Роберт Сюндюков:
«Георгий не сочинял музыку, не страдал композиторскими амбициями. Он искренне любил слушать то, что сочиняют другие. Может, он и импровизировал на гитаре, сам для себя, но когда он играл для гостей, вернее, даже для узкого круга друзей – это были единичные случаи. И обычно это были песни Виктора Цоя. А про композиторство – мне кажется, он вполне самовыражался в живописи, его работы очень музыкальны и ритмичны. В Интернете, кстати, много клонов, которые выдают себя за Гурьянова. Даже был персонаж, который писал какую-то электронную музыку и выдавал себя за Георгия. Даже не знаю, что сейчас делают эти люди, наверное, им пришлось резко умереть. Я как-то рассказал о них Георгию, мол, слышал «твою» новую музыку сегодня. Он спросил: «Ну, и как?» – «Ну, так… отстойно…» И он тут же потерял всяческий интерес к этому, даже не попросил найти ему эту музыку и включить».
В декабре 2012 года в лофт-проекте «Этажи» открылась выставка «Горячий холод», где в числе других была представлена работа Гурьянова «Геркулес». А в лофте «Rizzordi Art Foundation» прошла выставка «Между землей и небом», в названии которой была использована цитата из песни группы «Кино».
Дмитрий Мишенин:
«Я рад, что наши работы были вместе на экспозиции «Между землей и небом» в лофте «Rizzordi Art Foundation», как и с работами уважаемого мною художника Алексея Беляева-Гинтовта, но я, честно, абсолютно не в курсе, как Георгий относился к этой выставке. Мы обсуждали искусство других людей, но почти никогда искусство друг друга. Для меня картина была всегда ясна, и я ее озвучил в день нашего первого знакомства, на что получил полное одобрение своего собеседника. Я по-прежнему считаю, что в Петербурге есть два реально крутых артиста: Doping-Pong и Гурьянов. А все остальное – не важно».
Венла Стодольски:
Мы с Георгием пересекались за рубежом только в Финляндии. Несколько раз… начиная с советских времен. К сожалению, мы не пересеклись с ним, когда оба были в Черногории. Так получилось, что мы были там в том же году и тем же летом, но в разное время… Расписание!..
9 февраля 2013 года скончалась мама Георгия – Маргарита Викентьевна…
Венла Стодольски:
Георгий рассказывал мне о своем детстве и родителях… Сестрах. Георгий всегда хвалил свою маму. Я познакомилась с ней в его квартире на Фонтанке и Маргарита прекрасно готовила! Позже я оказалась в ее квартире на 2-й линии Васильевского острова. У Георгия были очень близкие отношения с его матерью. Она очень много значила для него.
В июне 2013 года в прессе появились новости о том, что Георгий Гурьянов болен и находится в очень тяжелом состоянии. Был объявлен сбор средств на лечение.
Марина Алби:
«Георгий бывал в моем кафе «Ботаника», но не часто. Потому что там нет мяса и нельзя курить, а Георгий только в конце жизни пришел к вегетарианству. Когда он болел, он звонил мне и просил привозить ему еду каждый день. И я привозила в последние 2 недели его жизни. Сидела с ним каждый день.
Когда я его видела после последней химиотерапии в Германии, ему было очень плохо, он все время лежал. Потом ему стало лучше, он ходил, мы сидели, разговаривали. Он говорил: «Да, Марина. Теперь я понимаю, надо было раньше прийти к вегетарианству, потому что это так вкусно, это так хорошо! Я чувствую себя лучше и лучше. А вегетарианцы могут есть устрицы?» И стал строить планы – на выставки, на все… Но было уже поздно, к сожалению.
На самом деле мы с ним мало общались последние 7 лет, потому что я не могла видеть, как он пьет и курит. Я много лет помогала ему со здоровьем. Нельзя было ему пить, но он продолжал это делать – это была часть его жизни. И я сказала ему: «Дорогой, я тебя так люблю… Но ты сам должен решать, а я не могу на это смотреть». Наверное, он решил лучше уйти так, с весельем. Я его понимаю, он был таким».
Дженни Яснец:
«Я давно знала о его болезни и о том, что ему присылают лекарства из Америки (он вроде мне сам об этом говорил). Я помню нашу последнюю встречу. Это было в клинике «Скандинавия» (Литейный проспект. – Примеч. авт.). Мы сели рядом, и я сначала не узнала его, так он похудел и плохо выглядел. Потом мы, конечно, обрадовались и поговорили. Это было в 2013 году, зимой. Мы оба очень нервничали, он ждал результаты повторного обследования, а я была с ребенком. Он очень плохо выглядел, уже тогда можно было увидеть печать смерти на его лице. Я ужаснулась. Он сказал мне, что я очень хорошо выгляжу и очень красивая. И ушел… Эта были его последние слова мне».
Антон Галин:
«В последнее-то время он начал уже совсем съезжать головой… У него началась, как мне сказали, энцефалопатия – потеря памяти и прочее. Хотя, мне кажется, это все от наркотиков. Перед смертью он не закончил, кажется, ни одной картины.
Мы с ним общались примерно за месяц до его смерти. Меня попросили за ним поухаживать, потому что он уже впадал в невменяемость. Но я хочу сказать, что он практически не изменился. Вот как употреблял все подряд… Ему ничего было нельзя, а он все равно употреблял. Это то, что сам лично видел. Он рассказывал мне перед смертью, как действует кетамин, от которого Мамышев-Монро умер, объяснял, как тот в бассейне 50-сантиметровом умудрился утонуть.
