него не поднимаются руки. Инспектор же немедленно улетает прочь, проклиная «отсталую» планету.
Данелия, судя по его пересказу «Ордера на убийство» в «Безбилетном пассажире», собирался — в своем духе — сделать сюжет более трагическим: у него получилось бы так, что главный герой все-таки прикончил нагрянувшего инспектора. Проблема была не в допустимых отклонениях от текста оригинала, а в том, чтобы из небольшого рассказа сделать полнокровный полнометражный фильм. Необходимо было максимально развить и содержательно насытить едва намеченные у Шекли характеры. Данелии почему-то пришло в голову, что с такой задачей как никто лучше справится как раз тогда набиравший популярность прозаик Фазиль Искандер. Тот ознакомился с идеей режиссера без малейшего энтузиазма — и немедленно сделал встречное предложение: мол, не лучше ли будет, если Гия сделает фильм на основе рассказов цикла «Сандро из Чегема», над которым Искандер плотно тогда работал? Но эта идея, в свою очередь, ничуть не увлекла самого Данелию.
Тогда-то Георгия Николаевича и осенило: а что, если населить планету Новый Дилавер колоритными персонажами «Моего дяди Бенжамена»? Данелия впервые стал перечитывать роман Тилье именно с этой — «рабочей» — точки зрения и, чтобы полнее представлять себе героев, стал воображать их не французами, а грузинами. Так постепенно угасал интерес режиссера к рассказу Шекли — и росло воодушевление относительно произведения Тилье, которое словно напрашивалось на переосмысление его в грузинском ключе…
Ознакомившийся с романом Реваз (Резо) Габриадзе (удачно дебютировавший в качестве сценариста на фильме Эльдара Шенгелаи «Необыкновенная выставка») также загорелся данелиевской задумкой — и вскоре новоявленные соавторы приступили к работе.
«Первое впечатление от знакомства с ним — удивление, — вспоминал Габриадзе о начале их многолетнего сотрудничества. — Я обнаружил, что Данелия и сам пишет очень хорошо. Признаюсь, мне было невдомек, для чего ему понадобился сценарист. Это так и осталось для меня тайной. Работать с ним очень легко и в то же время очень трудно. Легко придумывать, искать повороты, угадывать неожиданные сюжетные ходы. А трудно физически: четырнадцать часов непрерывной работы каждый день.
В таком режиме мы работали и над сценарием “Не горюй!”, и над сценарием “Ничего особенного”, легшим в основу фильма “Мимино”. Когда я, бывало, усталый прекращал работу, он продолжал трудиться. Что-то переделывал в том, что мы написали, приводил все в порядок… Такой трудоспособности я не видел ни у кого, с кем мне довелось работать».
Роман, написанный Клодом Тилье во времена Луи Филиппа I, рассказывает о событиях более чем полувековой давности: действие «Моего дяди Бенжамена» происходит в конце правления Людовика XV (1715–1774). Исполненная остроумия и жизнелюбия, книга сочетает в себе признаки плутовского, авантюрного и сельского романа, а заглавный герой во многом походит на Сирано де Бержерака, каким он много позже предстанет в стихотворной героической комедии Эдмона Ростана.
Уже названия глав «Моего дяди…» немедленно вызывают в памяти сюжетные линии фильма «Не горюй!»: «Как мой дядя встретился со старым сержантом и его пуделем и как это помешало ему отправиться к господину Менкси», «Как мой дядя поцеловал маркиза», «Как дядя заставил маркиза поцеловать себя», «Как мой дядя помог суконщику описать его имущество», «Похищение и смерть девицы Менкси», «Последний пир»…
Однако первоначальное описание заглавного героя не во всем схоже с тем образом, который представил в означенном фильме молодой Вахтанг Кикабидзе: «Мой дядя Бенжамен поселился у своей сестры, ростом он был в пять футов и десять дюймов, носил на боку длинную шпагу, пунцовый ратиновый камзол, того же цвета и материала штаны, светло-серые шелковые чулки, башмаки с серебряными пряжками. За спиной у него болталась черная коса, почти такой же длины, как его шпага. Она, раскачиваясь взад и вперед, так засыпала его сзади пудрой, что одежда его походила на облупившийся кирпич, положенный ребром. Дядя был врач, вот почему он имел право носить шпагу. Не знаю, доверяли ли ему больные, но сам Бенжамен очень мало доверял медицине. Он постоянно повторял, что если лекарь не отправил своего пациента на тот свет, то одним этим он уже в достаточной мере принес ему пользу. Заработав несколько монет, дядя Бенжамен покупал большого карпа и отдавал его сестре; она готовила мателот, и вся семья лакомилась. По словам всех знавших Бенжамена, он был самым веселым, остроумным и забавным человеком в округе, а также (как бы мне выразиться так, чтобы не оскорбить памяти моего двоюродного дяди) он был бы человеком наименее трезвым, если бы только городской барабанщик по имени Цицерон не делил в этом отношении его славы»[3].
Эскизы к фильму «Не горюй!». Художник Г. Н. Данелия.1968 г.
