— Практикантов!
— Нету больше, кончились…
— Как это кончились?! Их же восемь штук! Как раз по два на каждого получается!
— У тебя получается, а у меня нет…
— Людмила Ивановна… Ну, Людмила Ивановна…
— Нет!
— Что ж, если человек раз оступился, так его теперь всю жизнь долбать будут? — обиделся Борщов. — Работаешь, работаешь, а как практикантов — так нету… — Он пошел из кабинета. — Непедагогично поступаешь, Людмила Ивановна… негуманистично… Ведь я так по наклонной плоскости могу покатиться…
Вострякова посмотрела на его ссутулившуюся спину, вздохнула.
— Погоди, Борщов…»
На экране же эпизод завершается так:
«Афоня. Людмила Ивановна… Эх, Людмила Ивановна…
Вострякова. Да яуж сорок лет Людмила Ивановна! Ну и что?
Афоня. Ну ты… не даешь студентов — не надо. Но правда дороже.
Вострякова. Какая правда?
Афоня. Да ты на себя в зеркало-то посмотри! “Сорок лет”! Да тебе больше двадцати шести в жизни не дашь!»
Позже этот диалог откликается очередной циничной выходкой Борщова (сцена второй выволочки Афони на жэ-ковском собрании):
«Вострякова. Вы только посмотрите на него — он же стоит и издевается над нами! Сытый, откормленный, наглый вообще!
Афоня. А мне на диете сидеть ни к чему! Я замуж выскочить не собираюсь. В сорок два года…»
Некоторые эпизоды из экранной версии выпали вовсе. Например, этот, явно придуманный самим Данелией:
«Во дворе жилого дома краснолицый дворник поливал газон из шланга.
— Индустрий Петрович! — раздался бодрый голос.
Борщов с практикантами пересекали двор.
Дворник опустил шланг:
— Чего?
Борщов сообщил:
— Слыхал, Федул-то скелет свой загнал!
— Ну?! — изумился дворник.
— Ага!
— Кому?
— В институт! В научных целях!
Борщов подошел к дворнику, поздоровался за руку.
— Товарищ слесарь! — позвал из окна двенадцатого этажа старичок в махровом халате.
— Чего? — недовольно спросил Борщов.
— Товарищ слесарь, уже нижний этаж заливает.
— Бегу, — сказал Борщов и полез в карман за папиросой.
— А где ж он сам? — Дворник как ни в чем не бывало продолжал начатый разговор.
— К Витьку пошел…
— Ну?! Как же он без скелета ходит?»
Здесь присутствует излюбленный Данелией мотив отсылок к своим прежним работам — даже целых два мотива. Во-первых, комическое имя дворника. Индустрий, как известно, было настоящим именем Игоря Таланкина, которого Данелия «продернул» по этому поводу еще в «Я шагаю по Москве» (героя Евгения Стеблова там звали Александром Индустриевичем). Во-вторых, продажа Федулом скелета не может не напоминать о продаже Травкиным черепа в «Тридцать три».
Но поскольку этот эпизод не нес в себе ничего кроме хохмачества, Данелия от него отказался. В итоге наиболее юморными сценами фильма остались два жэковских собрания. В сценарии, кстати, они были объединены в одно продолжительное заседание:
«— Товарищи! — начал Фомин. — В наш жэк поступил сигнал из милиции. Опять на Борщова.
Все посмотрели на Борщова. Он сидел в последнем ряду, возле двери.
— Второго апреля сего года находившийся на отдыхе в санатории “Горный орел” сотрудник вашей организации Борщов А. Н., находился в нетрезвом состоянии, был задержан органами милиции за ныряние и купание в фонтане городского сквера. Прошу обсудить недостойное поведение гр. Борщова в коллективе и оказать на него общественные меры воздействия. Начальник отделения милиции города Дзарж… — Фомин запнулся. — Дзаржджабайры, капитан Цхардж… — снова запнулся, — капитан Цхарбжбрджибаджибаев… фу… — Фомин вытер пот со лба. — Иди на сцену, Борщов. Пусть на тебя народ посмотрит. <…>
Фомин продолжал процедуру обсуждения.
