Составляло для него определенное неудобство, что он не мог, например, электронной почтой пользоваться, обращался ко мне, чтобы я помог. Мне доверял. Я создавал для него десятки ящиков, от которых он тут же терял пароли. Потом эти ящики переполнялись письмами. Я не знаю, может, Георгий и отправил за свою жизнь несколько е-мэйлов, так их вообще должно держать в коллекции, это же редкость большая – шучу, конечно, но тем не менее. Ему нравились эсэмэски, но из-за зрения не пользовался ими. У него зрение было не очень – дальнозоркость профессиональная, то есть он не любил мелкие тексты, поэтому книжки с мелкими буквами и инструкции вообще терпеть не мог.
Но он все равно все время покупал себе какую-нибудь новую технику. Если появлялась какая-нибудь дорогущая цифровая камера от Sony, в корпусе из титана, в самолетном tax-free, то как же он мог ее не купить? Или электробритву какую-нибудь последней модели – тоже никогда бы не пропустил, тем более он же в основном стриг себя сам, потому что не любил лишний раз с кем-то общаться, пересекаться в смысле «сервиса»…
Но, конечно, с друзьями все было наоборот, он любил общаться постоянно. Компанейский он был в этом смысле, и всегда цельным во всех своих ипостасях: то есть он в равной мере был и музыкант, и художник, и модник, и философ, если хотите. И если он шел по улице, а навстречу ему другой человек и он не знал, кто это такой, то он все равно получал большую порцию впечатлений даже от внешнего вида. Повторюсь, Георгий всех заражал своим радикализмом. Например, я раньше покупал всегда курточки и прочее чуть больше размером – мне почему-то нравилась такая мешковатость в одежде, но он это забраковывал. Говорил, что лучше на размер меньше купить. И убедил, кстати. Покупаю одежду теперь, как это не смешно, чуть ли не на размер меньше. Он всегда очень остроумно критиковал или даже высмеивал, если что-то было не так. Он был модник, причем не такой категории, про которую кто-то сказал: «мода – это для богатых бездельников», Георгий не был бездельником или каким-нибудь румяным рантье. То есть он зарабатывал своими руками, и завораживали его не сами по себе дензнаки, а возможность потратить их на самые лучшие наряды. И на шампанское, конечно, – куда же без него. Наверстывал, как мог, упущенное… А больше всего в жизни ненавидел, как сам говорил, котлеты по-киевски, не мог даже слышать про них. Представьте себе гастрольный график группы «Кино», и во всех городах в меню одни и те же вышеупомянутые котлеты. Конечно, когда появилась возможность, в дело пошли устрицы.
А вообще, сумбурный у меня получается рассказ, потому что с Георгием связаны разные годы, разные впечатления, разные движения, разная мода, разные события, настроения. Понятно, что тут еще до- и постперестроечная судьба поколения, когда вроде бы не успели поднять железный занавес, но уже начались зарубежные выставки, а к внутренней свободе приложилась и внешняя свобода. Георгий, конечно, сразу попал на Запад и очень гордился тем, что одним из первых пробил «окно» туда, что он был завсегдатаем тамошних самых злачных мест, одним из первых из России. Попадая туда, все думают, что они первые, а им говорят: «Да, был тут такой Георгий!..» А на Западе, как он говорил, всем башню посрывало от его красоты и дерзости. И он очень это ценил…»
Татьяна Анисимова:
«Мы виделись с Георгием где-то в 2005 году, или около того, точно не помню, где-то на открытии выставки, возможно, в Мраморном дворце или в галерее «Д-137». К тому времени я сама выступила в качестве куратора, готовила посмертную выставку живописи и графики отца Андрея Филиппова и подарила Георгию буклет. Он был немногословен. Я поняла, что его здоровье серьезно ухудшилось…»
Роберт Сюндюков:
«Георгий любил раритетные шмотки, старинные плащи, фраки, шляпы, коробки шляпные… Вообще, моду он чувствовал, но не так тупо, как бывает: просто в журнале или по fashion-TV что-то увидел – и побежал покупать. Нет, он сам все выбирал. Не только классику. И тут его выбор был порой весьма экстравагантен, например, марка Comme des Garcons ему очень нравилась, у них мужская линия вообще довольно оригинальная, но она шла ему как редко кому. Все эти смешные, немножко детские наряды, топырящиеся на спине курточки – на нем они выглядели весьма привлекательно, ну это и так все знают. А про «Жэ-Пэ-Гэ» (Жана Поля Готье), как Георгий обычно говорил, вообще молчу, и это все было ему к лицу. Молодцу, как говорится…