«Городской барабанщик» по имени Буба — Кикабидзе играл на ударных в ансамбле «Орэра» — попал в поле зрения Данелии почти сразу, как начался подготовительный период работы над будущим фильмом. Претендентов на прочие главные роли Георгий Николаевич, по сути, держал в голове еще во время работы над сценарием: лекарь Леван — Серго Закариадзе, прославившийся на весь мир заглавной ролью в «Отце солдата»; сестра Бенжамена Софико — двоюродная сестра Данелии Софико Чиаурели; дочь Левана Мери — Анастасия Вертинская (грузинка по матери)… Заготовлены были небольшие, но сочные эпизоды для Верико Анджапаридзе, Ариадны Шенгелаи, Фрунзика Мкртчяна (турецкий контрабандист), Евгения Леонова (русский солдат), Сергея Филиппова (грузинский цирюльник)… А Бенжамена предполагалось тщательно искать среди не очень известной режиссеру артистической грузинской молодежи.
На Бубу Кикабидзе (Вахтангом, судя по данелиевским мемуарам, его не называл вообще никто; «Бубой» актер значится и в титрах «Не горюй!» и «Мимино») первой обратила внимание Мери Ивлиановна, позвонившая как-то сыну со словами: «Срочно включай телевизор!» По телевизору выступала «Орэра». «И что?» — спросил Данелия у матери. «Обрати внимание на ударника, — сказала та. — Вот же он — твой Бенжамен».
Данелия пожал плечами, но вызвал Кикабидзе на съемку. Мужчинам из съемочной группы, включая режиссера, Кикабидзе не показался, а вот женщины все как одна были в восторге. Вскоре Данелия убедится, что равнодушным к Бубе не способна остаться вообще ни одна из представительниц прекрасного пола. После кинопроб, однако, Георгий Николаевич с удивлением убедился в том, что дамский любимец обладает и отменными актерскими способностями. И Буба был утвержден на Бенжамена.
Для Кикабидзе было очень ценно, что первую же свою большую кинороль он сыграл в истинно грузинском — по духу, настроению, темпераменту и всему остальному — фильме: «Кто возьмется сравнивать фильм с романом Ти-лье, тот, возможно, и не увидит больших различий. Но в фильме есть особая чистота отношений человека к человеку. Родственные связи — это у нас в крови, это очень древняя традиция. Для нас закономерно, что Бенжамен берет к себе внука Левана и возвращается из его богатого, но пустого дома в бедную, но счастливую семью своей сестры. Роман, как известно, кончается по-другому».
Действительно, последняя фраза в романе звучит так: «Вернувшись с похорон, дядя вступил во владение состоянием, приносившим около десяти тысяч франков дохода». Типичный хеппи-энд для литературы XIX века (к хеппи-эндам, впрочем, не особо склонной).
В целом, однако, Габриадзе и Данелия сохранили сюжетные коллизии романа Тилье, но вместе с тем почти полностью переписали диалоги. Так что, можно сказать, все французское в экранизации было планомерно вытеснено грузинским. Как, например, в этой колоритной сцене семейного скандала:
«— Софико, успокойся, я жив! Посмотри — жив! — Лука, как полено, держал под мышкой младшего сына, головой назад.
— Поверни ребенка, дурак, — тихо сказала Софико. — У вас нет ничего святого.
— Мы больше не будем, — пробормотал Бенжамен.
— А-а-а… Мне теперь все равно… — всхлипнула Софико. — Хотите — женитесь, хотите — не женитесь… Мне наплевать. Я ухожу.
— Слушай, женись ты на этой Мери, — сказал Варлаам Бенжамену. — Прекрасный загородный дом, усадьба, вот такие глаза. — Варлаам пальцами показал, какие огромные и красивые глаза у невесты Бенжамена.
— Женись сам, если она тебе так нравится, — проворчал Бенжамен.
— Я бы тоже на ее месте ушла, — сказала восьмилетняя Цицино. — Полный дом бездельников. Всех надо напоить, накормить, обстирать. Дети неблагодарные: будто в зверинце выросли. Брат весь в долгах, пьяница… Муж ни то ни сё, ни рыба ни мясо. Очень неудачный муж. А могла спокойно выйти за генерала…
— Что?! — взревел Лука и схватил дочь за косу. — Как ты смеешь так говорить о родном отце!!
Девочка завопила.
— Отпусти ребенка, изверг! — Софико вскочила, но тут же схватилась за сердце и со стоном упала на тахту. — Я умираю!
— Мама умирает! — заплакали дети. — Женись, дядя! Женись!
— Хорошо, хорошо, женюсь, — не выдержал он рева.
— Поклянись! — простонала Софико.
— Клянусь. Клянусь Варлаамом.
— Почему мной? — возмутился Варлаам. — Что, кроме меня, здесь никого нет, что ли?!»
А вот в тюремной сцене Бенжамен вдруг принимается дословно цитировать Тилье — и может показаться, что сейчас герой разразится одним из тех красноречивых поэтических монологов, которыми преисполнен роман. Но нет, над Тилье вновь берут верх Габриадзе — Данелия, одновременно с этой задачей впервые сводя на экране Кикабидзе и Мкртчяна — будущих Мимино и Хачикяна:
«Бенжамен в арестантской одежде ходил по камере и разглагольствовал.
— Иноземец, — говорил он сидевшему на каменном полу турку, — объясни мне, почему люди так боятся тюрьмы?
— Конечно, — глубокомысленно сказал турок, глядя на Бенжамена грустными маслянистыми глазами, — боятся…
— Но разве постель больному не тюрьма? Или торгашу лавка не тюрьма? Служащему — контора, горожанину — город, царю — его царство, самому Господу Богу — леденящая сфера? Разве все они не узники?