Упомянутую Людмилу Вострякову сыграла в фильме Валентина Талызина, временного Афониного сожителя Колю — Евгений Леонов, а постоянную, до появления Коли, его сожительницу (и в прямом, и в переносном значении слова) Тамару — Нина Русланова, о которой критик Яков Варшавский написал: «Ведь не квартирную склоку, а разрушение жизни всерьез сыграла Русланова в роли Афониной подруги, оказавшейся в жизненном тупике». И то правда, у Руслановой здесь какая-нибудь минута экранного времени — а запоминается Тамара ничуть не хуже всех прочих женских образов в данелиевской вселенной.
И совсем невозможно забыть женщину-мечту Елену, которую вдохновенно изобразила Нина Маслова, дотоле известная небольшими ролями в «Большой перемене» (всезнающая ученица вечерней школы Коровянская, сошедшаяся с персонажем Савелия Крамарова) и «Иван Васильевич меняет профессию» (царица Марфа Васильевна).
«Увидев в фильме “Иван Васильевич меняет профессию” Нину Маслову, я спросил: “Кто эта красавица?” — и пригласил ее на роль Лены. Если она мне понравилась, то понравилась бы и Афоне», — оправдывал режиссер свой сверхметкий, как всегда, выбор.
Сама актриса вспоминала: «В это время я снималась в Германии в музыкальной комедии “Улыбнись, ровесник!”, где у меня две главные роли. Георгию Николаевичу говорили: “Зачем проблемы с Масловой? Ее нужно все время вызывать из Германии!” Очень благодарна Георгию Николаевичу за доверие. Я, как и вся киногруппа, была в него влюблена. Летала из Берлина в Ярославль и обратно с одной лишь дамской сумочкой. На всю жизнь запомнила счастливые месяцы работы. Когда пришла на озвучание и увидела себя в избе с Куравлевым (где я ему снюсь вместе с шестью детишками), у меня от своей красоты на экране перехватило дыхание. И этот момент остался во мне до сего дня».
К сожалению, типаж женственной красавицы был мало востребован на всем протяжении истории советского кино. Экранный успех способствовал скорее обладательницам яркого темперамента, чем яркой внешности (та же Симонова — эффектная прежде всего в плане актерской игры — оказалась востребована куда больше Масловой). Думается, и Софи Лорен не слишком бы прижилась в кинематографе Страны Советов, раз по-настоящему не просияли в ней имена таких ослепительных красавиц-актрис, как, например, Нонна Терентьева, Татьяна Веденеева, Ия Нинидзе (еще в детском возрасте дебютировавшая в «Не горюй!») и Ада Шереметьева (сыгравшая в «Пути к причалу»). Нине Масловой повезло даже больше, чем названным артисткам, — она все-таки снялась сразу в трех нетленных хитах на все времена.
В общем, найти на роль красотку было сравнительно нетрудно — совсем не обязательно приходилось приглашать ее из-за рубежа, как Рязанов Барбару Брыльску. Впрочем, Георгий Николаевич в этом плане недалеко ушел от Эльдара Александровича — режиссер всерьез подумывал над тем, чтобы отдать роль Афони Даниелю Ольбрыхскому. Получилось бы совсем забавно — главные роли сразу в двух ключевых советских фильмах середины 1970-х сыграли бы поляки.
На Афоню, к слову, были пробы не менее многочисленные, чем на Надю Шевелеву из «Иронии судьбы»: сантехником Борщовым могли стать Георгий Бурков, Николай Караченцов, Владимир Меньшов, Владимир Носик, Виктор Проскурин, Борис Щербаков… Хорошие шансы были у Владимира Высоцкого. Данелия вспоминал: «Кто-то донес Высоцкому, что мы обсуждаем его кандидатуру, и он заходил к нам в группу под разными предлогами. Но Володя — сильная личность, и ему зрители не простили бы того, что натворил Афоня, которого несет, куда ветер дует. Вот Куравлев добился благосклонности зрителей. Леонид ведь тоже не Афоня в нашем представлении. Он был героем из фильма “Живет такой парень”, а потом Айсманом из “Семнадцати мгновений весны”. И везде убедителен».
Александр Бородянский, описывая похождения своего Борщова, представлял себе его в виде молодого Юрия Никулина. Что ж, если в 1970-х чья-то популярность и могла соперничать с никулинской в 1960-х, так именно куравлев-ская. У них даже амплуа было схожим — эксцентрическое простодушие: недаром обоих обожал снимать мастер комедийного гротеска Леонид Гайдай.
Думается, именно из-за репутации сугубо комедийного актера имя Куравлева незаслуженно осталось в тени многих его коллег-современников. Когда сегодня вспоминают самых любимых лицедеев из нашего славного кинопрошлого, имя Леонида Вячеславовича отчего-то возникает среди них далеко не сразу. Миронов, Папанов, Даль, Янковский, Филатов — это вроде как первый ряд, белая кость отечественного актерства, а Куравлев будто бы и второстепенен. На деле Леонид просто был на экране удивительно свойским парнем. Отсюда и название фильма, принесшего ему первый всесоюзный успех, — «Живет такой парень», режиссерский дебют Василия Шукшина.
