Я сижу за машинкой и стучу как дятел. Резо Габриадзе меня не ценит, и все, что я предлагаю, ему не нравится. Он говорит так: “Это журнал ‘Юнóсть’ ”, делая ударение на букве “о”. Журнал “Юность” для Резо — это беспомощность и соцреализм. Я понимала, что Резо ревнует. Он не хотел делить славу на троих. Он хотел на двоих. Имел право. Я терпела».
В целом по «Мимино», как, пожалуй, ни по какому данелиевскому фильму, заметно, кто из соавторов за что отвечал. Начало про высокогорную деревушку — это, конечно, Габриадзе. Вся линия с Ларисой Ивановной — Токарева. Сам Данелия особенно чувствуется в гостиничных, судебных и заграничных сценах.
В прочих эпизодах вклад каждого из сценаристов, вероятно, присутствует в равных пропорциях, как, например, в этой издевательской пародии на обожаемое советским народом индийское кино (сцена из несуществующего болливудского фильма «Разбитое сердце», который крутит в своей деревне Мимино):
«Под пальмой стоял стол с золотыми ножками. На нем — рулетка. К рулетке подошел молодой человек прекрасной наружности, достал из портфеля толстую пачку денег и положил перед крупье — толстым человеком в голубом фраке и красной феске.
— Салям алейкум, — сказал он.
— Ты Али, сын бедняка Рустама, который влюбился в Сорею, дочь богача Максуда, и бросил родной дом и невесту? — спросил крупье.
— Да, я тот Али, который умирал от жажды в африканской пустыне, который перенес лихорадку в джунглях Бразилии. Я тот Али, который заживо гнил в соляных копях Борнео. Здесь все, что я заработал. Я ставлю на число “13” и отдаю себя в руки Всевышнего!
Подошла мулатка с подносом. Раздалась тихая сладкая мелодия, и девушка исполнила танец живота.
Молодой человек простер руки к небу.
Шарик остановился перед цифрой “13”.
Под открытым небом была натянута простыня. Шло кино. На лавочках сидели дети, старики и старухи, собаки и куры. Показывал и переводил с русского на грузинский Валико. Переводил страстно. Почти пел. Лали стояла в стороне, возле дерева. Смотрела то на Валико, то на экран.
В изумрудном зале дворца стояли аристократы. Молодой человек подошел к старику в желтых шальварах и поставил перед ним четыре чемодана.
— Здесь миллиард, — сказал он и посмотрел на рыжую черноокую красавицу Сорею.
Сорея улыбнулась ему, сверкнув золотыми зубами.
— Вы человек не нашего круга, — сказал старик.
Молодой человек со слезами на глазах посмотрел на Сорею, достал из кармана пистолет и выстрелил себе в висок.
— Прощай, Сорея, — прошептал он и упал на мраморный пол.
— Вай! — выдохнули зрители.
Симпатичный человек в черном смокинге склонился над несчастным:
— Я выдающийся врач. Я могу вас вырвать из когтей смерти.
Умирающий открыл прекрасные глаза и прошептал:
— Кувшин можно склеить — разбитое сердце никогда.
Валико выключил проектор, смахнул слезу и объявил:
— Все! Кино кончилось!
Зрители не расходились. Сидели ошеломленные зрелищем, шмыгали носами.
От дерева отделилась Лали.
— Дети, — сказала она официальным тоном. — Завтра после уроков мы обсудим этот фильм. Прошу всех подготовиться. Тема: “Любовь и дружба в капиталистическом обществе”».
Как помнится по самому фильму «Мимино», этого «официального» окончания сцены в нем нет, что и немудрено: при произнесении в кадре подобных речей «красивая и добродетельная девушка» Лали, пожалуй, стала бы неотличима от управдомши Плющ из гайдаевской «Бриллиантовой руки».
Не попало в картину и кое-что из «московских» сценарных эпизодов:
«Огромный новенький ЗИЛ-131, выкрашенный оранжевым, остановился возле гостиницы “Олень”. Из него с вещами вылезли Валико и Хачикян.
— Ни двухместного, ни одноместного — ничего нет! — объяснила администратор гостиницы.
— А для них есть? — спросил Хачикян, указывая в сторону длинного стола, где группа молодых скромных ребят заполняла листки.
— Это спортсмены.
— Знаем, какие спортсмены, — улыбнулся Валико. — Десять минут назад я тоже был эндокринологом.
— Не знаю, кем вы были, но этот парень, — администратор показала на одного из ребят, — только что перепрыгнул через все эти чемоданы.
— Через эти? — переспросил Валико. — А если и я перепрыгну?
— Значит, и вы — спортсмен.
— Эти? — Валико показал на длинную вереницу чемоданов.
— Эти.
— Не надо, Валик-джан, — попросил Хачикян.
Но Валико разбежался и прыгнул. Зацепился ногой за пятый чемодан и рухнул лицом на каменный пол».
Вероятно, это падение вызывало бы неминуемый хохот в зале — но Данелия менее всего работал на подобный эффект. Возможно, режиссер не хотел дискредитировать сурового и гордого Валико столь унизительным трюком; однако в фильме есть кадр, где Мимино неловко поскальзывается и падает на катке (незапланированная осечка Кикабидзе?) на Чистых прудах.
Подверглись монтажному сокращению также и зарубежные сцены — как водится, высмеивающие «их» невежество и «их» нравы.
Их невежество:
«Такси мчалось по автостраде мимо гигантских щитов рекламы.
— Кувейт? — спросил водитель, взглянув на Валико.
— Нет. Грузин.
