— Ты лучше сюда посмотри, мой друг.
Он снял крышку балалайки, залез внутрь и достал оттуда туго перевязанную бечевкой пачку долларов.
— Совместное предприятие: балалайка советская, доллары мои!
Мераб смотрел на зеленую пачку, открыв рот.
— Ну что? Едем на Гавайи? — Борис был явно доволен произведенным эффектом.
— А ты разве не в Израиль? — удивился Мераб.
— Я? К иудеям? Побойся Бога! Что я там забыл? Я потомственный дворянин. Племянник графа Юсупова. Справку показать?»
Пристрастие к эффектным жестам, бравирование своим происхождением, холерическая неусидчивость и предприимчивость: чем Борис Чиж — не Бендер?
Именно за счет этого персонажа первая половина «Паспорта» выглядит отменной комедией — одной из веселейших в творчестве Данелии.
«Мераб дремал, сидя у окна. На табло зажглась надпись: “Не курить. Пристегнуть ремни”. Самолет со стуком выпустил шасси.
Сверху спустилась рука и надела ему на голову “ермолку”.
— На! С тебя семь шекелей. — Боря опустился в соседнее кресло. Его голову украшала такая же шапочка. Мераб снял ермолку и стал рассматривать.
— Да, пока не забыл. Я тут с одним малым договорился. Он тебе бесплатно обрезание сделает, — с сердечным видом сказал Борис.
— Отстань!
— Тихо, кацо, не дергайся. Ты теперь еще одну границу нарушил. Усек? Надень шапочку и будь примерным иудеем.
Мераб посмотрел на ермолку, тяжело вздохнул и надел ее себе на макушку. Сзади в щель между креслами высунулся бородатый мужчина:
— Я извиняюсь, а эти шапочки они всем дают?
— Нет, только партийным, — отвечает Мераб».
(В фильме последняя реплика передана Борису как более органичная именно для этого, наиболее остроумного в картине персонажа.)
Конечно, презабавные сценки и диалоги там будут и потом:
«Мама закричала вслед Мерабу:
— Товарищ шпион! Вам из Грузии звонили, просили, как появитесь, срочно на работу позвонить.
Мераб повернулся обратно к дому.
— Нет, нет, только не от нас, — категорически заявила мама. — Изя будет сердиться. Идите к советским консулам. Они вас как шпиона обязаны соединить бесплатно».
Но чем ближе к заключительным сценам фильма, тем «Паспорт» становится все горше и трагичнее. Печально даже завершение сюжетной линии с Семеном Клайном, который поначалу казался персонажем скорее комическим. Эта роль писалась на Евгения Леонова, но он пережил сердечный приступ — и врачи настрого запретили ему лететь в жаркий Израиль. Клайна превосходно сыграл Армен Джигарханян.
В сценарии присутствовала также отчетливая романтическая линия, чего в данелневских фильмах толком не было со времен «Мимино». Здесь главный лирический женский образ (главный комический — ершистую и напористую жену Якоба Ингу — воплотила Наталья Гундарева) — это американская журналистка Джейн, делающая репортажи для журнала «Америка» и для радиостанции «Голос Америки».
«Джейн шла мимо разноцветных ящиков.
— Джейн…
Джейн остановилась. Мераб подошел к ней. Некоторое время смотрели друг другу в глаза.
— Что? — спросила Джейн.
— Вы мне снились.
Джейн улыбнулась:
— В офицерской форме? С погонами?
— Нет, в белом платье…
— Правда?
— На этот раз правда.
И он привлек ее к себе. И в этот момент из холодильника разлились громкие звуки аккордеона. Джейн вздрогнула и отстранилась от Мераба. Тот тяжело вздохнул.
— Синенький скромный платочек! — запел Сеня басом из холодильника.
— Вы идите к нему, а то он напьется, — сказала Джейн и пошла.
Возле калитки Джейн обернулась и помахала ему рукой. Она стояла на фоне заходящего солнца, удивительно красивая и нереальная. Похожая на волшебный сон, который может присниться один раз в жизни».
Именно этой сцены в фильме, однако, нет — может быть, потому что сыгравшая Джейн израильская актриса Шэрон Брэндон не очень-то похожа на «волшебный сон».
Что касается юмора, то в заключительных сценах картины его уже допустимо назвать черным:
«По тюремному коридору в сопровождении надзирателя шел обросший, похудевший, прихрамывающий на одну ногу, Мераб. Навстречу ему провели какого-то курчавого марокканского еврея с ермолкой на голове.
Мераб посмотрел ему вслед, вытащил из кармана ермолку и тоже напялил на макушку.
Надзиратель открыл дверь камеры и впустил его внутрь.
По камере из угла в угол расхаживал мужчина с черными взлохмаченными волосами и диким взглядом.
— Шалом! — поздоровался Мераб.
Мужчина посмотрел на него волком и снова зашагал по камере.
— Завтрак уже был? А то меня в госпитале не покормили. — Мераб был настроен доброжелательно.
Тот опять ничего не ответил.
— А тут наша еврейская еда? — попытался разговорить его Мераб.
Сокамерник возвел глаза к небу.
— Да простит меня Аллах!
Он кинулся на Мераба, схватил его за горло, повалил на пол и начал душить.
