[517]. Эх, вот был у меня «старый друг» Н. Н. Врангель – брат главнокомандующего. B отрывке, который я собираюсь обработать для Вас, я как раз о нем говорю. Это была личность! И в «мочеполовых делах» тоже «гигант мысли, особа, приближенная к императору» («Золотой теленок»)[518]. Этого написать нельзя. Можно рассказать. Все эти фиалки и Тиняковы – щенки. Чудовищно-непредставимо-недоказуемо. До величия доходившая извращенность. Так и умер. Во время войны он был начальником санитарного поезда: «У себя в поезде, ни с санитарами, ни с санитарками ничего – это мое правило». Но «на стороне» развлекался, очевидно, в «свободное от службы» времечко. Умер покрытый странными пятнами – заражение трупным ядом.
(Представьте, в стило нет больше чернил – перешел на карандаш, ужасный для моего ужасного почерка. Волей-неволей сокращаю письмо).
Не подумайте, что я такой охотник до пакостей. Ох нет. Не дано мне этой благодати. В сути своей я прост как овца. Но объяснить это тоже сложно. Нет, нет, Вы ошибаетесь. Если был бы съезд – мы бы чудесно встретил<ись>[519]. Не могло бы быть «осечки». Мы и дополняем и «подтверждаем» друг друга как-то. И что там говорить, мы талантливые люди, не скопцы и «не эпилептики в футлярe»[520]. Не жалуюсь на судьбу – в Сов. России, разумеется, сгнил бы на Соловках, но к Эмиграции привыкнуть не могу, органически чужд. Странно – в России люди более менее «все любили», а здесь все не могут терпеть. И Вы то же самое. Представляю себе отлично, каким «своим» Вы – не бывавший, кажется, в Петербурге – были бы там. От Аронсона до «Нивы» [521], от Леонида Андреева [522] до Юрки Слезкина.[523] Вот именно - дернул черт с душой и талантом... [524]
Хорошо - кончаю. И. О. напишет отдельно. Целую ручки и благодарю Ольгу Андреевну. Буду ждать корректуру и немедленно верну. Духи, кажется, называются Roy-Italy. Но м. б. путаю. Можем прислать другие покрепче, послабее, какие нравятся. Это И. О. объяснит сама. Кланяйтесь Лили и графу. [525] Он, кстати, человек преодаренный.
Ваш всегда
Г. И.
* Кто как - «Оставь надежду навсегда» писано начисто, вперемежку с продажей нашей обстановки по частям в Биарицце <Приписка на полях - Публ.>
76. Георгий Иванов - Роману Гулю. <После 8 августа 1955>. Йер.
<После 8 августа 1955>
Дорогой Роман Борисович,
Благодарно-нежно<е> письмо послано в деревню 8 августа. Корректуру отправляю, как видите, без задержки. Прибавка (1) стихотворения и замена тоже одна.[526] Плюс строфа вместо трясогузки [527] - как видите, музыкально-лирические. Стараемся потрафить начальству.
Но очень прошу, т. к. на корректуру не надеюсь, просмотреть лично, чтобы не получилось ерунды. Ежели что - не разберете, черкните два слова, повторю аршинными буквами.
У нас два дня льет дождь. Прохлада и блаженство!
Ваш всегда Ж.
77. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 19 августа 1955. Йер.
19-го августа 1955
Beаu-Sejour
Hyeres (Var)
Здравствуйте, здравствуйте, много-дорогой Роман Борисович и простите, простите! Во всем виновата жара. Очень мне обидно-досадно, а стыдно до чего, что я до сих пор не поблагодарила за
Чудные подарки
На любые вкусы:
Блузочка и бусы,
В яблоки костюм
(легкий и не маркий) —
Помутился ум!
До чего — красиво,
До чего — на диво!
Голубая кофта —
Гуль-то, Гуль каков-то!
Громко говорю:
— Гуль благодарю!
И еще скажу
— Thank you за Жоржу!
P. S.* Олечке Андреевне,
Прелестью овеянной,
Та же благодарность —
Одиночно-парная-с.*
* Перо и вдохновение занеслись в сторону — переписывать же еще раз нет сил. О<льге> А<ндреевне> напишу отдельно и потолковей, как только смогу. Огромное ей спасибо. Бусы и сейчас на мне. А если бы Вы видели Жоржу в голубой кофте. Красота! И как Вам не жаль ее?
* Ерик прибавлен для усугубления почтения и благодарности, как и лишняя стопа пос<тс>криптного катрена. Одиночно-парная, т. е. общая.
Кстати, ничего не слышала — ни одного отзыва о цветке-Наташе. Напишите, что говорили и ругали ли. Люблю похвали, но люблю и ругань — за стихи, не за прозу. Страстно интересуюсь В<ашей> статьей о Жорже. Нельзя ли корректуру, т. е. оттиск? Вот бы хороша А то в нетерпелива.
