Полотер. Нравятся девочки. А литература — это искусство. О чем рассказ-то?
Володя. Ну, в общем, о хороших людях…
Полотер. Мало. Писатель должен глубоко проникать в жизнь. Вот ты кто по профессии?
Коля. Он монтажник.
Полотер. Монтажник — то-то. А писатель — инженер человеческих душ. А ты, как я посмотрю, лакировщик, а? Конъюнктурщик ты!
Володя. Почему я конъюнктурщик? С чего вы взяли?
Полотер. Почему? Да потому что у литературы свои законы. Вот, например, висит на стене ружье охотничье — оно должно выстрелить.
Володя. Какое ружье? Нет там никакого ружья.
Коля. Это Чехов сказал, да?
Полотер. Чудак ты — ведь я же фигурально, к слову пришлось. Каждый индивид должен иметь свою правду характера. А у тебя? Правды характеров нету?
Володя. Я не знаю, может, у меня написано неважно и ружье не стреляет, но это все правда.
Полотер. Правда! А сути нету!
Володя. Какой сути?
Полотер. Основной сути. Ну, у тебя этого малого чужие люди в дом пускают, кормят, поят — и денег не берут. А суть? А суть — или деньги хотели содрать, или прикидывались.
Володя. Перед кем это они прикидывались?
Полотер. Да хотя бы перед малым этим. Или сами перед собой: о, какие мы хорошие, добрые! А за так никто ничего делать не будет. Прикидывались!
Володя. По-вашему выходит, что все такие сволочи?
Полотер. Люди. Недаром древние греки говорят: “Человеком правят три вещи — любовь, голод и страх смерти”, то есть — что? Эгоизм!
Володя. Я не знаю, что там говорят греки, но когда во время войны мы с сестренкой остались без родителей, нас взяла одна женщина. Чужая, незнакомая. Ей самой несладко жилось — она нас взяла и воспитала. Что ж, по-вашему, она прикидывалась? А люди, которые отдали жизнь за идею, за родину! Тоже прикидывались? А любовь?!
Полотер. Любовь… Эгоизм — и всё. Вот послушай. Была у меня любовь — любимая у меня была, женщина. Я ногу вывихнул, месяц не работал — она замуж вышла. За другого. О, сюжет! Что ж, думаешь, она меня любила?
Володя. Сомневаюсь.
Полотер. Правильно. Прикидывалась.
Коля. А теперь как? Нога не болит?
Полотер. Да нога-то в порядке… Или вот еще случай. К тете в Орел в прошлом году я ездил. Ну, приняли — пошел я в магазин, прилег на скамеечке вздремнуть, просыпаюсь: часов нет, пальто свистнули драповое. О, сюжет! Сюжет, да? Писатель должен глубоко проникать в жизнь! Я вот щас роман пишу…
Появляется писатель Воронов.
Полотер. Здрасте, Алексей Петрович!
Воронов. Да уж мы виделись сегодня.
Полотер. А я вот тут с молодежью беседую, пока полы сохнут.
Воронов. Ну здравствуйте, ребята! Воронов… Ермаков! Вот, Ермаков, какое у меня к тебе дело. Мы тут решили выпустить сборник молодых сибирских писателей. Я думаю, ты можешь помочь нам в этом деле. Ну ведь ты лучше знаешь своих ребят.
Володя. Я вообще-то не в курсе… А это кто?
Воронов. Полотер.
Коля. Умный очень.
Воронов. У, я сам боюсь его!
Полотер. Алексей Петрович! А я вашу повесть-то прочел!
Воронов. А, ну-ну?
Полотер. Откровенно, без обид?
Воронов. Откровенно.
Полотер. Талантливо. Но тоже нету.
Воронов. Чего нету?
Полотер. Правды характеров нету!»
Спасибо въедливым мосфильмовским редакторам — приведенная сценка появилась в фильме только благодаря им. После очередного разноса, которому подвергли сценарий на студии, Шпаликов с Данелией со злости решили вложить претензии редактуры в уста демагога-полотера. Начинающий же писатель Володя приводит аргументы, аналогичные тем, которыми пытались оправдаться сценарист и режиссер. А победила в этом споре художественная правда — характеров в том числе.
В советском прокате 1964 года «Я шагаю по Москве» посмотрели 20 миллионов человек. Немало, но на долю главных фильмов того же года («Живые и мертвые» Александра Столпера и «Государственный преступник» Николая Розанцева) пришлось вдвое большее число просмотров. Данелиевские шедевры вообще нередко потеснялись какими-то сиюминутными хитами, но время доказало, насколько прочны и долговечны были именно первые. Ни в 1963-м, ни в 1964 году в СССР не было снято фильма, который в наши дни был бы столь же любимым и популярным, как «Я шагаю по Москве».
И связано это, конечно, не только с гиперталантливой командой, работавшей над фильмом, но и с обаянием самого времени, столь достоверно в нем отображенного. Помянутый Денис Горелов в мини-рецензии на картину, написанной для сборника «500 фильмов, изменивших мир», резюмировал лучше некуда: «Тогда Москва честно казалась лучшим городом Земли. Да что там — тогда так оно и было».