— Не понимаю.
— Кавказ.
Водитель не знал. Тогда Валико достал из кармана матрешку и дал ему.
— А… Рашен, — догадался водитель».
Их нравы:
«— Мистер, вы не хотели бы подписать это? — К Валико подошел нечесаный парень в хламиде и протянул ему какой-то листок. Валико похлопал себя ладонью по рту, по ушам и помахал рукой, изображая глухонемого.
— Мммм… мм… — промычал он.
Парень вздохнул, свернул в сторону. К его спине был прикреплен транспарант, где на трех языках — немецком, английском и французском — было написано: “Боритесь за однополую любовь!”».
Всего этого добра про западную безнравственность было полным-полно в любом другом советском фильме с наличием сцен из заграничной жизни — Данелии куда интереснее представлялась задача именно на этом (традиционно сатирическом) материале выжать зрительскую слезу — см. пронзительную сцену про случайный звонок Валико в Тель-Авив. Даже не будем приводить здесь ее сценарную запись — на бумаге она не производит и сотой доли того эффекта, что на пленке.
Сценарий был написан в рекордные (для перфекциониста Данелии — просто в феноменально сжатые!) сроки. Поскольку «Неромантичный человек» уже был одобрен в Госкино и для его съемок была собрана группа, Данелии с законченным сценарием «Ничего особенного» осталось лишь прийти на подготовленную почву — и без всяких проволочек приступить к работе.
Художником картины в третий и последний раз у Данелии стал Борис Немечек, а оператором в первый и единственный — Анатолий Петрицкий. После работы над «Войной и миром» Сергея Бондарчука Петрицкий, казалось, мог быть нарасхват, однако снимал отчего-то довольно редко. И именно «Мимино» среди немногочисленных своих фильмов Петрицкий всегда называл самым любимым.
Первую треть будущей картины снимали в высокогорной деревне Омало, что в Тушетии — наиболее труднодоступной части Грузии.
Эскиз к фильму «Мимино». Художник Г. Н. Данелия. Около 1978 г.
Данелия не упустил возможности поюморить уже на уровне кастинга, как в «Не горюй!», где грузина-патриота изобразил Сергей Филиппов. В «Мимино» гордым горцем стал комик новых времен, самим же Данелией в этом качестве и утвержденный, — Борислав Брондуков. К сожалению, от эпизода с его участием в фильме остались лишь крохи, но мы можем представить себе по сценарию, как потешен был Брондуков в образе знающего себе цену Петре:
«Неподалеку от сарая под навесом стояли весы. На весах — влажные мешки с сыром.
— Кто летит? — спросил Валико, подходя.
— Все, — коротко ответил старший по возрасту.
— Прошу на весы, — пригласил Валико.
Горцы с неторопливым достоинством выстроились на весах и теперь смотрели на Валико значительно, как с семейной фотографии.
— Двадцать килограмм лишних, — сказал Валико, взглянув на шкалу.
— А что делать? — спросил старший.
— Вы на какой базар хотите: туда или туда? — Валико показал сначала пальцем вниз, под гору, а потом поднял палец в небо.
Горцы посовещались, и старший решил:
— Петре останется.
Валико посмотрел на маленького тощего Петре, прикинул его вес.
— Грузите! — разрешил он. Горцы подхватили мешки.
— На сиденье не кладите! — велел Валико. — А то весь салон провоняли своим сыром.
Валико залез в кабину, выглянул.
Петре стоял в стороне и грустно смотрел на отъезжающих. Он собрался в город и был во всем парадном: в каракулевой папахе, новом ватнике, в галифе и новых калошах на шерстяные носки.
— Что смотришь? Это тебе не осел. Это авиация. Грузоподъемность ограниченна! — закричал на него Валико.
Петре не шелохнулся.
— Тьфу! — плюнул Валико. — Залезай!
Петре неторопливо, с достоинством зашагал к вертолету. На ходу он достал пачку “Примы”, закурил.
— Эй! Не кури! Взорвемся! — заорал Валико.
Петре остановился, подумал. Потом повернулся и пошел от вертолета.
— Эй! Ты куда? — крикнул Валико.
— А! Иди ты! — Петре был человек гордый».
«Насколько долго пишется сценарий, настолько быстро, даже стремительно Данелия снимает, — свидетельствовал Реваз Габриадзе. — Дублей почти не бывает, актерских проб мало. Он знает, кто должен играть в его фильме. Он всегда остается верным “своим актерам”». Учитывая, что в данном случае и сценарий был написан стремительно, стоит признать «Мимино» самым оперативным данелиев-ским детищем. При этом в число наилучших работ режиссера этот фильм войдет при любом, самом суровом отборе.
«Мне хотелось снять сказку, вернее, полусказку… — говорил о «Мимино» Данелия. — Я вообще никогда не пытался изображать “жизнь как она есть”. Старался отбирать то, что мне надо».
«Когда мы приступали к съемкам фильма “Мимино”, — вспоминал Кикабидзе, — Данелия сказал, что он хочет сделать ленту, которая своим внутренним пафосом напоминала бы знаменитый роман Ремарка “Три товарища”. Я был знаком со сценарием, и это сравнение показалось мне несколько натянутым. Но вот теперь, думая о законченной картине, я понимаю, что в ней действительно царит атмосфера бескорыстного человеческого братства, так поразительно воссозданная в книге писателя». (На наш же взгляд, фильм «Мимино», несомненно, более совершенное произведение, чем роман «Три товарища» — к сегодняшнему дню изрядно устаревший, с избытком «литературщины».)