В чем-то схожую задачу Гия Данелия поставил и перед Гией Канчели, потребовав от него написать для фильма песню в духе знаменитой «Yesterday» Джона Леннона и Пола Маккартни (правда, ориентировав композитора не на каноническое ее исполнение группой «Битлз», а на версию соул-певца Рэя Чарльза, чья манера куда ближе к кикабидзевской). Конечно, в безупречно шлягерной «Чито-грито», в итоге написанной Канчели для «Мимино», влияние «Yesterday» не прослеживается совсем, но зато кое-что схожее с ней можно уловить в другой, куда менее известной песне, звучащей в самых-самых первых кадрах фильма — тех, где перечисляются участники съемочной группы («Приходит день, уходит день — один из тыщи…»).
«Мимино» заведомо писался на Вахтанга Кикабидзе, но чуть ли не в большей степени стал триумфом для Фрунзика Мкртчяна, роль которого была придумана далеко не сразу (сперва соавторы планировали поселить в номер Валико русского эндокринолога, которого должен был сыграть Евгений Леонов).
Сцена с показаниями мкртчяновского Хачикяна на суде — одна из смешнейших в творчестве Данелии. Вообще «Мимино» (как и почти все другие данелиевские фильмы) состоит из очень коротких сценок — лишь суд и написан, и показан непривычно подробно, но это того стоило, учитывая, кто именно и как солирует в кадре:
«— Что вы можете рассказать по поводу данного инцидента?
— Все могу рассказать. Этот… — Хачикян ткнул пальцем в Папишвили.
— Потерпевший, — подсказала судья.
— Да, потерпевший… открыл нам дверь, а Валико-джан…
— Обвиняемый…
— А обвиняемый ему говорит: “Здравствуй, дорогой”. А этот потерпевший говорит: “Извини, я в туалет схожу”. А она, — Хачикян показал пальцем на Тосю, — начал кричать: “Милиция, милиция!..”
— Значит, вы утверждаете, что обвиняемый не наносил побоев потерпевшему? — спросил прокурор.
— Конечно, не наносил. Пальцем не тронул, клянусь Альбертиком! Потерпевший заперся в уборной, а обвиняемый не смог дверь сломать.
— Значит, дверь он ломал?
— Зачем — ломал?
— Вы сами только что сказали…
— Слушай, дорогой, я русский язык плохо знаю. Просто постучался и сказал, что тоже хочет… Слушай, такие вопросы задаете, что даже отвечать неудобно.
— Ну а люстру он разбил?
— Да. Зачем буду отрицать? Люстру мы разбили. Когда домой пошли, обвиняемый ее случайно покрышкой зацепил.
— У меня вопрос к свидетелю, — вмешалась адвокат. — Скажите — испытывал обвиняемый личную неприязнь к потерпевшему?
— Как не испытывал? Всегда говорил: “Такую личную неприязнь к потерпевшему испытываю — кушать не могу”.
— А вот обвиняемый утверждает, что он не был знаком с Папишвили, — сказал судья.
Хачикян посмотрел на Валико. Тот кивнул.
— Слушайте, откуда знаком? Я же говорю, потерпевший ушел в туалет, а обвиняемый мне сказал: “Рубик, кто это такой? Я его первый раз вижу…”
— Вы сказали, что обвиняемый разбил люстру покрышкой. Как она там оказалась? — спросил прокурор.
— Не разбил, а случайно зацепил.
— Хорошо, предположим… Ответьте на вопрос.
— Мы ему принесли. У него покрышки совсем лысые. Очень опасно ездить. Любители чем думают — не знаю. Всегда аварию делают эти “Жигули”. Прямо смотреть на них противно. Под ногами крутятся, крутятся…
— У нас не “Жигули”, — крикнула Тося. — У нас “Волга”. Врет он все!
— Слушай, не мешай, — рассердился на Тосю Хачикян. — Я тебе не мешал, теперь ты помолчи!