Дверь распахнулась. В камеру вбежали двое надзирателей.
Надзиратели провели Мераба по коридору, открыли дверь и втолкнули в другую камеру.
Наученный горьким опытом, Мераб спрятал ермолку в карман.
В камере двое курчавых парней играли на полу в кости. На нарах, отвернувшись к стене, лежал здоровенный детина.
— Салям-алейкум, — поздоровался Мераб.
Детина повернул голову.
— Что?
— Аллах акбар, — сказал Мераб.
— Понятно. — Детина слез с нар и встал во весь свой огромный рост. На его груди сверкала шестиконечная звезда Давида».
Наверное, именно некоторая безысходность, ощущаемая в иных сценах, привела к тому, что «Паспорт» отнюдь не стал таким же любимым в народе фильмом Данелии, как большинство предыдущих его творений (исключая прежде всего еще более меланхолическую картину «Слезы капали»).
В «Паспорте» ощутимо и влияние перестройки, режиссерское желание соответствовать духу времени. Однако для Данелии, в отличие от большинства его коллег, это влияние не стало тлетворным, а обращение к злободневности не повредило художественности. «Паспорт» — тот редкий фильм последних лет существования СССР, который вовсе не воспринимается как мрачная весточка из времен, когда страна и отечественное искусство пребывали в глубоком кризисе. В год, когда Эльдар Рязанов снимал угнетающие «Небеса обетованные», а Никите Михалкову впервые серьезно изменил вкус в его опусе «Урга. Территория любви», Данелия выдал еще одно свое прекрасное произведение. Положим, не абсолютный шедевр, но уж точно добротное кино, к которому невозможно придраться ни в одном отношении. Перестроечные ленты уровня «Паспорта» были на вес золота — тем ценнее их место в истории и в сознании современного ценителя киноискусства.
Афиша советско-французского фильма Георгия Данелии «Паспорт» (1991)
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯДЕВЯНОСТЫЕ И ДАЛЬШЕ
Глава пятнадцатая«СОВРЕМЕННОСТЬ РЕШИЛИ ПОКАЗЫВАТЬ ГРОТЕСКНО…»
«Современность решили показывать гротескно. Но действительность обгоняла нас. И то, что вчера казалось перебором, сегодня становилось реальностью».
Вырванная из контекста, эта цитата Данелии даже знатоку его творчества не сразу даст понять, что речь идет о фильме «Настя» — том самом, который на первый взгляд выглядит самым сказочным, наивным и асоциальным творением режиссера. В действительности все, разумеется, отнюдь не так просто, как и с любой данелиевской работой.
История снятой в начале 1990-х «Насти» чем-то напоминает историю снятой в начале 1960-х «Я шагаю по Москве». Тогда, на пике «оттепели», все уважающие себя режиссеры стремились делать серьезное, правдивое, подчас суровое кино. Данелия пошел против течения, поставив жизнерадостную лирическую комедию по самому в хорошем смысле легковесному сценарию Шпаликова.
Теперь, на заре российского капитализма, дорвавшиеся до свободы киношники продолжали снимать в основном «чернуху», тем паче, что окружающая действительность давала в разы меньше поводов для оптимизма, чем во все предыдущие послевоенные годы. Осознанно намереваясь противопоставить что-нибудь этой эстетике беспросветности, Данелия вспомнил о читанной им когда-то в журнале «Звезда» повести Александра Володина «Происшествие, которого никто не заметил» (1966).
По преимуществу драматург, Володин прекрасно работал и в прозаическом жанре, и «Происшествие…» — замечательное тому подтверждение.
Повесть изобилует точными лаконичными характеристиками («Катя немного старше Насти. Она из тех женщин, которые способны только на сильные чувства. И лицо ее невольно выражало эти чувства независимо от обстановки. Она могла быть веселой в больнице, угрюмой в цирке») и убедительным психологизмом («Она долго шлялась по улицам с веселыми и смешными мыслями в голове. Перемена, которая с нею произошла, открыла перед ней немалые возможности. Одно то, что она сумела так взволновать Якова Алексеевича, уж он запомнит ее надолго… А что еще предстоит ей? Какие приключения ей суждены? Каких людей ей доведется узнать?»).
Хороши и диалоги с их бытовой философией:
«— Одно только прошу тебя — не влюбляйся. Любовь — это помешательство. Только когда два помешательства пересекутся — тогда получается счастье. Но это редкость, об этом потом двести лет пишут книги».
«— Как она тебя любит, ты задумывался над этим? Стоишь ты этого? Слепой человек, тебе выигрыш достался сто тысяч! Ты привык, что тебя любят, и думаешь, так и надо. Но знай, если с Катей, не дай бог, что-нибудь случится, ты жить не сможешь, ты пропадешь, будешь день и ночь о ней вспоминать, день и ночь, и вся твоя работа к чертям полетит! А ты за кем-то бегаешь! Уйди ты от меня, чтобы я тебя не видела, беги за ней!»
Романтическое «Происшествие…» далеко не так приземленно и язвительно, как «Осенний марафон», но написано тем же скупым, остроумным и неотразимым слогом. Данелии, вероятно, захотелось еще раз перенести на экран это уникальное володинское видение.