Количество выдающихся картин от общего количества снятых не зависит — думаю, и сейчас достойные есть, просто при сегодняшней системе посмотреть их невероятно трудно. Если лента на фестиваль не поехала, если „ног“ или мощной „спины“ у нее нет, она пропасть может. Может, и сняты у нас толковые фильмы, может, и дало на них государство деньги, но прокатчики сказали: „Это дерьмо никто смотреть не будет!“ — как никогда ни Параджанова не пропустили бы, ни Тарковского, ни Сокурова, ни Германа».
Сам Георгий Николаевич был совсем не заядлым зрителем — если картина не успевала ему понравиться в первые десять минут, он, как правило, без зазрения совести покидал кинозал. Однако же когда Данелия оказывался свидетелем того, что кто-то уходил с просмотра его собственной ленты, режиссера это очень задевало.
Впрочем, если люди когда-либо уходили с данелиевской картины, то лишь с одной-единственной — действительно, не самой к массовому зрителю дружелюбной. Речь идет о непростой «грустной сказке» «Слезы капали».
Часть третья. Восьмидесятые
Глава двенадцатая. «Наверное, не совсем добрый фильм…»
«Наверное, не совсем добрый фильм» — так однажды сказал Георгий Данелия о картине «Слезы капали», отвечая на вопрос интервьюера, по какой причине эта самая картина не снискала особой зрительской любви.
«Слезы капали» и впрямь наиболее недооцененная работа Данелии, но при этом и мрачной сердитости у нее не отнимешь. Лишь два данелиевских фильма допустимо назвать сколько-нибудь злыми, но если в первом («Тридцать три») эта злость веселая, мажорная, то в «Слезах» — угрюмая, минорная. Охотников смотреть подобное кино всегда было негусто.
И, конечно, чтобы столь светлый художник, как Данелия, взялся за такое произведение, его должны были подтолкнуть к этому по-настоящему горькие и горестные жизненные обстоятельства.
Летом 1980 года, не дожив нескольких месяцев до семидесяти шести лет, скончалась Мери Ивлиановна (Николай Дмитриевич пережил жену чуть больше чем на год).
Вскоре после ухода матери Георгий Николаевич попадает в больницу с серьезным осложнением от перитонита. Там он переживает клиническую смерть — и даже когда выписывается, все еще изрядно изможден.
Даже увлечение своей будущей третьей женой Галиной Юрковой (о ней подробнее рассказано в разделе «Данелия и любовь»), случившееся вскоре после излечения, не до конца рассеивает сумрачное настроение режиссера, владевшее им в тот период.
Данелией овладела идея снять «грустную сказку» (именно такое жанровое определение значится в титрах «Слезы капали»), отправную точку которой дала «Снежная королева» Ханса Кристиана Андерсена, а конкретно — следующий ее отрывок:
«Так вот, жил-был тролль, злющий-презлющий; попросту говоря, дьявол. Как-то раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же плохое и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже. <…> Все ученики тролля — у него была своя школа — рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде. <…>
Напоследок захотелось им добраться и до неба, чтобы посмеяться над ангелами и самим творцом. Чем выше поднимались они, тем сильнее кривлялось и корчилось зеркало от гримас; они еле-еле удерживали его в руках. Но вот они поднялись еще, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы его осколков наделали, однако, еще больше бед, чем самое зеркало. Некоторые из них были не больше песчинки, они разлетались по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и так там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь дурные стороны, — ведь каждый осколок сохранял свойство, которым отличалось самое зеркало. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце превращалось в кусок льда»[6].
Для осовременивания этого сюжета Данелия привлек к написанию сценария сразу двух соавторов — давно импонировавшего ему фантаста Кира Булычева, а также Александра Володина. Можно предположить, что здесь тоже имело место некое разделение труда на троих, как и в случае «Мимино». Булычев отвечал за сказочность, Володин — за лиричность, сам Данелия — за пресловутую грусть.
Булычев, к слову, оказался единственным из всех данелиевских соавторов, которому откровенно не нравилась манера режиссера десятки раз переписывать материал. Понятно, что такого архиплодовитого литератора, как Булычев, писавшего быстро и много, это не могло не выводить из себя, однако, по словам самого фантаста, он не был удовлетворен сотрудничеством с Георгием Николаевичем по несколько иной причине: «Со многими режиссерами у меня были дружеские отношения, с другими не были, от Данелии я вообще бегал по углам, потому что он террорист хуже Сталина. С ним ты чувствуешь себя стенкой для теннисного шарика — тебя бьют, бьют… Ты ему что-то рассказываешь, он выслушивает, потом говорит: „Это не годится“. Потом он приходит на следующее утро и заявляет: „Я тут всю ночь не спал и вот что придумал“. И рассказывает тебе, что ты ему рассказал вчера, но это он уже ночью „придумал“».