Судья постучала карандашом по графину.
— Чья это покрышка? — спросил прокурор.
— Моя. Я Сурику купил. А у Валик-джан деньги кончились, я хотел продать… чтобы ему одолжить…
— Что же он в Москву без денег приехал?
— Почему без денег? В ресторане туда-сюда закусил, выпил — и кончились».
Мкртчян дополнительно усилил потешность всех хачи-кяновских реплик своим неповторимым произношением и интонированием. Фразу про туалет он произносит в кадре так: «Он постучал в дверь и сказал: тоже хочет. Такие вопросы задаете, что неудобно отвечать… Даже». Вот это неуместно поставленное в конец, добавленное после паузы «даже» как раз и производит наиболее убойный эффект.
То же и в других случаях: «Когда он пошел в туалет, Валико мне спросил (Мкртчян резко переходит на неестественный, избыточно театральный пафос)'. “Слушай, говорит, кто он такой, этот потерпевший, куда он пошел?! Я его, говорит, первый раз вижу”». В общем, «Зал лег», как сказано в сценарии «Афоня».
Многие реплики Хачикяна из других сцен Мкртчян и вовсе придумал лично: «Я сейчас там так хохотался», «Мой знакомый друг», «Я вам один умный вещь скажу — вы только не обижайтесь», «А ты что на меня сердился?! А я на тебя в три раза больше сердился!», «Вы почему кефир не кушаете? Что — не любите?», «Я так думаю», «Когда мне будет приятно, я так довезу, что тебе тоже будет приятно»… Даже значащуюся в сценарии фразу «Ты и она — не две пары сапогов» Фрунзик переделал в еще более смешное «Ты и она — не две пары в сапоге».
Вклад Мкртчяна проявился и в том, что он добавил ко многим репликам своего героя вопросительное «А?» («Это ведь только русские так говорят?» — допытывался актер у съемочной группы): «Представляете, а?»; Слушай, девушка, я тебе сказал, что я эндокринолог? Говорил, а?»; Как вы думаете, если покрасить зеленого цвета, будет держаться, а?».
Потерпевшего Нугзара Папишвили сыграл Арчил Гомиашвили — Остап Бендер из гайдаевских «12 стульев». В отличие от великого комбинатора, ничего «крылатого» герой Гомиашвили в «Мимино» не произносит, однако эпизодический подельник Папишвили радует фразочкой, отсылающей к «Джентльменам удачи»: «Я сам не знал, Нугзар. Клянусь честью… Ну падла буду!»
Стюардессу Ларису Ивановну — главную женскую роль, хотя формально имеющую всего около минуты экранного времени, сыграла Елена Проклова (Данелия выбирал между нею и Ларисой Удовиченко).
Замененный Мкртчяном Евгений Леонов исполнил крохотную, но трогательную роль мнимого сослуживца погибшего на фронте отца Валико.
А когда в сценарии возник молодой человек в наручниках, к которому Хачикян обращается так: «У тебя глаза хорошие, сразу видно — хороший человек», — то сценаристы в один голос воскликнули: «Это будет Крамаров!» Что и оказалось исполнено.
И, наконец, как вишенка на торте — «настоящий» Хачикян в исполнении лжеармянина Леонида Куравлева, который на всамделишном армянском выговаривает персонажу Мкртчяна: «Такие, как вы, позорят республику. Хачикян — это я».
На худсовете «Мосфильма» к этому очередному беспроигрышному эпизоду сочли нужным придраться:
«…представляется не особенно удачной сцена прихода настоящего Хачикяна в гостиницу “Россия”. Она выбивается из стилистики представленного группой материала, могла бы быть более интересной и содержательной.
Художественный совет считает необходимым переснять эту сцену».
Что ж, этим замечанием худсовет лишь выказал полное непонимание стилистики Данелии, ненавидевшего что-либо затягивать в кадре, не допускавшего ни малейшего разжевывания в угоду зрителям-тугодумам.
