Эмигрировать бы он не решился. Георгий очень любил Петербург, был преданным петербуржцем. Он любил путешествовать, но очень любил этот город. Постоянно говорил, как он любит Петербург.
Я переехала сюда жить в 93-м, но в Нью-Йорке у меня еще была несколько лет квартира. Не помню, когда в последний раз Георгий был у меня там в гостях. По-моему, уже после того, как я переехала в Москву.
Он предпочитал хаус-музыку, прогрессив, а техно не очень любил, мне кажется. Больше все же любил хаус. Любимыми клубами Георгия в Нью-Йорке были JACKIE 60, Roxy. Танцевальные, мягкие, модные клубы, The Limelight к примеру. Это были самые модные места в Нью-Йорке, и он всегда чувствовал, всегда знал, куда надо идти. Ему нравилось, что вокруг мало было русских, это было экзотикой для всех. У него спрашивали: «Можно до тебя дотронуться? Потому что ты – первый русский, которого я увидел». Для всех тоже это было интересно, русские были как звезды. И тогда был большой интерес к советской культуре, все покупали русских художников. Много-много было в прессе про это – и про перестройку, и про распад Советского Союза, и про новую русскую молодежь. Интерес упал только где-то к 95–96 гг. А сейчас уже наоборот – везде одни русские. (Смеется.)
Нет, конечно, Георгий не только развлекался в клубах в Нью-Йорке, но и посещал разнообразные выставки. Там была гламурная жизнь, его приглашали все известные галеристы и музыканты. С кем знакомился, те сразу же звали на приемы и выставки. Постоянно. Гламур! Мне кажется, он в Нью-Йорке особо ничего не делал в плане творчества. Просто отдыхал и общался».
1991–1992 гг. – выставка «Бинационале. Советское мскусство около 1990 года» (Дюссельдорф, Москва, Иерусалим). Куратор – Юрген Хартен. Первый большой показ картин Георгия конца 1980-х годов.
В июле 1992 года Георгий Гурьянов принял участие в третьей выставке на пролете Дворцового моста «Феерия и Аллегория Леонардо» и в выставке «Тайный культ» в Мраморном дворце; на выставке были представлены также работы Вильгельма фон Гледен и французских художников Пьера и Жиля.
Игорь Борисов:
«В 90-х мы уже гораздо меньше общались. Я все реже и реже появлялся в Питере.
Помню, у Георгия был еще один чудесный сквот, когда «Фонтанка» накрылась, на набережной Мойки прямо напротив Капеллы, в доме, где сейчас живет Боярский (наб. Мойки, 33. – Примеч. авт.). Георгий был на 2-м или 3-м этаже, а Юрис жил выше. Опять же, с Ваней Мовсесяном очередной нарыл сквот. Там было отлично; Георгий, в общем, почувствовал вкус к большим пространствам и имперским интерьерам.
Я не помню, как долго он там проживал, так как стал все больше и больше ездить. Мы вообще подолгу не виделись, всех раскидало по миру, и Георгий тоже очень много разъезжал. После того как «Кино» перестало существовать, он не был привязан ни к гастрольному графику, ни к чему-то еще и полностью ушел в живопись, что, собственно говоря, всегда и декларировал. Соответственно, стал много путешествовать и веселиться, чем, собственно, и занимался Георгий Константинович всю свою яркую, веселую и нескучную жизнь».
В начале мая 1993 года в Санкт-Петербурге на Петроградской стороне открылся первый техно-клуб в России – «Тоннель», одним из отцов-основателей которого, наряду с Тимуром Новиковым, братьями Хаас и др., был Георгий Гурьянов.
Андрей Хлобыстин:
С бандитами в клубах Гурьянов не сталкивался. Насколько помню, так называемые «бандиты» относились к нему с почтением. И я не думаю, что Георгий принимал участие в создании клуба «Тоннель».
12 мая 1993 года открылась первая персональная выставка Георгия Гурьянова в Государственном Русском музее. 9-12 декабря его картины участвовали в выставке «Идея тела в современном русском искусстве» (Гамбург, Выставочный зал Гамбург-мессе). В этом же году круг неоакадемистов преобразился в институт под названием Новая академия изящных искусств. Появление Новой академии рассматривалось как некая игра в новый официоз. Г. Гурьянов получил звание почетного профессора Новой Академии, а художники неоакадемисты Т. Новиков, Д. Егельский и А. Медведев стали профессорами.
Роберт Сюндюков:
«Тимура Новикова Георгий очень уважал, но Тимур не был для него каким-то гуру. Они же соратники, два героя из одной армии, а не то чтобы Новиков был предводитель всей банды. Тимур – очень хороший организатор, прекрасный, умный. Одна Новая Академия Изящных Искусств чего стоит – группа людей, которая сказала: «Мы – Новая Академия. И мы все – профессора!» И это здорово. Не было в то время фильмов о них или музыкального видео, которое они хотели, они сами все это делали. Не было телевидения, которое бы показывало то, что им было интересно – они сами снимали «телепередачи». Не было картин – писали картины. Не было книг – писали книги. Не было одежды – они ее сами шили, придумывали, находили в «комках», переделывали. В общем, «добывали» все сами. Тимура Георгий уважал, хотя иногда критиковал, но его нельзя было не уважать.