К тому же какой-либо трагичности в Леониде Вячеславовиче отродясь не было. Умереть в расцвете лет — это тоже признак изощренного артистизма, а чрезмерное эстетство — не про Куравлева. Не обладая гениальностью и острохарактерной внешностью Евгения Леонова, Куравлев всегда был в нашем кино его ближайшим аналогом. Именно в «Афоне» они единственный раз (не считая разве что сугубо кратких совместных появлений в «Уроке литературы» и «Гори, гори моя звезда») сыграли в тандеме — и более жизненного, правдивого, взятого из самой гущи советской действительности дуэта трудно и припомнить в нашем кинематографе, привыкшем к сглаживанию острых углов.
Жизненность, правдивость «Афони» как фильма и Афони как героя была прекрасно видна в 1970-е — и осталась стопроцентно узнаваемой и сегодня. «Афоня Борщов был из них — горьких вымогателей-кусочников, праведно бичуемых бескомпромиссным “Крокодилом”, — пишет Денис Горелов. — Менял финскую мойку на ржавую раковину, плевал на потопы в нерабочее время, соображал на троих да еще метил в Афанасии Николаевичи — чтоб с учениками-практикантами, чтоб дома семеро по лавкам, жена с косой да было б кому сказать: “Учите уроки, дети. Без образования-то счас худо”».
Все это с такой же виртуозной натуралистичностью сыграли бы молодой Никулин, молодой Леонов… а больше, право, и представить некого.
В смысле кастинга на второстепенные роли проще всего было как раз с Евгением Леоновым, без которого Данелия не обходился и которого заочно утвердил на штукатура Колю еще при первом ознакомлении со сценарием Бородянского.
Леонову его новый герой не нравился ни по-человечески, ни по-актерски: мол, что тут играть? Но в заключительной сцене обрадованный Евгений Павлович нашел для Коли удачный штрих, который поначалу не заметил даже сам Данелия, — да и многие зрители, вероятно, не замечают.
«На репетиции Леонов вынул из кармана бумажку с телефоном, и из нее на стол случайно выпало несколько монет. Он убрал монетки и записку в карман и сказал:
— Смотри.
Он снова достал бумажку из кармана, из нее снова высыпались монетки. Он снова аккуратно их собрал и положил в карман.
— Понял? — спросил он меня.
— Что?
— Какой говнюк твой штукатур! Две недели прожил у человека, пил, ел, а самому жалко три гроша оставить!
Женя всегда искал в своих героях отрицательные черты — считал, что так образ объемнее».
На роль окончательно пропащего Афониного друга-алкоголика Федула Бородянский уговорил взять того самого Борислава Брондукова, перед которым сценаристу было неловко. Данелия согласился — и не пожалел. Сразу разглядев изрядные комедийные способности Брондукова, режиссер пришел в восторг — и внушительно расширил роль Федула, дав украинскому актеру возможность проявить себя по максимуму, чем тот с блеском и воспользовался. «Афоня» позволил Бориславу войти в первый ряд кинокомиков 1970—1980-х годов. О многом говорит тот факт, что Брондуков стал одним из очень немногих актеров (наряду, например, с Евгением Леоновым и Юрием Яковлевым), которые снимались у всех трех столпов советской кинокомедии — Данелии, Гайдая и Рязанова.
Не забыл Данелия и о Савелии Крамарове, взяв его на роль Егозы — Афониного друга детства, с которым они рассекают на тракторе по Борщовке и горланят песню «В темном лесе».
С кастингом на неглавные роли Данелия никогда не заморачивался, приглашая сыграть маленькие, но сочные эпизоды, как правило, своих любимых, испытанных, колоритных артистов. Не то с главными героями, особенно молодыми. Здесь Данелия мог быть въедливым и придирчивым отборщиком, но как только находил нужный ему типаж, вцеплялся в него мертвой хваткой.
Так, юную Катю Снегиреву помимо Симоновой могли воплотить Елена Прудникова или Анна Каменкова. Но у Данелии после первой же встречи с Евгенией не оставалось сомнений: только Симонова! Дело осложнилось тем, что за день до предложения подписать договор на «Афоню» Симонова уже подписалась на участие в фильме Вениамина Дормана «Пропавшая экспедиция», каковой предстояло снимать в Свердловской области. Усилиями пробивного директора данелиевской картины Александра Яблочкина актрису удалось на три дня вырвать с Урала в Ярославль, где ставился «Афоня», — и заснять все сцены с Катей. Данелия ликовал.
Изначально сценарий «Афони» имел грустную, если не сказать душераздирающую, концовку: все заканчивалось на том, как герой садился в маленьком аэропорту на первый попавшийся рейс — и улетал в никуда, сбегая не от милиции, но от себя, что в каком-то смысле даже и пострашнее.
Ознакомившаяся со сценарием Виктория Токарева сказала Данелии, что в финал обязательно надо ввести Катю Снегиреву, иначе это будет безысходнейший из его фильмов и рядовой зритель никогда этого не поймет и не одобрит. Данелия призадумался. Позицию Бородянского он знал — тот настаивал как раз на безысходном финале, однозначном «анхеппи-энде». Георгий Николаевич решил поинтересоваться мнением и Леонида Куравлева.
— Ни в коем случае не надо счастливого финала! — горячо и убежденно отвечал артист. — Афоня ничем не заслужил ни такого конца, ни такой Кати!
Данелия, однако, и в жизни, и в творчестве нередко поступал согласно правилу «Послушай женщину — и сделай… как она скажет». Чаще всего срабатывало — сработало и в этот раз. Да и что бы это был за фильм Данелии, если б в конце его черной дырой зияла безнадежность? Не говоря уже о том, что ни один русский зритель в здравом уме не пожелает никакого наказания Афоне Борщову, тем более имеющему облик всенародно л