Однако в целом к «Мимино» на студии не придирались. 31 августа 1977 года Георгий Николаевич произнес на художественном совете следующее: «…иногда фильмы появляются спонтанно. А если ждать, пока появится стоящий сценарий, тогда до конца жизни, может, ничего не придется снимать.
Я хочу в данном случае поблагодарить студию, потому что меня запустили по заявке, и заявка была совсем на другой сценарий. Все это стоило большого физического труда и нервов».
Однако куда бóльших нервов стоил Данелии проходивший летом того же 1977 года X Московский международный кинофестиваль. «Мимино» отобрали для участия в конкурсе, после чего министр кинематографии Филипп Ермаш лично потребовал от режиссера вырезать ценнейший для авторов эпизод разговора с Тель-Авивом под тем предлогом, что «нет у нас с Израилем дипломатических отношений, и не будем мы на наш международный фестиваль с еврейской темой вылезать».
После безрезультатных переговоров и угроз снять свою фамилию с титров Данелия предложил Ермашу единственный компромиссный вариант, на который мог согласиться: на фестивале фильм демонстрируется без Тель-Авива, в прокат выходит целиком. Министр не возражал.
«Мимино» получил на ММ КФ главный приз (один из трех), однако фестивальная демонстрация неполной копии омрачила Данелии всю радость от этой победы.
Маленькое продолжение «тель-авивского» эпизода в картину так и не вернулось, оставшись лишь в сценарии:
«Кукуш напяливал кепку на очередного клиента, когда из мясного магазина напротив выбежал Анзор и заорал на всю площадь:
— Кукуш! Иди к телефону. Международный. Исхак из Израиля звонит!
— Кто? — не понял Кукуш.
— Исхак из Израиля!
— Нету меня, нету! — перепугался Кукуш. — Переучет!» В целом «Мимино» был принят прекрасно всеми. Уже предварительное «Заключение творческого объединения комедийных и музыкальных фильмов киностудии “Мосфильм” по художественному цветному комедийному фильму “Мимино”» гласило:
«25 июня 1977 года Художественный совет объединения просмотрел на I-ой пленке кинокартину “Мимино” (“Ничего особенного”).
Художественный совет считает, что тонкая, изобретательная режиссура, интересное изобразительное решение (оператор-постановщик А. Петрицкий, художники-постановщики Б. Немечек и Э. Немечек), яркая игра прекрасного актерского ансамбля (В. Кикабидзе, Ф. Мкртчян, Е. Леонов и др.), выразительная музыка (композитор Г. Канчели) позволили съемочной группе создать на основе интересного киносценария яркий и значительный комедийный фильм.
Отмечая высокие идейно-художественные достоинства фильма “Мимино” (“Ничего особенного”), объединение рекомендует принять его.
И. о. художественного руководителя объединения
«Поэтика этой ленты, пожалуй, скорее сродни поэтике стихотворного произведения, нежели прозаического. Фабула явно ослаблена и не в смысле остроты — с этой стороны как раз все в порядке: она остра и динамична, насыщена событиями, поворотами. Впечатление ослабленности интриги возникает оттого, что события не поставлены в жесткую причинно-следственную связь, не вытекают друг из друга с железной необходимостью, поэтому картина легко может быть рассечена на микроэпизоды, самостоятельность которых, впрочем, относительна. Они имеют отношение не столько к истории жизни героя, сколько к истории лирической темы. Именно с этой стороны открывается логика событийной череды: подчеркнутый прозаизм взлетов и посадок в горах. Привидевшаяся в романтической дымке сверхзвуковая птица с надломленным клювом, большой город, в котором герой устанавливает контакты, чужой город, который оказывается включенным в систему связи героя со всем миром и родным домом. И снова парение над родными горами, но теперь прозаической реальности сообщена поэтическая окраска. Это знак того, что пришло осознание смысла и цели повседневного будничного быта», — писал о фильме в советское время Юрий Богомолов.