— Кто еще хочет выступить по данному ЧП? — Зал молчал. — Активнее, товарищи! Активней. — Он повернулся к Борщову: — Ты зачем в фонтане купался, Борщов? Жарко было?
— Из-за женщины… — лениво ответил Борщов.
— Тонула?
— Да нет — на спор. Я шел в компании, а она говорит: слабо Автандилу нырнуть! Ну и нырнул…
— А почему ты? Пусть бы Автандил и лез! Вечно тебе, Борщов, больше всех надо… <…>
Между Беликовым и Рахимовым дремал маленький человек с унылым лицом, Беликов ткнул его локтем. Мужчина вздрогнул, открыл глаза, спросил испуганно:
— А? Что?
— Тебе выступать!.. — шепотом сказал Беликов.
— По какому вопросу?
— По общему…
Мужчина встал, подтянул брюки, откашлялся. Фомин обрадовался:
— Давай, Воронков!
— Товарищи! — начал Воронков. — Мы, работники коммунального хозяйства, отдаем изо дня в день свои силы, ум и знания нормальной эксплуатации жилого фонда, бесперебойной работе систем горячего и холодного водоснабжения, а также канализации… Нас, работников коммунального…
— Погоди, Воронков, — остановил его Фомин, — давай по существу вопроса! Ты что по Борщову предлагаешь?
Воронков замялся:
— По Борщову?
— Благодарность, — прошептал за его спиной Беликов.
— Борщову? За что? — удивился Воронков.
— За рыцарское отношение к дамам.
Фомин нервничал:
— Быстрей, Воронков, не задерживай собрание!
Воронков неуверенно предложил:
— Можно, конечно, Борщову… благодарность вынести…
— Чего? За что? — опешил Фомин.
— За то, что он по-товарищески к женщинам относится…
Зал лег…»
Фомина играл Николай Парфенов — виртуоз предельно реалистического комикования с каменным лицом, из фильма в фильм не выходящий из образа сварливого резонера. На Воронкова Данелия утвердил еще одного потешного артиста — Михаила Светина. Но мог ли режиссер забыть про своего любимца Владимира Павловича Басова? Конечно, не мог, поэтому специально для него на съемках была спешно придумана роль Владимира Иваныча, оба собрания кряду занятого чтением книги и лишь однажды поддающегося на провокацию и вскакивающего с места с неуместной речью. Поскольку в сценарии эту мизансцену разыгрывал Воронков, в фильме он вынужденно был оттеснен на периферию кадра и действия — и произнес лишь пару совсем не смешных, а горьких фраз. Ну а феерия, учиненная Басовым, выглядит, напомним, так:
«Беликов. Тебе выступать!
Владимир Иваныч. По какому вопросу?..
Беликов. По трубам!
Владимир Иваныч. Товарищи! Третий месяц трубы дюймового размера валяются во дворе, а Воронкову хоть бы хны! А зима не за горами, товарищи! Готовь сани летом, товарищ Воронков!..»
Ну и дальше снова про рыцарское отношение к дамам.
Кроме того, в сценарии медсестра Катя Снегирева интересовала Борщова несколько больше, чем в фильме.
«Борщов спросил у водителя:
— Слушай, Жиклер, с тобой такое бывало: влюблен вроде в одну, а думаешь о другой?
— А то! Вот я жену свою вроде б люблю, а думаю о Софии Лорен… день и ночь. Не знаешь, кто у нее муж? — Водитель посмотрел на часы. — Ну, Воронков, первый раз опаздывает. Под трамвай, что ли, попал?
— Начальство не опаздывает, а задерживается. А ты зачем женился?
