трех языках — немецком, английском и французском — было написано: „Боритесь за однополую любовь!“».
Всего этого добра про западную безнравственность было полным-полно в любом другом советском фильме с наличием сцен из заграничной жизни — Данелии куда интереснее представлялась задача именно на этом (традиционно сатирическом) материале выжать зрительскую слезу — см. пронзительную сцену про случайный звонок Валико в Тель-Авив. Даже не будем приводить здесь ее сценарную запись — на бумаге она не производит и сотой доли того эффекта, что на пленке.
Сценарий был написан в рекордные (для перфекциониста Данелии — просто в феноменально сжатые!) сроки. Поскольку «Неромантичный человек» уже был одобрен в Госкино и для его съемок была собрана группа, Данелии с законченным сценарием «Ничего особенного» осталось лишь прийти на подготовленную почву — и без всяких проволочек приступить к работе.
Художником картины в третий и последний раз у Данелии стал Борис Немечек, а оператором в первый и единственный — Анатолий Петрицкий. После работы над «Войной и миром» Сергея Бондарчука Петрицкий, казалось, мог быть нарасхват, однако снимал отчего-то довольно редко. И именно «Мимино» среди немногочисленных своих фильмов Петрицкий всегда называл самым любимым.
Первую треть будущей картины снимали в высокогорной деревне Омало, что в Тушетии — наиболее труднодоступной части Грузии.
Данелия не упустил возможности поюморить уже на уровне кастинга, как в «Не горюй!», где грузина-патриота изобразил Сергей Филиппов. В «Мимино» гордым горцем стал комик новых времен, самим же Данелией в этом качестве и утвержденный, — Борислав Брондуков. К сожалению, от эпизода с его участием в фильме остались лишь крохи, но мы можем представить себе по сценарию, как потешен был Брондуков в образе знающего себе цену Петре:
«Неподалеку от сарая под навесом стояли весы. На весах — влажные мешки с сыром.
— Кто летит? — спросил Валико, подходя.
— Все, — коротко ответил старший по возрасту.
— Прошу на весы, — пригласил Валико.
Горцы с неторопливым достоинством выстроились на весах и теперь смотрели на Валико значительно, как с семейной фотографии.
— Двадцать килограмм лишних, — сказал Валико, взглянув на шкалу.
— А что делать? — спросил старший.
— Вы на какой базар хотите: туда или туда? — Валико показал сначала пальцем вниз, под гору, а потом поднял палец в небо.
Горцы посовещались, и старший решил:
— Петре останется.
Валико посмотрел на маленького тощего Петре, прикинул его вес.
— Грузите! — разрешил он. Горцы подхватили мешки.
— На сиденье не кладите! — велел Валико. — А то весь салон провоняли своим сыром.
Валико залез в кабину, выглянул.
Петре стоял в стороне и грустно смотрел на отъезжающих. Он собрался в город и был во всем парадном: в каракулевой папахе, новом ватнике, в галифе и новых калошах на шерстяные носки.
— Что смотришь? Это тебе не осел. Это авиация. Грузоподъемность ограниченна! — закричал на него Валико.
Петре не шелохнулся.
— Тьфу! — плюнул Валико. — Залезай!
Петре неторопливо, с достоинством зашагал к вертолету. На ходу он достал пачку „Примы“, закурил.
— Эй! Не кури! Взорвемся! — заорал Валико.
Петре остановился, подумал. Потом повернулся и пошел от вертолета.
— Эй! Ты куда? — крикнул Валико.
— А! Иди ты! — Петре был человек гордый».
«Насколько долго пишется сценарий, настолько быстро, даже стремительно Данелия снимает, — свидетельствовал Реваз Габриадзе. — Дублей почти не бывает, актерских проб мало. Он знает, кто должен играть в его фильме. Он всегда остается верным „своим актерам“». Учитывая, что в данном случае и сценарий был написан стремительно, стоит признать «Мимино» самым оперативным данелиевским детищем. При этом в число наилучших работ режиссера этот фильм войдет при любом, самом суровом отборе.
«Мне хотелось снять сказку, вернее, полусказку… — говорил о „Мимино“ Данелия. — Я вообще никогда не пытался изображать „жизнь как она есть“. Старался отбирать то, что мне надо».
«Когда мы приступали к съемкам фильма „Мимино“, — вспоминал Кикабидзе, — Данелия сказал, что он хочет сделать ленту, которая своим внутренним пафосом напоминала бы знаменитый роман Ремарка „Три товарища“. Я был знаком со сценарием, и это сравнение показалось мне несколько натянутым. Но вот теперь, думая о законченной картине, я понимаю, что в ней действительно царит атмосфера бескорыстного человеческого братства, так поразительно воссозданная в книге писателя». (На наш же взгляд, фильм «Мимино», несомненно, более совершенное произведение, чем роман «Три товарища» — к сегодняшнему дню изрядно устаревший, с избытком «литературщины».)