Вообще, после смерти Тимура Георгий говорил, что у него практически «больше нет диалога, остался только монолог». Многие из его друзей умерли. Он очень чувствительно к этому относился, на похороны не ходил. Когда отпевали Тимура в церкви (на Конюшенной, где отпевали Пушкина), я помню, Георгий зашел, постоял с минуту, как бы отдал свой долг, и ушел. Его сильно все это расстраивало, конечно».
Дмитрий Мишенин:
«Георгий, безусловно, был лучшим новым академиком. Но он был и больше чем сама Новая Академия. Это была лишь одна из деталей его творческой натуры. Он же, как я говорил, для народа был в первую очередь рок-звезда. И поэтому уже был выше в их глазах на голову любого из коллег художников. А неоакадемизм для меня – это не группа постмодернистов, а скорее некая питерская субкультура. Как и понятие «питерский декаданс». Можно не принадлежать к арт-группе «Новая Академия», как режиссер Олег Тепцов, и создать неоакадемический шедевр «Господин Оформитель», который для Санкт-Петербурга и нового русского классицизма важнее всех новых академиков, вместе взятых. Сюда я и отношу свой арт-проект «Неоакадемизм – это садомазохизм», более неоакадемический, чем любые творения самих новых академиков. Так что этот термин будет существовать, пока не появится более модный, обозначающий тех, кто любит классику и занимается при этом современным искусством. Когда был скандал с Олимпийской рекламой, мне позвонила ночью Ирена Куксенайте, чтобы поддержать от себя лично и от лица Георгия – и мы с ней смеялись по поводу того, что московские журналисты обвинили Doping-Pong не только в фашизме, но в и неоакадемизме… Неоакадемизм стал одним из «измов», как сюрреализм или дадаизм. Покуда эпоха стала нарицательным словом и прикладным термином, она никогда не закончится, несмотря на уход ее создателей».
10–19 июня 1994 года Георгий Гурьянов участвовал в выставке «Ренессанс и резистанс» в Государственном Русском музее. 4 ноября открылась персональная выставка художника «Сила воли» в московской галерее «Риджина», куратором которой выступил Тимур Новиков. В сентябре 1995 года Георгий Гурьянов принял участие в выставке «О красоте» в галерее «Риджина» (куратор – Дэн Камерон).
Игорь Борисов:
«Одно время у него была машина. Но, по-моему, машины у него как-то не задерживались. Да и на такси Георгию было удобнее, к тому же у всех остальных есть машины – любой довезет. Несколько раз, помню, он водил, когда я был уже не в состоянии везти – бывали такие моменты, он садился за руль, но при этом говорил: «Блин! Я так и знал!.. Черт…» Ему приходилось садиться за руль, когда я, скажем, был несколько не в форме. Это не вызывало у него восторга, не особый был любитель. Ну, мне так кажется. Машина, как красивая вещь, может быть, могла занимать его, но машина как способ перемещения его, мне кажется, не сильно интересовала. Я особо не помню, но, кажется, первой машиной у него была «восьмерка» с длинным крылом, цвета «брызги шампанского». Которая была потом, разумеется, разбита».
Роберт Сюндюков:
«У Георгия, как он сам рассказывал, раньше были машины, конечно, но он их бил все время. Точно не знаю сколько, но одну точно, «BMW» кажется, он разбил вдребезги, и даже очень этим гордился. Рассказывал: ехал на гастроли, опаздывал в аэропорт и по дороге в Пулково в ДТП разворотил четыре, что ли, машины… Но все, слава богу, обошлось, никто особо не пострадал. Это был пик популярности группы «Кино», Каспарян привез целый чемодан денег и всем заплатил, чем, со слов Георгия, инцидент был вполне исчерпан. И они улетели спокойно на гастроли. Поэтому он к машинам относился с опаской, но любил хорошие… Кстати, у него была мечта: сделать въезд в центр города платным, просто из эстетических соображений, чтобы было поменьше машин, дыма и суеты – ради красоты, в общем».
Федор Лавров:
«Я вообще узнал, что он пишет что-то, когда у меня уже была группа Begemot и я практически полностью порвал отношения со «старой тусовкой». Я никогда не видел его картины, до того момента, как он умер. Мне захотелось посмотреть, чем он там занимался все это время. И мне это не понравилось.
Я не интересовался тем, чем занимался Гурьянов в 90-е и «нулевые» годы. У меня был новый проект. Молодая (на тот момент) аудитория. Они не знали, что я играл до Begemot. Они не знали, кто такой Густав. Они слушали «Мумий Тролль», а не «Кино».
Андрей Хлобыстин:
«Гурьянов в 90-е путешествовал, танцевал, музицировал, держал салон по разным адресам. Он жил в Берлине в 1996 году. Это на Oranienstrasse, на противоположной стороне от SO-36, за пересечением Mariannenstraße, в квартире кого-то из Low Spirit Recordings. Там он жил и работал пунктиром, выезжая в разные страны; я был там с ним параллельно в 1996/97 гг. В SО-36 каждый день была разная программа и разноформатные вечеринки. Мы туда еще ходили, помню, с Юлией Страусовой. Гурьянов определенно влиял на неоакадемистов в Санкт-Петербурге и Москве. На меня – влиял не формами творчества, а серьезностью отношения к нему».