Впервые после «Джентльменов удачи» Данелия писал главную роль — завотделом райисполкома в неназванном приволжском городе товарища Васина — специально для Евгения Леонова. И пресловутый зеркальный осколок попадает в глаз этому персонажу буквально в первые же секунды его присутствия на экране.
«Павел Иванович Васин, располневший пожилой человек с добродушным лицом, ехал осенним вечером в троллейбусе. Он сидел у окна, просматривал служебные бумаги в папке.
Троллейбус встряхнуло на ухабе, Васин поглядел в окно… Тут-то ему и попал в глаз осколок зеркала.
Васин потер глаз, поморгал, глядя перед собой в некотором недоумении. Его лицо странным образом изменилось, словно обрело маску высокомерного страдальца.
Васин поднялся на сиденье, с трудом, раздраженно закрыл окно. Сел, взглянул на соседку. Та гляделась в зеркало и красилась. Соседка была немолода, нехороша собой, и процесс украшения такой развалины Васину был неприятен. Он отвернулся, подумал о чем-то, снова взглянул на соседку.
— Что? — почувствовав его взгляд, спросила соседка.
Васин не ответил. Он захлопнул папку, спрятал ее в портфель и встал».
Чуть позже Васина посетят похожие мысли о его собственной жене — и там уж он не смолчит:
«Васин обернулся к жене. Поглядел на нее, не переставая жевать. Посмотрел внимательно. Так, что жена замолчала.
— Зачем? — спросил он. И после паузы: — Зачем в твоем возрасте штукатурить физиономию? Кого ты хочешь этим обольстить? Мымра!»
Несмотря на то что жена Васина стала объектом наиболее хамских его высказываний, она же оказалась и самым терпеливым человеком в его окружении (хотя и ее терпение имело свои границы). Прочие — сын, невестка, друзья, сослуживцы, начальство — реагировали на выходки переродившегося Васина с негодованием и возмущением, конечно, имея для таких реакций все основания. Сын со своей женой и дочкой ушли из дома. Лучший друг удалился, оскорбленный в лучших чувствах. Подруга жены возненавидела. Работящая подчиненная уволилась…
При этом нельзя сказать, что Васин превратился в негодяя. Как следует из фильма, у Васина всегда была репутация честного и принципиального человека — зеркальный осколок лишь развил в нем эти качества если не до абсурда, то до элементарной бестактности. Вот характерный пример из сценария:
«На стоянке толпились люди, ждали автобус. Васин не стал смешиваться с толпой. Он мысленно пересчитал всех, запомнил крайнего и начал прохаживаться рядом, размахивая портфелем.
Подошел автобус. Утренний, полный народа. Люди на остановке начали втискиваться в него. Вдруг Васин решительно шагнул к двери. Мановением руки он отстранил человека, поставившего было ногу на подножку автобуса, и крикнул:
— Секундочку! Виноват! Моя очередь! — и вошел внутрь перед носом оторопевшего человека.
Васин не бесчинствовал. Даже в этом, казалось бы, невежливом поступке была борьба за справедливость».
Ясно, что Васин — своеобразный антипод Бузыкина. Безвольный переводчик, чья интеллигентская мягкотелость очень удобна для окружающих, и гипертрофированно волевой чиновник, чью доведенную до предела принципиальность не способен принять никто, — персонажи совершенно разнополярные: две крайности.
Ситуация с Васиным осложняется тем, что он — не самый мелкий чиновник и от его решений зависят важные жизненные обстоятельства простых людей. С ними он также вступает в воинственные конфликты. В день, когда Васину суждено было просуществовать с осколком в глазу, райисполком занимался вопросом о сносе временных гаражей. И вроде бы накануне с этим решено было повременить, но заразившийся мизантропией Васин пошел на принцип — и принялся настаивать на немедленном сносе, к понятному неудовольствию всех гаражных владельцев. (Не была ли навеяна эта сюжетная линия недавним «Гаражом» Эльдара Рязанова?)
Однако власть Васина все же достаточно ограниченна — в итоге все его усилия заканчиваются потерей работы и последующей попыткой самоубийства. Даже двумя попытками: сначала Васин не смог повеситься (крюк от люстры, на который Павел накинул петлю, не выдержал), а затем не сумел и утопиться («Раньше здесь вот такая глубина была! Мы прямо с берега головкой ныряли! Теперь же никто не поверит!»).
Последнее обстоятельство окончательно доканывает Павла Иваныча и заставляет его расплакаться. А именно это и требовалось, чтобы удалить осколок, как и в случае мальчика Кая из исходной сказки Андерсена. Но если Кай легко вернул себе расположение сестры Герды и бабушки, то Васину возвращение своей жизни к «доосколочному» уровню явно будет стоить невероятных усилий. История, как бы то ни было, заканчивается, скорее, на светлой ноте.