В чем-то схожую задачу Гия Данелия поставил и перед Гией Канчели, потребовав от него написать для фильма песню в духе знаменитой «Yesterday» Джона Леннона и Пола Маккартни (правда, ориентировав композитора не на каноническое ее исполнение группой «Битлз», а на версию соул-певца Рэя Чарльза, чья манера куда ближе к кикабидзевской). Конечно, в безупречно шлягерной «Чито-грито», в итоге написанной Канчели для «Мимино», влияние «Yesterday» не прослеживается совсем, но зато кое-что схожее с ней можно уловить в другой, куда менее известной песне, звучащей в самых-самых первых кадрах фильма — тех, где перечисляются участники съемочной группы («Приходит день, уходит день — один из тыщи…»).
«Мимино» заведомо писался на Вахтанга Кикабидзе, но чуть ли не в большей степени стал триумфом для Фрунзика Мкртчяна, роль которого была придумана далеко не сразу (сперва соавторы планировали поселить в номер Валико русского эндокринолога, которого должен был сыграть Евгений Леонов).
Сцена с показаниями мкртчяновского Хачикяна на суде — одна из смешнейших в творчестве Данелии. Вообще «Мимино» (как и почти все другие данелиевские фильмы) состоит из очень коротких сценок — лишь суд и написан, и показан непривычно подробно, но это того стоило, учитывая, кто именно и как солирует в кадре:
«— Что вы можете рассказать по поводу данного инцидента?
— Все могу рассказать. Этот… — Хачикян ткнул пальцем в Папишвили.
— Потерпевший, — подсказала судья.
— Да, потерпевший… открыл нам дверь, а Валико-джан…
— Обвиняемый…
— А обвиняемый ему говорит: „Здравствуй, дорогой“. А этот потерпевший говорит: „Извини, я в туалет схожу“. А она, — Хачикян показал пальцем на Тосю, — начал кричать: „Милиция, милиция!..“
— Значит, вы утверждаете, что обвиняемый не наносил побоев потерпевшему? — спросил прокурор.
— Конечно, не наносил. Пальцем не тронул, клянусь Альбертиком! Потерпевший заперся в уборной, а обвиняемый не смог дверь сломать.
— Значит, дверь он ломал?
— Зачем — ломал?
— Вы сами только что сказали…
— Слушай, дорогой, я русский язык плохо знаю. Просто постучался и сказал, что тоже хочет… Слушай, такие вопросы задаете, что даже отвечать неудобно.
— Ну а люстру он разбил?
— Да. Зачем буду отрицать? Люстру мы разбили. Когда домой пошли, обвиняемый ее случайно покрышкой зацепил.
— У меня вопрос к свидетелю, — вмешалась адвокат. — Скажите — испытывал обвиняемый личную неприязнь к потерпевшему?
— Как не испытывал? Всегда говорил: „Такую личную неприязнь к потерпевшему испытываю — кушать не могу“.
— А вот обвиняемый утверждает, что он не был знаком с Папишвили, — сказал судья.
Хачикян посмотрел на Валико. Тот кивнул.
— Слушайте, откуда знаком? Я же говорю, потерпевший ушел в туалет, а обвиняемый мне сказал: „Рубик, кто это такой? Я его первый раз вижу…“
— Вы сказали, что обвиняемый разбил люстру покрышкой. Как она там оказалась? — спросил прокурор.
— Не разбил, а случайно зацепил.
— Хорошо, предположим… Ответьте на вопрос.
— Мы ему принесли. У него покрышки совсем лысые. Очень опасно ездить. Любители чем думают — не знаю. Всегда аварию делают эти „Жигули“. Прямо смотреть на них противно. Под ногами крутятся, крутятся…
— У нас не „Жигули“, — крикнула Тося. — У нас „Волга“. Врет он все!
— Слушай, не мешай, — рассердился на Тосю Хачикян. — Я тебе не мешал, теперь ты помолчи!
Судья постучала карандашом по графину.
— Чья это покрышка? — спросил прокурор.
— Моя. Я Сурику купил. А у Валик-джан деньги кончились, я хотел продать… чтобы ему одолжить…
— Что же он в Москву без денег приехал?
— Почему без денег? В ресторане туда-сюда закусил, выпил — и кончились».
Мкртчян дополнительно усилил потешность всех хачикяновских реплик своим неповторимым произношением и интонированием. Фразу про туалет он произносит в кадре так: «Он постучал в дверь и сказал: тоже хочет. Такие вопросы задаете, что неудобно отвечать… Даже». Вот это неуместно поставленное в конец, добавленное после паузы «даже» как раз и производит наиболее убойный эффект.
То же и в других случаях: «Когда он пошел в туалет, Валико мне спросил (Мкртчян резко переходит на неестественный, избыточно театральный пафос): „Слушай, говорит, кто он такой, этот потерпевший, куда он пошел?! Я его, говорит, первый раз вижу“». В общем, «Зал лег», как сказано в сценарии «Афоня».
Многие реплики Хачикяна из других сцен Мкртчян и вовсе придумал лично: «Я сейчас там так хохотался», «Мой знакомый друг», «Я вам один умный вещь скажу — вы только не обижайтесь», «А ты что на меня сердился?! А я на тебя в три раза