Водитель пожал плечами:
— Все женятся, ну и я…»
В картине, как все помнят, светлый Катин образ Афоня решительно не хотел замечать, поскольку очи ему затуманил образ еще более прекрасной Елены из квартиры 38. Но и после того как мечты о Елене рассыпаются в прах, в фильме вряд ли выглядело бы уместным следующее сценарное дополнение к памятной сцене «совращения» Кати Борщовым:
«Борщов увидел в огромных Катиных глазах слезы, выпустил ее. Прошелся по комнате, покосился на отошедшую к окну Катю, включил радиоприемник.
Голос диктора сообщал:
“Сегодня состоялся очередной тур чемпионата страны по футболу, московский ‘Спартак’ принимал ворошилов-градскую ‘Зарю’. Счет: ноль — ноль. В трех матчах был зафиксирован минимальный счет один — ноль: тбилисское ‘Динамо’ победило ‘Арарат’, ‘Пахтакор’…”
Голос диктора заглушил треск.
— Вот черт! — выругался Борщов. Он лихорадочно закрутил ручку настройки в поисках спортивного выпуска известий. Но в приемнике звучала музыка, иностранная речь. Борщов выключил приемник. Покосился на отошедшую к окну Катю, вздохнул, снял со стены гитару, сел, начал неумело перебирать струны.
Катя подошла, села на стул напротив Борщова.
— Здесь на беленькую надо переходить… и зажать пятую струну…
— А ты что, играешь?
— Немножко…
Катя сидела на тахте, играла на гитаре, Борщов расхаживал по комнате, пел голосом Утесова:
— На палубу вышел, сознанья уж нет… в глазах у него помутило… Похоже?
— Очень. А как Армстронг вы можете?
Борщов набычился, вытаращил глаза, завопил сиплым голосом:
— Сен-луи! Ла-ла-ла-ла! Афидерзейн! Ла-ла-ла-ла-ла!
В стену постучали:
— Катюша, выключи, пожалуйста, радио!
Катя улыбнулась, прошептала:
— Склочники. Дормидонт, а как Нани Брегвадзе можете?
— Нет, — шепотом же ответил Борщов.
— А я могу… — Катя тихо запела: — Отвори потихоньку калитку…
Борщов подтянул басом».
(Поскольку в сценарии о брате и волейболе еще ничего не было, Катя так и зовет Афоню Дормидонтом, как он из хохмачества назвался ей при знакомстве.)
Но зато в сценарии отсутствует следующий Катин монолог, в какой-то степени принижающий героиню, превращающий ее из просто наивной уже в навязчиво глуповатую барышню. И, разумеется, Данелия сделал это неспроста:
«Афанасий, я вот думаю… У нас тоже одна девочка, Соня Рябинкина… Ее коллектив осуждал. Но она сама была виновата: врачам грубила, шапочку на выезд не надевала, в общественной жизни никакого участия не принимала, ну совершенно никакого… А потом взяла — и за ум взялась. А теперь ее не узнать: вежливая, всегда в шапочке и даже в стенгазету стала стихи писать на актуальные темы. Про грипп, про энцефалит… Главное — взять и за ум взяться… Да?»
Но, конечно, такому Афоне нужна именно такая Катя. Вообще сюжет фильма можно пересказать через взаимоотношения заглавного героя с его многочисленными женщинами (можно добавить еще и немногочисленных друзей, но это непринципиально). Данный способ и применил некогда кинокритик Юрий Богомолов, умудрившийся уложиться при этом всего в одно предложение: «После того как он не ужился с Тамарой, не сработался с Людмилой, разочаровался в Елене, расстался с Колей, не ответил Кате и прибыл в деревню, где его ждал покосившийся сруб с заколоченными резными окнами и где ему рассказали, как его ждала и не дождалась родная тетка, как она его любила и писала от его имени себе письма и вслух перечитывала их, — вот тут Афоня понял цену коммуникабельности и бросился на почтамт заказывать междугородный разговор с Катей — последней живой душой, кому он еще был нужен в этом мире».