Афиша кинокомедии Георгия Данелии «Я шагаю по Москве» (1964)
Данелии всю жизнь приходилось отвечать на вопрос, почему он снял такой жизнерадостный фильм о Москве и в какой мере этот фильм соответствовал действительности. Режиссер обычно давал примерно такой ответ:
«Было такое время — оттепель, как теперь говорят. Я москвич, здесь ходил в детский сад, в школу, здесь встретил войну. Все светлое, хотя и не только, происходило в Москве. Я особенно любил прилетать в Москву рано утром, часов в шесть. Едешь по городу, дома залиты солнечным светом. Тихо. Прекрасный город, и вспоминаешь все хорошее. И у Гены Шпаликова, и у меня было тогда такое настроение. Это не значит, что была такая Москва, — но настроение было! А так, что Москва? Мы всё про нее знаем. Многое, что сейчас вошло в норму, было бы дико в ту пору: например, провожать ребенка в школу. Ничего опасного не было, и я ходил сам, и дети мои ходили. Мы жили сначала в бараке, потом в доме для метростроевцев. Все гордились нашим метро, потом война — все были патриотами. Уже потом я узнал про лагеря. А рядом жил Вася Аксенов, у которого родителей арестовали. Он жил в другом слое — и в принципе, если бы мы более тесно общались, наверное, должны были бы поссориться».
Но с годами ответы Данелии тому или иному интервьюеру по поводу «Я шагаю по Москве» все чаще превращались не в самооправдание (как хотелось бы корреспондентам), а практически в апологию советского строя и жизни в Советском Союзе. И за это Георгия Николаевича можно было только приветствовать — в отличие от многих других советских режиссеров, он никогда не очернял государство, в котором прожил основную часть жизни и где снял лучшие свои фильмы.
«Когда ликвидировали Советский Союз, я сказал: “Мне очень жалко, что покончили с утопической мечтой коммунизма”. Потому что была надежда, что люди все-таки заживут в справедливом мире. А сейчас что получается? Капитализм — очень негативное общество, построенное на отрицательных качествах человеческого сознания. Главное — деньги, и всё! “Человек человеку — волк” — не слова из советской пропаганды, а действительная сущность общества потребления».
«Я что вам скажу: Советский Союз можно вспоминать как угодно, так или иначе его критиковать. Но никто не может возразить, что интеллигенция в СССР была потрясающая. Я имею в виду инженеров, которые работали по всей стране. Они были самыми начитанными в мире. Собирали книжки, знали поэзию лучше любого столичного жителя. И поэтому, когда появлялись хорошие картины, у них было много зрителей. Одну только “Кин-дза-дзу!” посмотрели 16 миллионов! И потом вместе с Советским Союзом какая-то вера исчезла. Цель пути».
«Никто не скрывает, что ворует. И никто этого не стесняется. Раньше, при советской власти, все-таки стеснялись. И боялись. Тоже была коррупция в какой-то степени, были богатые люди, которые тщательно это скрывали… Вот Фурцеву сняли за то, что она построила дачу, а ее зарплаты не хватило бы на это. Значит, где-то она пользовалась административным ресурсом. И за это ее наказали. Сейчас кому-нибудь в голову придет такое? Я скажу так: я остался в Советском Союзе. Я в это новое государство не могу переехать. Когда СССР распался, у меня интервью брал Марк Захаров, и я ему сказал: сожалею, что коммунизм отменили… Потом много было возмущений в прессе по этому поводу».
Отношение Данелии к революционным советским вождям на протяжении всей жизни также оставалось постоянным:
«С Элемом Климовым мы были приятели еще со времен нашей юности. Но у нас было одно принципиальное расхождение. Элем считал, что Сталин злодей, который исказил учение Ленина. А я считал, что Сталин верный ученик Ленина и в точности выполнил все, что тот завещал. А кто из них больший злодей, не мне судить».
К советской же пропаганде Данелия в свое время относился весьма скептически и недоверчиво. Но накапливавшийся жизненный опыт подчас заставлял его изменять некоторые свои взгляды:
«Мексика — первая капиталистическая страна, в которой я побывал. И, к моему великому удивлению, все негативное, что говорилось и писалось у нас про малоразвитые страны и капитализм, оказалось правдой. (Очень, очень мало очень богатых и очень, очень много очень бедных… Ну и остальной набор: трущобы, безработные, малолетние проститутки, официальная продажность чиновников и так далее.) Сейчас-то все это мы испытали на себе, а тогда я считал, что это полет больной фантазии советской пропаганды».
Разумеется, Данелия не отрицал, что советской системе были присущи известные пороки, однако неизменно отстаивал ту точку зрения, что с развалом Союза изъяны жизни в России лишь усугубились:
«Ничего ведь не изменилось, разве что к старым проблемам новые добавились. Например, национализм. У нас до сих пор делают вид, что не поняли очень простую вещь — столкнуть народы лбами ничего не стоит, а вот помирить их невероятно сложно. Мне больно наблюдать все то, что у нас происходит. Как ни хай Советский Союз, открытого национализма там не было. По крайней мере я как грузин никогда его не замечал. С другой стороны, я на себе и сейчас не замечаю, но нельзя же не обращать внимания на то, что вокруг. Своих детей кавказские семьи боятся отпускать одних в город. Да вы сами всё это знаете. И когда говорят, что это проблема в принципе труднорешаемая, я не верю. Нужно просто строго наказывать за любое проявление национализма. В СССР так и было. Если кто-то позволял себе идиотское высказывание в адрес другой нации, его тут же забирали в милицию…