Ну, он, может, и старался, как и любой нормальный человек, чтобы у него были хоть какие-то небольшие сбережения на совсем уж «черный день», но так бывало далеко не всегда. Например, когда мне нужно было срочно лететь к больному отцу, а у меня в тот момент как-то совсем не было денег – он отдал мне все свои деньги, какие в тот день у него были. И я этого никогда не забуду. Я всегда старался отвечать ему тем же, и он знал это, поэтому мы и дружили так долго. А вообще он тратил легко, с удовольствием, можно сказать, смачно. Нет, естественно, он не был идиотом, для которого деньги – это фантики, он знал им цену, он же сам их зарабатывал, просто считал, что жизнь и молодость слишком быстротечны, чтобы заниматься накопительством, знал, что ему не грозит пенсия и все такое прочее, что при его образе жизни как-то недальновидно, так скажем, откладывать на старость. У него была своя жизненная арифметика. Например, он любил скидки в магазинах (и вообще всякие бонусы и скидки), поэтому покупал много всего. И считал, что если он экономит, то зарабатывает. Что если он потратит в каком-нибудь магазине, допустим, 50 000 евро вместо 100 000, то он, получив бы пятидесятипроцентную скидку, считал бы, что как минимум 50 000 он уже заработал. Неважно, что хотя их как бы нет и вообще-то и не было, а были только потраченные деньги, но он всегда считал, что сэкономил «полтос». Я утрирую немного, конечно. Но он считал, что его наряды стоят этого. И он умел носить их. Кому-то эти костюмы Карнелиани или, тем паче, Жан-Поля Готье могли бы быть без толку, но только не ему…
В общем, если у него у была некоторая накопительская страсть, то это именно страсть ко всякого рода прекрасным предметам. Любил он и винтажное, и хай-тэк разный, военную форму очень любил, повторюсь, и всякого рода необычные предметы. Нам нравилось шастать по всяким антикварным магазинам, когда нам что-то было нужно, канделябр какой-нибудь, и это всегда было непредсказуемо по результатам. Не то чтобы все мелось без разбора, нет, совсем наоборот, мы очень хорошо знали, что сколько стоит, – для меня это очевидные вещи в силу профессии, а Георгий просто внутренним чутьем все понимал, а потом уже стал разбираться и в каких-то специфических нюансах. Например, мы приезжали куда-нибудь что-нибудь посмотреть, а там висел адмиральский китель, размер как раз на Георгия, и китель этот покупался без вопросов. К тому же покупалось еще все остальное, что могло порадовать, футболист какой-нибудь гипсовый и так далее. Поэтому Георгия любили все эти антикварщики и продавцы вообще всего, он был у них желанным гостем. На рынке на него молились просто. Он очень любил поговорить со своими любимыми продавцами, ему нравилось это общение».
Дмитрий Мишенин:
«Мы оба любили Comme des Garcons, только Георгий шмотки, а я – парфюм. Этому выбору, увы, было крайне простое объяснение. На меня у японцев никогда не было размеров. А Георгий жаловался мне, что его нос давно не воспринимает запахи в силу определенных причин, что его, конечно, расстраивало, и он не мог оценить новые ароматы нашей любимой марки.
Вообще, мы оба шопоголики и поэтому легко понимали друг друга. Любимые магазины: Colette в Париже и Dover Street Market в Лондоне. Мне абсолютно понятно было его желание скупить все. И не выбирать между высокой и низкой формой понравившихся ботинок, а брать сразу обе модели. И если понравились очки – не мучиться и взять всю коллекцию, чтобы не прогадать. В этом плане я нашел собрата по шопомании и с наслаждением наблюдал, как и у себя дома, залежи только раз использованных или вовсе не распакованных покупок. По этому поводу Георгий говорил, со смехом пародируя «новых русских»: «Эта вещь достаточно дорогая, чтобы я ее купил? Учтите, я покупаю только то, что очень дорого!» Благодаря своему успеху и вкусу он мог себе позволить на порядок больше, чем многие его коллеги, и вовсю пользовался этим. Помню, однажды я не оценил его приобретение в виде каких-то огромных старинных зеркал, а он заявил, что каждое из них равноценно его огромной квартире на Литейном. Увидев, что я все равно равнодушен к истинной стоимости зеркал, он огорчился и на миг даже потерял веру в человечество. Я заметил между делом, что просто меня не интересует антиквариат, но когда-нибудь я дорасту и оценю его зеркала. Он еще потом какое-то время подозрительно глядел на меня и не понимал, прикалываюсь я или говорю искренне. Для него такие вещи, как мраморный столик для кокаина или бархатный диван с золотом, были важными атрибутами его среды обитания. В этом он был настоящий денди, а не изображал из себя кого-то. Он действительно наполнял реальность собой и любимыми его сердцу предметами, делая из быта искусство. Везде, где он жил, сразу было ясно: тут обитает Георгий, и никто другой. Его квартира на Литейном находилась, как и все его предыдущие жилища, в столь любимой мною стадии вечного ремонта. Он ругался со строителями, жаловался на них, искал новых, восстанавливал лепнину на потолке, повесил удивительную люстру в гостиной, но по-прежнему в туалете не было дверей, и даже половина пространства не была освоена и приспособлена для жизни. Потому что он был перфекционистом и пытался делать для себя на века. Это как с картинами, которые он на заказ рисовал по три года. Думаю, ему настолько было комфортно в процессе творения чего-либо, что финал он всегда отодвигал, как только мог. Была бы его воля, думаю, он бы вообще ничего и никогда не заканчивал. Ни играть в группе «Кино», ни рисовать свои полотна, ни ремонтировать свою квартиру – ничего. Так бы и жил вечно и вечно делал бы все, что делал, потому что ему реально все это было в кайф».