Люди вокруг Георгия были разные. Все преследовали свои интересы. У таких, как он, друзей не бывает. Все против всех, без правил и обязательств. Это нормально для бизнес- и арт-среды».
Андрей Хлобыстин:
«Точную дату, когда мы в последний раз виделись с Георгием, я не помню. Он позвонил мне и попросил помочь с заполнением формы судебного иска к «Африке». Георгий был очень плох, не вставал. Сначала у него в квартире были ребята, которые ему помогали. Когда они ушли, мы смотрели кино, слушали музыку. Досидели до 4-х часов ночи, и я должен был идти – он не мог подняться и попросил просто прикрыть дверь».
Марина Алби:
«У меня были в коллекции работы Гурьянова. Он подарил, но потом забрал и продал, когда денег не было. В конце он хотел дать мне картину, чувствовал себя виноватым за то, что забрал те две картины, но я сказала, что нет, не надо – я пришла не за картинами, просто я люблю тебя. От него все всегда что-то хотели. И мне было приятно сказать ему: мне ничего не надо – ты мне нужен».
Ольга Остерберг:
«С Гурьяновым было тяжело, но общение с ним, посиделки, музыка, песни (а он, даже прекратив музыкальную карьеру, любил сам играть и петь) стоили этой нервотрепки. В последний раз я видела его уже в больнице. Он выглядел очень плохо, все шло к концу, но его духовный настрой потрясал. Он изумительно держался, шутил, строил планы. Я говорила ему, что он должен поправляться, что он нам нужен. Он ответил: «Я никуда не денусь».
Роберт Сюндюков:
«Примечательно, но, зная о том, что ему совсем немного осталось, он буквально за несколько дней до того, как его не стало, купил себе в гостиную очередную огромную, красивую люстру. Просто она ему очень понравилась. Я видел эту люстру у него в мастерской в первую печальную годовщину. Оставалось лишь тихо вздохнуть: «Ах, Георгий, Георгий…» И так вот во всем, без исключения. Георгий до самой смерти оставался верен себе. Катя Голицына рассказывала, что он в больнице листал автомобильный каталог и, советуясь, выбирал себе машинку получше. Это вообще в его стиле было – смотреть только вперед».
Александр Цой:
«Если говорить о нашей последней встрече с Георгием, то, по-моему, я просто зашел к нему поболтать, мы сходили вместе перекусить и разошлись. Простой питерский вечер. Мне кажется, это была осень 2012-го. Потом я уехал работать в Москву и пытался к нему попасть весной 13-го года, но он уже неохотно принимал гостей, и я не смог.
Смерть Георгия в очередной раз разбила то, что осталось от моего сердца. Мы только-только начали узнавать друг друга…»
20 июля 2013 года в районе 11 часов утра Георгий Гурьянов скончался в своей квартире на Литейном проспекте. 25 июля, после отпевания в Николо-Богоявленском морском соборе, был похоронен на Смоленском Православном кладбище. В Мраморном дворце открылась небольшая выставка в память о художнике.
Роберт Сюндюков:
«Несмотря на обилие знакомых, он, в принципе, был довольно одинок. Особенно в последние годы. Хотя в этот период мы уже меньше общались, так, в общем, созванивались иногда, меньше, чем нужно было, теперь это понятно, но его уже не вернешь, увы…»
Марина Алби:
«У него все было рассчитано. Я знаю это чувство, у меня тоже так часто бывает, интуитивно я понимаю, что надо делать по финансам, а что не надо. И он все правильно рассчитал и посчитал. Оставил все наследство своим сестрам. И когда он умер, очень много людей положили глаз на все его принадлежности. Но он говорил твердо, что все идет сестрам, и они сами смогут решить, что они хотят с этим делать.
Он чувствовал себя виноватым… Во-первых, из-за фонда, который открыли, чтобы собрать деньги для него. Он очень обиделся этому, он говорил: «Я сам могу!» Я отвечала: «Ну, Георгий, если это какие-то мальчики в Сибири дают по 100 рублей, для них это большой поступок. Может быть, это для них впервые в жизни. И ты для них как символ, дай им шанс почувствовать, что они могут помочь тебе. Даже если тебе этого не надо – им это надо». И он сказал: «Ну, да. Наверное, ты права. Действительно, я так не думал». А во-вторых, он говорил: «Наверное, много людей на меня обижаются, что я такой строгий, что я такой злой…» А я ему: «Георгий, все знают, что у тебя просто такой имидж, что ты просто такой категоричный. Но все тебя из-за этого и любят…» Он просто хотел попросить прощения, если кого-то обидел… Он ведь, в принципе, очень хороший, добрый человек. Это была как большая часть его стиля, и в конце он немножко переживал, чтобы люди правильно его поняли.
В день, когда Георгий умер, приехал человек из Москвы с 40 000 долларов на руках и купил две картины Котельникова, которые у Георгия были в коллекции. И вот эти деньги покрыли все расходы, которые остались – врач, медсестра и похороны. И Георгий очень красиво ушел – сам заплатил за все. Он ведь сам зарабатывал свои деньги, и последние две картины сам продал из своей личной коллекции. Он был сознателен, понимал, что нужны деньги на врача, на медсестру, но он не думал о похоронах. Думал, что будет еще жить. Но, как только он умер, словно по волшебству, принесли деньги, которые были нужны. В этот же день.