Стихотворная форма благодарности избрана как более ценная —- в уважаемом Новом Журнале строчка стихов оплачивается, как мне хорошо известно, 35 центов, тогда как за страницу художественной прозы платят 2 доллара, а за страницу статьи (петитом) кажется, только полтора. Вот я и решилась высказать свою безграничную благодарность по высшему тарифу. 18 строк этой самой благодарности по 35 центов составляют 6 дол. 30 ц. Прозой пришлось бы исписать 6 печатных страниц, да еще с хвостиком. И еще неизвестно, считалась бы моя благодарность художественной прозой или была бы приравнена к Аронсону. Подумайте, сколько бы страниц Вам пришлось бы прочесть, чтобы узнать то, что Вы уже и без того знаете.
Впрочем, это относится не только к моей неисчерпаемой благодарности, но и к многим произведениям, которые Вам приходится читать и забраковывать. И зачем столько пишут люди? Брали бы пример с Жоржи — в чем, в чем, а в этом его обвинить нельзя.
Послали сегодня по стихотворению в «Опыты»,[528] и я с некоторым огорчением (между нами, чтобы Иваск не знал). Мне бы гораздо больше хотелось напечатать это стихотворение (очень любимое и новое)[529] у Вас. Но для моих стихов в Нов. Журнале места не так уже много — за множеством других талантов, т<ак> ч<то> пришлось бы его не скоро увидеть в печати. К тому же, несмотря на жару, у меня появилось еще немало стихов, которые я Вам пришлю, как только перепишу. Это относится и к отрывку романа. Если бы на цветы, да не морозы. [530] А если бы эти самые морозы — можно было бы и подышать и подумать — и не писать так бессвязно. С самым благодарным приветом.
И. Одоевцева.
78. Роман Гуль - Георгию Иванову и Ирине Одоевцевой. 1 сентября 1955. <Питерсхэм>.
I-го сентября 1955
Дорогие Ирина и Георгий Владимирович, пишу два слова и только потому, что вижу — через океан, — как беспокоитесь. И — сквозь рычанье океаново – слышу Ваш на эту тему разговор. Мерси за письма. Мерси за мерси. Получил и письмо И. В., и письмо Г. В. Отвечать не могу — занят (статьей). Вы меня соблазняете «былым Петербургом» и Н. Н. Врангелем, как его знаменем. Побойтесь Бога! Мне один петербуржец, его знававший, говорил, что сей Н. Н. — больше всего на свете любил бутерброды с говном... Пусть это изысканно — допустим — но воняет-то до чего!.. Нет, уж, увольте, лучше щи с кашей...
Я пишу из деревни. Приехал сюда в волнении, ибо в Н<ью> Й<орке> так и не смог ни на минуту приступить к статье (а она в меня уж засела, как заноза в душу). Волновался, ибо — музыку-то уж забыл, уж вышла, вылетела — и думал, что во второй раз не наиграю. Но нет, ничего, идет дело. Сейчас я уже ее почти кончаю по переводу – во второй (и даже в третий) текст. Действую уже «острыми карандашами». ПОЛУЧИЛОСЬ. ТО, ЧТО ХОТЕЛ. УЖЕ ЗНАЮ. И могу, как Пушкин — прыгать и кричать — «ай, да Пушкин! ай, да Пушкин!» [531] Но пондравится [532] ли Вам — не ведаю. Если у Вас хороший вкус—то да. Думаю, что да. Здесь буду до 10 сент. Если время будет (в Н<ью> И<орке> я пропадаю в душевной, духовной и бытовой затормошенности), то, м. б., пришлю Вам даже корректурный оттиск. Но не обещаю. Все дело будет зависеть от темпов. Книга НЖ уже готова за исключением моей вот этой растреклятой статьи и статьи Карповича. Из-за моей не могу начать печатать книгу, ибо она идет сразу после стихов. Исправления в В<аших> стихах все сделаны. За этим я слежу очень. Кстати — прошу разрешения оставить Симбирскую погоду, а не Сибирскую. [533] Первое же гораздо лучше. Во-первых, смешнее. Во-вторых — хорошо как повторение звука «м» в строке. В-третьих, Сибирская погода — понятие совершенно климатическо-географическое, в то время как Симбирская — вспоминательно-приятная. Вот мои доводы, а за сим, как Ваше Сиятельство найдет нужным...
Кончаю. Закругляюсь.
Олечка собрала для И. В. вещи оч<ень> приятные, на наш взгляд. Пойдут скоро к Вам. Она готовит сразу три посылки во Францию — вот и пойдут все три бегом.
Еще раз мерси и до свидания!
Ваш конгениальный критик (но от бутербродов отказываюсь — не убеждайте, не могу... даже «представить» страшно... вот до чего ж я не петербургский денди, а пензенский захолустный провинциал; правда?).
Крепко жму руку Вам и цалую у Ирины Владимировны
Ваш <Роман Гуль>
79. Ирина Одоевцева и Георгий Иванов — Роману Гулю. <Начало сентября 1955>. Йер.
<Начало сентября 1955>
Дорогой Роман Борисович,
Я ждала с превеликим нетерпением ответ на мое предложение — и вдруг оказывается, что Бы ничего не получили. До чего-до-слез-и-до-рыданий обидно-досадно.